Дело о прокурорше в постели - Константинов Андрей Дмитриевич - Страница 13

Именно там и тогда — в ремонтном боксе во время замены левого крыла и переднего бампера нашей шестерки — я и раскрыл дело профессора Заслонова. Откровение пришло ко мне совершенно неожиданно. Я сказал ремонтникам, что заберу машину завтра, и поехал в Озерки.

Светлана Заслонова была дома.

— Здравствуйте, — сказал я ей. — Помните, меня зовут Скрипка. Но не потому, что я скриплю. Вот у меня был приятель, так у него была фамилия Визг. Совершенно уникальная фамилия. И, что удивительно, он на самом деле имел очень тонкий, визгливый голос. А когда вступай в спор — а он постоянно с кем-то спорил, — так просто визжал как автомобиль при экстренном торможении. Но к моей фамилии это не имеет никакого отношения. Она очень музыкальная.

Дочь профессора была, по-моему, несколько ошарашена и моим визитом, и моим рассказом. Видимо, поэтому она сказала:

— Проходите.

Я прошел.

— А ремонт в квартире вы давно делали, — сказал я.

— Вообще не делали, — удивленно сказала она. — Как въехали сюда, так и живем. А что?

— Да вот я обратил внимание на пятно вон на той стене, возле которой у вас ничего не стоит. Оно такой странной формы, напоминает Южную Америку, в которую уже седьмой год мечтает уехать моя знакомая…

— Да, это мы с Валерой как-то поссорились, и я бросила в него ручку со стола. Попала в стену. Ручка оказалась чернильная. Мы собирались пятно чем-то заклеить, но у нас подходящих обоев не было.

— А почему вы такая напряженная? — спросил я тихо.

— Почему я напряженная?

— Наверное потому, что вы вспомнили, что именно у этой стенки снимали признание вашего мужа в убийстве вашего отца. У вас же есть видеокамера?

— Есть.

— Вот. Вы убили вашего отца. Наверное, это не было запланированное убийство. Просто он уличил вас в краже. И вы ударили его пепельницей. А потом выбросили папу из окна.

— Вы несете чушь.

— Вас видели выходящей из подъезда его дома в утро убийства.

— Кто?

— Свидетельница. Потом о вашем поступке — вернее, проступке — узнал ваш муж. И вы уговорили его взять убийство на себя. Вы записали на пленку его заявление. Наверное, вы хотели передать эту пленку в милицию, но потом решили, что если ее показать по телевизору, будет надежнее. Позвонили Петропавловскому. Попросили мальчишку занести пленку в студию. Мы нашли этого подростка. Он опознал вас.

— Вы сошли с ума. Зачем мне было записывать эту пленку?

— Я не сошел с ума. Я думаю, что вы сказали мужу, что видеозапись нужна только на самый крайний случай, если вас будут подозревать в убийстве. Потом вы договорились с мужем встретиться в квартире отца. Попросили его открыть окно, заглянуть вниз. Под каким предлогом — не знаю. И выбросили его из окна. И вас опять-таки видели. Вас видел священник — тот самый, который порубил вам топором вешалку. Помните?

Светлана молчала. Я подумал, что ее сопротивление уже сломлено. И продолжил:

— Да, забыл сказать, все это произошло из-за того, что вы украли спрятанную отцом икону в золотом окладе. Он сначала заподозрил вашего мужа, потом вас. И оказался прав.

— Уходите.

— Не уйду. Признайтесь, Светлана.

— Я вызову милицию.

— Вызывайте. Им-то вы все и расскажете.

Она не вызывала милицию. И не признавалась. Ситуация становилась тупиковой. Хуже того — она становилась дурацкой. Но закончилось все еще хуже. Светлана Заслонова вдруг сказала:

— Если вы не уходите, уйду я.

И ушла. Я остался. Осмотрел квартиру…

Потом тоже вышел, захлопнув дверь, и поехал к Обнорскому.

Обнорский мрачно сидел на простом деревянном стуле и ничего не говорил. Я ему уже почти все рассказал.

— Понимаешь, это она убила. И я подумал, что смогу ее расколоть. Я понял, что это она, когда вспомнил, что пятно, которое заметно на пленке, я видел в ее квартире.

— Откуда ты взял показания свидетелей? — наконец спросил Обнорский.

— Они были. Почти. Старушка из дома профессора говорила, что видела какую-то женщину в день убийства.

— А священник?

— Священник не говорил. Но он мог видеть. Он же одно время ночевал рядом с этим домом.

— А подросток?

— Подростка я придумал для большей убедительности.

Обнорский замолчал очень надолго. Я думал, навсегда.

— Значит так, Алексей. Ты отстраняешься от всех дел, кроме хозяйственных. Тебе пока строгий выговор. А там посмотрим. И сейчас же вместе с Зудинцевым поезжайте к следователю, который ведет это дело.

Самое удивительное, что я был прав. Светлану Заслонову задержали в аэропорту. Через день она созналась. Вот только в том пакете была не икона, а векселя одного очень известного банка на очень приличную сумму.

Все оказалось, конечно, не так уж и загадочно. У дочери профессора был приятель. Очень близкий. Настолько близкий, что непонятно, почему она вышла замуж не за него, а за Валерия.

И этот приятель задолжал каким-то своим приятелям большие деньги. Светлана решила помочь. Просила у отца. Тот отказал. Тогда она стащила векселя. Профессор в конце концов выяснил, кто предъявил векселя к оплате. Прошел по цепочке. И вышел на дочь. Тут произошла сцена, в результате которой профессора не стало.

Что еще рассказать об этой истории?

Отец Николай так больше и не объявился. Ни у нас, ни в милиции. А практически всю лесозаготовительную отрасль на Северо-Западе контролирует сейчас группировка Рушана.

Горностаева по-прежнему страдает недостатком культуры, выражающимся в демонстративном неисполнении требований к личному составу.

А с меня выговор сняли. Искупил дальнейшей непорочной службой.

ДЕЛО О ПРОПАВШИХ БРЮКАХ

Рассказывает Михаил Модестов

"Бывший виолончелист оркестра Мариинского театра.

Бесконфликтен. Исполнителен.

Вежлив.

…Недостатки: рассеян, физически не развит, близорук.

Слишком мягок при общении с источниками.

Рекомендации к использованию: поскольку общественнозначимые криминальные события в области культуры происходят нечасто, предлагается постепенно перепрофилировать, поручить Модестову расследование в другой сфере".

Из служебной характеристики

Еле слышное гудение процессора и полное одиночество (редкое в обычном шатании народа по коридорам и отделам агентства) вызывали вообще-то свойственный мне, но всячески подавляемый мною же прилив вдохновения.

Нынешний приступ был отчасти связан с тем, что, во-первых, герой моих разоблачающих материалов наконец-то перестал быть лишь совокупностью сведений о нем и обрел реальные очертания. А во-вторых, на носу была очередная аттестация, то есть сопоставление всех «за» и «против» моего пребывания в агентстве. Естественно, я был «за». Мое пребывание в Мариинке и все последующие события, с ней связанные, теперь казались мне небытием. О прошлых временах напоминали лишь многочисленные знакомые, с которыми я предпочел бы сейчас быть незнакомым вовсе. Однако этих встреч было не избежать — в агентстве я считался специалистом-расследователем в области культуры.

В принципе, мое настоящее меня совершенно не смущало. Переквалификация из виолончелиста в журналисты — не самый крутой поворот событий. Другое дело — из пожарных в премьер-министры.

«Придуманная Сухаревым схема очень проста», — писал я. Пальцы, еще не отвыкшие от виолончели, довольно сносно скользили по клавиатуре.

— Доброе утро, коллега. Михаил, ты случайно мою кружку не брал? — спросила рыжеволосая сотрудница нашего отдела Валентина Горностаева.

У меня уже давно создалось впечатление, что ежеутренние оперативно-розыскные мероприятия по обнаружению чашки, которые организовывала Горностаева сразу же после прихода на работу, — способ приводить коллег в замешательство.