Дело о заикающемся троцкисте - Константинов Андрей Дмитриевич - Страница 34

— Да вы расскажите, в чем дело!

Сорокин посмотрел на меня с мукой и задал совершенно неожиданный вопрос:

— У вас есть деньги?

— Деньги?! — переспросил я идиотским тоном, чтобы выиграть время и успеть перегруппироваться. — Откуда деньги у бедного завхоза?

Сорокин завыл, как отец Федор в саду инженера Брунса, и брякнулся передо мной на колени. И я тут же вспомнил, как один мой приятель увидел в зеркале нимб над своей головой, и это так на него повлияло, что он застраховал тещину дачу.

На свое имя.

Я вел машину, поглядывая на Сорокина, вцепившегося в «торпеду», как малое дитя в мамину сисю. Полковник каждые восемь секунд смотрел на командирские часы и нервно шептал без остановки:

— Направо… Должны успеть… После светофора — еще раз направо… Ты не волнуйся, сынок, я ведь понимаю — деньги казенные, пять тысяч — не шутки…

Ой, не шутки, думал я. Обнорский мне может так впаять, что свою наготу мне придется прикрывать исключительно человеколюбием и милосердием, на которые меня прошибло при встрече с этим плачущим Героем России. С другой стороны, шептало мне мое доброе сердце, у тебя тоже когда-нибудь будет дочь, которая, возможно, попадет в дурную компанию…

Нет, лучше так: может, у твоего коллеги Спозаранника дети попадут в дурную компанию, и ты ему бы тоже… Обнорскому хорошо — он в Финляндии, трубу отключил — экономит деньги Агентства, зато как приедет — вообще трубку вешать не будет, а Ксюха хороша — в такую хреновину вписала…

Все эти умные мысли посещали меня, пока я крутил руль под чутким руководством бормочущего летчика. В какой-то момент мне даже показалось, что кручу я не руль, а штурвал, и все его заклинания раздаются в моем шлемофоне. Полковник тоже это почувствовал и, подражая интонации героя известного фильма («Прикрой, атакую!»), заговорил громче:

— Риска тут нет никакого прижучим подонка… Как пить дать — прижучим!

— А он точно один придет? — я решил проявить неиспользованный доселе профессионализм.

— Если не один — мы не откроем, — храбро ответил Сорокин. — Милицию вызовем, если что…

Мне захотелось сменить тему:

— А как вы узнали, что дочка принимает наркотики?

Глаза летчика стали жесткими, желваки заходили под кожей как живые.

— Э-э, сынок, я на войне на них насмотрелся. Речь, зрачки… Да она и не отпиралась. Сразу плакать стала: папа, они меня убьют… Я говорю — сколько? Она: пять тысяч должна… Я сразу про Обнорского подумал. Решил, что не откажет братану… А его нет. И тут ты — такая удача…

И я, как человек, ненавидящий штампы, увидел: на полном серьезе по его небритой щеке сползла «скупая мужская слеза», которую он смущенно вытер кулаком. Я был готов расчувствоваться, но вовремя вспомнил о Спозараннике и только мужественно кивнул.

Собственно, история, рассказанная Сорокиным, ничего необычного из себя не представляла. Его шестнадцатилетняя дочь Лиза была законченной наркоманкой и тянула из дома все, что попадалось под руку. Крутой папин характер и неудачное самоубийство матери, как ни странно, повлияли на ее поведение, и она перестала красть деньги и шмотки из дома. Зато с удвоенной энергией принялась тырить их у чужих людей. Когда Сорокин вернулся из Боснии, на Лизе висели два уголовных дела и пять тысяч долларов долга. С ментами он договорился — девочке разрешили закончить школу, но с долгами помочь отказались. И полковник принял самое идиотское из возможных решений — разобраться с наркодилером самостоятельно. Вернее, с помощью еще одного идиота, то есть меня.

Мне даже не верилось, что это я бросился звонить Обнорскому на мобильный и, узнав, что он отключен, позвонил знакомому кидале по кличке Будда с просьбой изготовить «куклу», после чего был нецензурно послан подальше. Мне еще больше не верилось, что затем я собственными руками отомкнул сейф и достал оттуда все имеющиеся деньги Агентства, стараясь не смотреть в благодарно слезящиеся глаза Героя России Сорокина.

Сентиментальность, которая всегда так некстати выбивает меня из седла и заставляет совершать абсолютно кретинические поступки, никогда не упускала возможности сыграть со мной «в дурачка». Обнорский говорит, что мне просто лень подумать и принять верное решение, но я-то знаю, что тут дело не в лени, а в элементарном недостатке времени. Этого, кстати, не понимает и Горностаева, считающая меня банальным самцом, не способным удержаться от первобытных инстинктов при виде любой юбки. Где ей понять, что виной всему сострадание…

Пока я размышлял, мы уже ехали вдоль большого старого дома, на который полковник показал дрожащим пальцем.

— Здесь? — спросил я.

— Ага, во двор…

Я завернул во двор и припарковался под чьим-то окном. В нем торчали два ужасно коварных на вид существа — облезлый кот и такая же облезлая бабуся.

Подмигнув им для храбрости, я пошел вслед за Сорокиным, который бодрым шагом погружался в зловонную тьму подъезда.

Мы поднимались по захламленной лестнице. Многие двери были открыты настежь, за ними просматривались облезлые коридоры. Остановившись на площадке второго этажа, Сорокин достал ключи.

— Решил дома ничего не затевать — приятель ключи от коммуналки дал. Дом почти расселен, квартиры три жилых осталось. Здесь тоже никого, приятель последний не съехал.

Он открыл дверь, и мы пошли по длинному коридору, который мало чем отличался от всех предыдущих. Играло радио, и, невольно прислушавшись, я узнал, что где-то дует «ветер северный, умеренный до сильного, фью-фью…». Полковник отомкнул одну из дверей, и мы зашли в комнату.

Обстановка в ней была настолько понятной, что я автоматически подумал: все готово к переезду, вот счастливцы!

Вся мебель была аккуратно сдвинута и зачехлена. Книги, связанные в стопочки, возвышались у стены. Вместо люстры с потолка свисала неопрятная лампочка.

Сидеть, да и стоять, было, в общем-то, негде.

Сорокин был на взводе и нервно заходил по узкой дорожке между секретером и стопкой словарей.

— Минут через десять подъедут… Значит, с дочкой так договорились — мы в коридоре прячемся, она его в квартиру ведет, достает деньги из секретера, отдает ему и выходит. Пока он их считает, влетаю я, ты страхуешь. Бабки забираем, чистим рыло, сматываемся. Доча не при делах — вроде как налет… Ну как?…

— Не очень… — мне это все ужасно не нравилось. — А если и его кто-то страхует?…

Во дворе что-то бибикнуло, и полковник заметался:

— Машина во двор въехала! Леш, я понимаю… Андрюха бы не сомневался… — Он опять чуть не плакал. — Времени нет.

Договорились уже. Дочка-то!… Давай деньги в секретер положим, а?

В отчаянии он сорвал с кителя звезду и стал пихать ее мне.

— Ну возьми звезду в залог, а?

На лице его проступили капли пота размером с райское яблочко. Я посмотрел ему в глаза, и мне показалось, что в них издевательски ухмыляется Спозаранник.

Пока я вглядывался, полковник сунул звезду в мой нагрудный карман и бросился к окну.

— А-а, Лизка идет! — завизжал он шепотом и простер ко мне руки.

Я достал деньги, открыл дверцу секретера и положил их туда.

Сорокин совершил невероятный прыжок через запакованное шмотье и протарабанил скороговоркой:

— Леш, ты человек, ты настоящий парень, я на кухню метнусь — китель спрячу, а то сразу просекут, ты посиди пять секунд, я сейчас…

И он выскочил из комнаты.

Я встал и осторожно выглянул в окно. Ничего подозрительного я не заметил, разве что бабуся из окна напротив исчезла, зато котов стало двое. За стеной что-то глухо стукнуло. Мне захотелось сесть, и, оглянувшись, я опустился на кипу книг. В ту же секунду я повторил прыжок полковника — книгами была завалена бронзовая скульптура — рыцарь с торчащим копьем на вздыбленном коне.

И именно на это копье я и сел с размаху.