Дело об императорском пингвине - Константинов Андрей Дмитриевич - Страница 18

Я давно подозревала, что Ксюша не одобряла чрезвычайно внимательного отношения Обнорского к моей персоне. Безотчетная улыбка, с которой Ксюша вошла ко мне в кабинет, стала еще одним тому подтверждением.

— Проходите, Анна Яковлевна. — Обнорский даже не поднял глаз, когда я распахнула дверь и, недоумевая, вошла в его обитель. Кстати, захламленную до краев разного рода подарками от благодарных и восторженных почитателей. Говорят, у вас… — Классик интонационно выделил это дистанцирующее местоимение, что, очевидно, должно было дать мне понять всю степень нерасположения, — с Шаховским близкие отношения? Что вы можете сказать по этому поводу?

— Я ничего не буду говорить по этому поводу, пока ты не объяснишь мне, чем вызван твой инквизиторский тон. — Я плохо спала эту ночь и встала очень раздраженная. Обнорский этого не знал, иначе перенес бы наш разговор на следующий раз…

— Анна Яковлевна, я не собираюсь объяснять вам мотивы своих поступков. А вы крайне неразборчивы в связях. Может, вы еще с кем-то состоите в близких отношениях?

— Представь себе — да, с очень многими мужчинами в этом городе. — Злость, с которой я произнесла первую фразу, вдруг улетучилась. Я почувствовала, что страшно устала от всех недомолвок, сплетен и пересудов. Мне захотелось скорее уйти из кабинета Обнорского, где сама обстановка, казалось, кричала: он так велик и гениален, этот Классик, смотрите, смотрите! В такой обстановке совершенно невозможно вести разговоры по душам.

— Я тебя больше не задерживаю.

— Мне нужно читать досье. Обнорский, наконец, поднял глаза от кипы бумаг, которая, кстати, последние несколько месяцев оставалась нетронутой на его столе. По-киселевски посмотрев на меня поверх очков, шеф кивнул в сторону двери:

— Свободна.

— Спасибо, Андрей Викторович.

Если нужна будет юридическая консультация, обращайтесь. Наша фирма всегда готова помочь клиенту! — На цыпочках шагнув к двери, я осторожно прикрыла ее за собой и, несмотря на негодующий взгляд Ксюши, стучавшей в приемной по клавишам, приложила ухо к двери. За дверью раздалась отборная ругань, очевидно, в мой адрес. Вздохнув и пожав плечами, я отправилась к себе.

Кабинет с приветливой табличкой «Вас тут не ждут!» мы делили втроем: я, Шаховский и Каширин.

Над нашим «сожительством» в Агентстве подшучивали, но думаю, нам втайне завидовали. В отличие от кабинета Обнорского, где все подчеркивало достоинства его обитателя, в нашей комнатушке усилиями Каширина поселился дух истории. В первую очередь, истории розыска и органов внутренних дел. О ней напоминала допотопная пишущая машинка с вставленным бланком протокола допроса. Изящные наручники, куда свободно проходила моя не очень тонкая рука. Со стен тусклыми глазами взирали те, кого разыскивает милиция, и те, кого уж нет в мире, — эти фотографии, как я подозревала, «стибрил»

Каширин из уголовного розыска, где он раньше работал. С полок стеллажа на посетителей назидательно смотрел корешком «Полный сборник кодексов Российской Федерации». Ему вторил Уголовный кодекс 1967 года, ныне ушедший в историю. Все это тем не менее гармонировало как с компьютерами, находящимися в нашем распоряжении, так и с вполне модерновой мебелью — уютным диванчиком и чайным столиком, купленными на наши собственные деньги (Скрипка сообщил, что бюджет Агентства таких необоснованных трат не предусматривает). Расстроенная разговором с Обнорским, я, войдя в кабинет, плюхнулась на этот самый диванчик.

Едва взглянув в мое лицо, Шаховский все понял.

— Коньячку, Ань? — Само это предложение должно было бы поставить крест на дальнейшей нашей карьере в Агентстве, так как Классик категорически запретил употреблять на рабочем месте, даже в лечебно-профилактических целях.

— Пожалуй, — кисло кивнула я, но спохватилась:

— Впрочем, нет, я же за рулем. А так хочется напиться и забыться…

— Главное, под это дело не отдаться кому не надо, — попробовал пошутить Каширин, но под моим взглядом, хорошо отработанным в свое время в судах, осекся. А я покраснела, так как Родька, в общем-то, сказал именно то, что вертелось у меня на языке. Но не признаваться же в этом Каширину!

Ты, Ань, не бери в голову. Обнорский, конечно, контуженный на голову, но, в общем, мужик неплохой. Только вы с ним в антифазах находитесь.

В общем, вам нужно поменьше общаться, тогда и спокойнее будет. — Мудрый Шаховский присел ко мне на диван и успокаивающе стал поглаживать по руке. Я расслабилась и закрыла глаза.

В этот момент скрипнула дверь, и в кабинете воцарилась леденящая душу тишина. Через какое-то мгновение Шаховский неприлично выругался. Открыв глаза, я тоже чертыхнулась: в дверях стоял Обнорский. Как потом расскажет Виктор, шеф решил пойти на мировую и с этой целью отправился разыскивать меня. Представляю, как мы выглядели со стороны! Я с лицом, полным блаженства, и Шаховский, ласково поддерживающий меня под локоток… Версия о наших с Шахом близких отношениях получила, наверное, в глазах Обнорского полное подтверждение. Смерив меня презрительным взглядом, Андрей вышел, со всех сил хлопнув дверью. Даю сто очков, что из соседних кабинетов тут же повысовывались репортеры и расследователи, а в архивном тут же началось массовое обсуждение случившегося. На Шаха было больно смотреть — он был сердит и несчастен одновременно.

— Брось, Витюша. Не это, так другое. Ты же знаешь Обнорского, — теперь уже я утешала Шаховского, который терпеть не мог попадать в двусмысленные ситуации.

Наверное, все в Агентстве, кроме Обнорского, знали, откуда пошли заявления о моих близких отношениях с Шаховским. Готовясь к выступлению в суде, я проверяла весомость моих доводов на сотрудниках «Пули». Сам судебный процесс был до крайности забавным. Одну даму, героиню нашей публикации в «Явке с повинной», возмутил фрагмент статьи, где говорилось, что она поддерживает близкие отношения со всем руководством завода, на котором работает. Примечательно, что вторая часть этой фразы, утверждающая, что дама этими близкими отношениями активно пользовалась, у истицы претензий не вызвала. Я вооружилась толковым словарем, где господин Ожегов трактовал слово близкий как «дружеский», и, репетируя свою речь, объясняла в коридорах Агентства, что такое «близкие отношения».

— Вот у меня, например, с Шаховским близкие отношения. — Обнорский пропустил преамбулу, а потому услышал только эту, последнюю фразу. С тех пор и пошло…

А тот процесс я выиграла. Истица, заливаясь краской, как школьница, пыталась объяснить судье и двум пожилым заседателям, что она — примерная жена, любящая законного супруга, а потому не в ее правилах состоять в близких отношениях сразу со всем руководством завода. Председательствующая — моя давняя приятельница — давилась от смеха, заседатели прикрывали рот платочками, а я делала вид, что интенсивно изучаю внушительный том толкового словаря, который я приволокла на заседание…

Нынешнее лето было невероятно щедрым на тепло. Это расслабляло не только рядовых сотрудников Агентства, но и такого трудоголика, как Глеб Спозаранник. Уже к шести вечера кабинеты «Золотой пули» опустели, на месте были только дежурные по отделам (Железняк — в расследовательском, Завгородняя — в репортерском).

Остальные наверняка уже нежились на пляжах Питера и области. Если бы не очередной выход «Явки» и, как следствие, куча текстов, которые нужно вычитать и заверить, я бы тоже рванула куда-нибудь в Репино. Память услужливо нарисовала родительскую двухэтажную дачу с застекленной верандой, разбитые заботливой папиной рукой цветочные клумбы, рыжую лайку Бима, с заливистым лаем встречающего вновь прибывших, тарелку с клубникой на покрытом цветной клеенкой столе… Эту райскую картину нарушила заглянувшая в кабинет Нонка: