Дело о заикающемся троцкисте - Константинов Андрей Дмитриевич - Страница 35

Я прошептал несколько слов и, обследовав джинсы, убедился, что мой драгоценный «Wrangler» безнадежно продырявлен. В квартире было тихо. «Не пора ли прятаться?» — решительно подумал я и вышел в коридор. Сейчас я бы с удовольствием «начистил рыло» парочке наркодилеров и даже наркобаронов. Кончина любимых штанов пробудила во мне первобытную ярость.

— Товарищ полковник! — тихо, но внятно сказал я. — Вы что, уже спрятались? Или накладываете грим?

Где— то на улице лаяла собака. А в квартире стояла мертвая тишина. Собаку было слышно хорошо. Даже слишком.

Я подумал, что, возможно, к двум котам присоединился третий, и они все втроем корчат псу рожи, вот он и надрывается.

Потом понял, что дверь на лестницу открыта. А потом пошел обратно. Полковника не было. Видимо, отцовское сердце не выдержало — небось девочке дали леща на его заплаканных глазах, а может, дилер не приехал, а может, еще что — в любом случае, Сорокин выбежал из квартиры, и мои услуги ему не понадобились. Сказать, чтобы я расстроился, было нельзя.

— А денежки я приберу, — громко процитировал я Булгакова, открывая секретер. — Нечего им здесь валяться…

Прибирать было нечего. Полка секретера, на которую я три минуты назад положил пять тысяч «мертвых американских президентов» (как выражается мой приятель), была девственно чиста. Я даже провел по ней рукой. И, помнится, стукнул по ней же кулаком. Отчего задняя стенка секретера скрипнула и провалилась в соседнюю комнату. Обои там были веселенькие. В цветочек. Воздуха не хватало, и мне снова захотелось надеть противогаз.

Когда я вылетел из подъезда и прыгнул в машину, только дырка в джинсах отличала меня от ковбоя Мальборо. Я знал, что мне предстоит совершить жестокое убийство с массой отягчающих обстоятельств.

Но уже через несколько метров я подумал, что жертвой стану я. И убьет меня лично Обнорский. И ничего ему за это не будет — Анька Лукошкина отмажет.

Я открыл дверь и свесился вниз, убедившись в том, что я знал и без этого — колеса были спущены. Подняв глаз чуть выше, я увидел «Запорожец», на номерном знаке которого издевательски значилось: «68-25 ЛОХ». Еще выше, в окне второго этажа, отдыхали уже три кота и все та же бабуся. Губы ее шевелились, и я даже не стал гадать, что она говорила.

Думаю, что-то в этом же духе. Лох, он лох и есть.

Я вертел в руках Звезду Героя. Есть у меня такая привычка — что-то вертеть в руках. Как-то на очередном совещании у Обнорского я извертел целую коробку канцелярских скрепок. Когда я зашел к Обнорскому на следующий день, он предупредительно подвинул мне вчерашнюю коробочку. Сейчас я сидел в кабинете у Повзло, и любимых скрепок не было. Зато были Повзло, Спозаранник, Зудинцев и Соболин. По их лицам было видно, что они еле сдерживаются, чтобы не засмеяться. И, конечно, Соболин не выдержал и прыснул, но я поднял глаза, и Володя сделал вид, что закашлялся.

— Кинули, как пацана неразумного… — раз в восьмидесятый сказал Повзло. — Позор. Ты что, с дуба рухнул?

— Почему «с дуба»? — обиделся я. — Люди с разных деревьев падают. Вот моя свояченица, когда маленькой была…

— Мы тут что, байки слушаем? — перебил Спозаранник.

— Мы тут запах нюхаем… — подмигнул мне Зудинцев.

— Да бросьте вы, как маленькие, ей-богу… — сказал Повзло.

Я взорвался:

— Не пахнет уже почти… Ну что вы ржете?!

Бессердечные мерзавцы тут же разгоготались так, что не могли остановиться минут пять. Потом Зудинцев вытер слезы и простонал:

— Да, Леха… Обнорский тебя просто убьет… Ну Ерш, ну, поганец…

— Какой еще Ерш?! — спросил я, чувствуя холодок под сердцем.

Спозаранник, который хоть и не смеялся, но был ничуть не лучше этих козлов, встал и прокашлялся:

— Вы, господин завхоз, настолько погрязли в своих канализационных проблемах, что не знаете любимой истории Обнорского? Ладно, не знаю как вам, а мне работать надо. Как я понимаю, картриджей для принтера мне теперь не видать, поскольку наш благородный завхоз спустил все казенные деньги в фонд борьбы с детской наркоманией… Тоже мне, Сорос!

И он вышел, саданув дверью, А я вскочил.

— Да что за Ерш? Что за история?

— А ты чего, и правда — все казенные деньги профукал? — поинтересовался Зудинцев.

— Гады, объясните же, в чем дело?

Повзло почесал нос:

— Ерш, Леша, — это кидала с Гостинки. Его Обнорский, когда еще в «молодежке» работал, собственноручно за шкирку поймал. На суде свидетелем был. Ну тот ему всенародно и пообещал: выйду, мол, на волю и так тебя кину — век помнить будешь.

— Вот и вышел, надо полагать, — хихикнул Соболин. — Ну а ты, видно, под раздачу и попал.

— Михалыч, я должен его найти! — сказал я Зудинцеву, понимая, что помощи больше мне просить не у кого.

— У-у, ищи ветра в поле… Я, конечно, справки наведу, но, честно говоря, шансов ноль. — Он взял у меня медаль и стал рассматривать, как редкую драгоценность. — Все по-честному… Пятьсот восемьдесят шестая проба… Чистая медь — можно на «Апрашке» втюхать. Рублей за тридцать…

Я глухо застонал. Соболин изобразил участие:

— Ты хоть выяснил, что за хата?

— Снял у бабки с Московского вокзала на три дня. Она его два раза только и видела — пока я колеса менял, он ей и ключ успел отдать… Она говорит: сел на поезд и уехал в Чечню…

— Ну понятно, Родину защищать… — фыркнул Зудинцев.

— Обнорский не переживет, — вздохнул Повзло. Ему было жалко Обнорского. — Если, конечно, это действительно Ерш…

Тут открылась дверь, и вошла Ксюша.

С ней вошел новый аромат, гораздо лучше утреннего. Его источником был газетный сверток, который она держала в руках.

— Первый вкусный запах за весь день!… — сказала она. — На охрану передали — для руководства. Коль, кого за пивом пошлем?

— Какое пиво в разгар рабочего… Ого!… — Повзло извлек из свертка огромную вяленую рыбину.

Тут приступ хохота сразил Зудинцева. Сквозь смех он выговорил:

— Ерш! Беломорский! Вкуснотища-а!

И я, бормоча проклятия, выбежал из кабинета. А вдогонку мне несся голос Соболина:

— Лех, если ты за пивом — мне светлого, банки три!

Понедельник был ужасен. Спать в эту ночь я не мог, и, несмотря на грязные намеки Горностаевой, оборвавшей мне телефон, я провел ее в самых злачных местах Петербурга, пытаясь нащупать следы этого поганца. Первым делом я оторвался на ничего не понимающем Будде. После нескольких оскорблений действием, которые я ему незамедлительно нанес, он сказал мне все, что знал. Знал он, как выяснилось, только то, что Ерш был в некотором роде звездой преступного мира и легендой Невского проспекта одновременно. И что он недавно вышел после отсидки.

Проститутка Гортензия, которая в этот вечер была на больничном, то есть отходила после бурно проведенной ночи в забегаловке на «Ланской», встретила меня ласково и тоже сказала все, что могла.

К сожалению, ничего членораздельного (как бы сомнительно это ни звучало по отношению к проститутке) я не услышал — она уже основательно догналась по старым дрожжам. Поэтому мне пришлось ограничиться двумя ударами в морду ее сутенеру, который предложил мне «пройтись в туалет с этой леди», и уйти ни с чем. Исключая легкое моральное удовлетворение и нытье в правом кулаке.

С утра, обложившись архивными документами и чашками с холодным кофе, я сидел за своим столом. Первой появилась Лукошкина.

— Что? — несколько истерично поинтересовался я.

— Леша, мне завтра в Москву лететь — давай деньги на билеты!

— Анечка, сейчас нет, — сдерживаясь изо всех сил, проговорил я. — Заплати из своих, я потом компенсирую.

— Ну-у, начинается… Пусть Обнорский с тобой разбирается.

Дверь закрылась, и я попытался погрузиться в документы, но тут же зашел наш ловец малолеток.