Верни мне мои легионы! - Тертлдав Гарри Норман - Страница 42

Начальник конницы настолько удивился, что на мгновение не смог этого скрыть. Оправившись, он приветственно поднял чашу.

— Мне говорили, что ты умен, и теперь я вижу, что это правда.

— Спасибо на добром слове, — отозвался Арминий. — Твое здоровье.

Римлянин и германец, пусть и неохотно, выпили друг за друга.

Когда появился повар и объявил, что ужин сейчас будет подан, Арминий с удовлетворением отметил тучность и двойной подбородок этого почтенного человека. Вид повара внушал доверие: кому охота угощаться блюдами того, кто не любит собственную стряпню?

Вслед за важным поваром появился более худощавый субъект — то ли раб, то ли кухонный слуга — с внушительным подносом в руках.

Всем подали приправленную смесью винного уксуса и оливкового масла зелень с молотыми пряностями. Ни один германец не прикоснулся бы к такой приправе, но Арминий привык к подобным кулинарным ухищрениям в Паннонии, и, хотя они его не восхищали, он их терпел.

Отварная репа в сырном соусе показалась ему уже менее странной: нечто подобное могли бы подать и на германском пиру, хотя римский сыр был острее того, к которому привык Арминий. Основным блюдом было жаркое из кабана. Но поданный к нему соус…

— Я знаю, что вы, римляне, любите чеснок, — сказал Арминий. — Но что это за другая пряность, которую вы к нему добавляете? Та, которая обжигает язык?

— Это перец, — ответил Вар. — Его доставляют в империю издалека, из Индии.

— Зачем? — спросил Арминий.

— Он нам нравится, — заявил Вар, и остальные римляне закивали.

Странно, но Арминию показалось — они соглашаются с Варом не только потому, что он их начальник.

— А что, тебе не нравится вкус, который перец придает блюдам? — спросил Вар.

— Может, я просто к нему не привык, — ответил Арминий. — Наверное, им хорошо маскировать вкус мяса, которое с душком. Но у вас-то мясо свежее и вкусное само по себе. На мой взгляд, оно не нуждается ни в чесноке, ни в этом… перце.

— Нам кажется, что пресная еда безвкусна, — пояснил Вала Нумоний, и многие снова закивали.

— Что вы едите — дело ваше, — пожал плечами Арминий. — Но если вы решите накормить этим меня, мне это может не понравиться. Римляне и германцы имеют разные вкусы.

Последовало долгое молчание, и Арминий совсем было решил, что сболтнул лишнее, хоть и пил разбавленное вино.

— Нужно ли напомнить тебе, что ты римский гражданин? — нарушил молчание наместник.

— Не нужно, командир. Я горжусь тем, что я римский гражданин. Это великая честь.

Арминий знал, что так считают все римляне. К тому же он не лгал. Ему и впрямь было чем гордиться: раз враги оказали ему такую честь, значит, он с успехом их обманул.

— Мои голова и сердце рады быть римскими, — продолжал Арминий. — Но язык и желудок напоминают, что я родился германцем. Даже не знаю, что с этим поделать.

Вар и некоторые командиры заулыбались, но далеко не все. Один римлянин, незнакомый Арминию, вдруг спросил:

— Это твой германский язык велел тебе призывать свой народ изгнать из Германии всех римлян?

Свинина в животе Арминия внезапно встала комом. Он находился во власти врагов. Они могли сделать с ним что угодно, ибо сила была на их стороне. Значит, оставалось уповать на хитрость. Сделать так, чтобы враги — во всяком случае, главный из них — поверили ему.

— Я никогда не говорил ничего подобного, — невозмутимо заявил Арминий. — У меня и в мыслях этого не было. Если кто-то рассказал вам такое, если кто-то уверял, будто я на такое способен, этот человек — лжец. Есть германцы, которые меня не любят. Сегест нанес мне оскорбление, и вы, наверное, знаете, чем я ответил. Он затаил на меня злобу и с помощью своих приятелей клевещет на меня везде, где только можно. Я не могу ему помешать; все, что мне остается, — лишь еще раз заявить, что все его выдумки лживы.

Арминий умолк, понимая, что отрицание — не доказательство, что римляне вовсе не обязательно поверят ему на слово. Многие, похоже, и впрямь не поверили, но Вар его поддержал:

— Не волнуйся, Арминий, мы не принимаем на веру все, что говорят твои недоброжелатели. Сегест на тебя зол, а потому очевидно: все, что говорят о тебе он и его друзья, надо воспринимать cum grano salis.

— С крупицей соли? — переспросил Арминий. — Я знаю значение этих слов, но не уловил смысл фразы.

— Это значит, что мы должны сомневаться в их утверждениях, — пояснил Вар. — И мы действительно сомневаемся.

Наместник, сидевший во главе стола, обвел взглядом присутствующих, словно спрашивая, есть ли желающие ему возразить, но таковых не нашлось.

На пиру у германцев наверняка прозвучали бы другие мнения, разгорелся бы спор и, возможно, спорщики стали бы доказывать свою правоту уже не словами, а копьями. Римляне же согласились с Варом не потому, что поголовно разделяли его мнение, а потому, что он занимал среди них самую высокую должность.

Хуже этот обычай или лучше того, что принято у германцев? Во всяком случае, так жить куда проще. Если человек самого высокого ранга знает, что делать, все должны выполнять его приказы.

Но если он этого не знает…

Арминий провел всю ночь в Минденуме, а поутру покинул лагерь. Римляне имели полную возможность избавиться от серьезной угрозы, которую он собой представлял, но ничего подобного не сделали. Арминия разбирал смех, но он позволил себе рассмеяться, лишь отъехав от лагеря, окруженного валом и рвом, на расстояние выстрела из лука. Причем смеялся он, повернувшись спиной к часовым, чтобы те не видели его лица.

Вала Нумоний прекрасно знал, что римские воины и командиры всех рангов любят выражать недовольство. Но Люций Эггий зашел в этом слишком далеко.

— Ты должен следить за своим языком, — сказал префекту лагеря начальник конницы. — Иначе кто-нибудь может подумать, что ты хочешь поднять мятеж.

— Клянусь богами, может, как раз мятеж нам и нужен! — взорвался Эггий.

Вала Нумоний смерил его суровым взглядом.

— Я окажу тебе величайшую услугу, которую кто-либо когда-либо тебе оказывал: сделаю вид, будто не слышал твоих слов. Поблагодаришь меня, когда к тебе вернется рассудок.

К большому облегчению Нумония, префект понял, что зашел слишком далеко.

— Я поблагодарю тебя сейчас и от всей души, — сказал Эггий. — Но как можно было дать уйти проклятому германцу? Это же безумие! И не убеждай меня в обратном, потому что я никогда с тобой не соглашусь.

— Значит, по-твоему, Арминий более опасен, чем думает Квинтилий Вар? — спросил Нумоний.

— Он — варвар. Зачем нам рисковать? Если он натворил хотя бы десятую часть того, о чем рассказывает отец его жены, этот малый уже представляет собой угрозу, — ответил Эгтий. — Удерживать Германию в повиновении и так нелегко! А мы еще даем волю смутьянам, вместо того чтобы избавляться от них!

— Арминий — не варвар, — заявил Вала Нумоний, пытаясь оспорить очевидный с виду факт. — Он — римский гражданин. Причем принадлежит к сословию всадников и стоит всего на одну ступеньку ниже сенаторов. Это дает ему право обжаловать любой приговор, обратившись напрямую к Августу.

Эггий презрительно хмыкнул.

— Пусть апеллирует к кому угодно, будучи мертвым. Мы все спокойнее спали бы по ночам, будь он покойником.

— Неужели?

Нумоний смотрел на это несколько иначе.

— А ты не боишься, что его убийство вызовет всеобщее восстание германцев, которого живой Арминий поднять не сможет?

Вопрос угодил в точку: Люций Эггий не смотрел на происходящее под таким углом.

— Ты хочешь сказать, его смерть вызвала бы заварушку?

— Вот именно! А теперь скажи — как, по-твоему, обошелся бы Август с людьми, которые довели здесь дело до мятежа, в то время как Тиберий еще не покончил с беспорядками в Паннонии?

Эггий поморщился, словно страдал от тяжкого похмелья.

— Да уж, он не наградил бы таких людей, это точно.

— Именно! — подтвердил начальник конницы, довольный, что нашел удачные доводы. — Поэтому лучше поумерь-ка свой пыл и не призывай убивать подряд всех германцев, которые тебе не нравятся. Тем паче что из этого все равно ничего не выйдет, потому что наместнику нравится Арминий.