Фотограф смерти - Лесина Екатерина - Страница 31

Всеславе нужны деньги? Не похоже. Она не выглядит нуждающейся. Она выглядит обеспокоенной.

– Но в любом случае, – заметил Артем, щекоча Дашке нос стеблем, – без судебного постановления она никто и ничто.

– Кто был никем, тот станет всем…

Выходило легко. Дашка требует. Дашка получает требуемое.

– Не получится, – Дашка отмахнулась и от стебля, и от жужжащего шмеля, и от Артема. – Меня выставили. И убедительно просили не возвращаться. Предупредили, что на территорию не пустят.

– Интересненько, – Артем перевернулся на бок и подпер подбородок кулаком. – А вот тут уже действительно интересненько. То есть она хочет, чтобы по судам бегала ты? Доказывала, что имеешь право… и ты докажешь. Только времени угробишь пару неделек. Что можно успеть за пару неделек?

Дашка смотрела на солнце. Свет слепил. Перед глазами плыли разноцветные круги, как будто небо превратилось в огромный калейдоскоп.

Адам выглядел иначе.

Нет, он был прежним. Механоид в человеческой шкуре, но… но взгляд другой. Беспомощный. Злой. И ультиматум этот, над которым Дашка не знала, смеяться ей или плакать. Адам Тынин никогда не опускался до шантажа.

И всегда говорил прямо. А в беседе предпочитал смотреть на человека.

– И чем мотивировала? – Артем протянул огурец и спичечный коробок с солью.

– Параноидальная шизофрения.

Остренькое личико докторши хранило печать искреннейшего сочувствия. Голос был тихим, извиняющимся, как будто Всеслава чувствовала за собой вину.

– Я ей не верю, – Дашка разломила огурец пополам. – Не верю, и все. Потому что… а потому что не верю. И если даже она права, а она не права, я знаю, то не имеет никакого права им распоряжаться.

– А ты имеешь?

– Нет. Он попросил о помощи, и я помогу. Понятно?!

– Тогда остается голливудский вариант, – сказал Артем, упаковывая остатки съестного. – Только без стрельбы. Стрелять я не умею.

Елена очнулась от порыва ветра. Он толкнул в плечо, разворачивая. Парусами развернулись широкие рукава рубашки, поднялась и опустилась, обвивая ноги, юбка. И мир внизу, такой крохотный, такой забавный, потянулся к Елене.

Взять бы его в руки… согреть… приласкать.

В мире так мало нежности.

– Молодец! – крик Валика перекрыл грохот грома. – Молодец, Ленка. А теперь руки вверх. И покружись!

Каблуки скользят по парапету. Слева – провода и антенны. Справа – пустота. И мир на дне.

Лево и право меняются местами. И голова идет кругом. Елена хохочет. Щелкает камера, и вспышками-отражениями отзывается небо.

Оно так близко.

– Молодец! Осторожнее! – Валика не слышно, но Елена понимает.

Валик боится? Да. Все боятся высоты. Пройтись по краю, посмотреть вниз… не падение страшно, а желание упасть. Это же элементарно!

Раз – два – три… в школе вальсу не учили, самой пришлось, наряду с прочими важными предметами, о которых Елена-Лена-Леночка понятия не имела.

– Ленка, осторожнее! – Валик рванулся к ней и в прыжке ухватил за руку, стянув с парапета. Упали, покатились по каменистой, еще горячей поверхности крыши.

– Ты… ты ненормальная, слышишь? – Валик поднялся на четвереньки, потом на корточки. Руки его были измазаны, а на рубашке расцветали крупные пятна. Дождь начинался.

Дождь рухнул тяжестью пробитого неба.

Платье промокло. Исчезло ощущение полета и веселья, сменившись какой-то неестественной пустотой. Елена знает, как заполнить ее: подойти к краю…

– Но снимки классные, – Валик помогает подняться и подталкивает к люку. – Спускайся, героиня…

Уже в подъезде он помогает переодеться, чего раньше никогда не делал. Елена нехотя стягивает мокрую скрипучую ткань, Валик ее сворачивает и отжимает. Вода течет на ступеньки и резиновые шлепанцы, которые слишком велики.

Это Валиковы шлепанцы, и рубашка, что легла на Ленины плечи, тоже принадлежит Валику.

– Пойдем, чаем напою, – говорит он и толкает Елену в открытую дверь. Она не успевает сказать, что не хочет чая, а хочет домой, как дверь захлопывается.

В коридорчике тесно. Здесь много обуви, целые горы ботинок, туфель, мокасин, шлепанцев и тапочек. У подножия гор собирается пыль.

– У меня тут слегка не прибрано, – извиняется Валик. – Ванная там. Полотенце бери любое. Короче, не тушуйся.

– Я домой хочу.

– Вытрись. Шмотки высуши. И поедешь, – Валик отпускать ее не собирается.

Ванная у него полосатая, как тигр, с белыми потеками моющего средства на ржаво-желтом фоне. Из венчика душа сочится вода. Зеркало, заляпанное зубной пастой, отражает комнатушку с серой плиткой и Елену. Ничего интересного.

Зачем она здесь?

– Затем, – ответила себе же Елена.

Уже не маленькая. Понимает. Такие приглашения «на чай» чаепитие подразумевают изредка, зато грозят карьерным ростом. Только Елене плевать. Если Валик сунется – получит по морде.

Он не совался, сидел в углу кухни, уткнувшись в ноут, листал снимки. Вещи Елены висели над плитой, и синие лепестки огня тянулись к сырой ткани. Похрустывал от жара воздух.

– Я поеду, – сказала Елена, трогая юбку. Влажная. Но какая разница? Елене ведь до дома только, а дома она переоденется.

– У тебя ее типаж, – Валик не повернулся, только плечи вспучились верблюжьими горбами.

– Чей?

– Таськин. Мы болтали иногда. Хорошая девчонка, не гордая.

Прозвучало упреком. А Елена разве гордая? Ничуть.

– Она в прошлом году была… до тебя. Показать?

– Нет.

– Иди сюда, – он не глядя вытащил из-под стола табурет. – Садись.

И совсем не похожа. Таська – Анастасия или Таисия? – невзрачна, как моль после стирки. Она теряется в складках ярко-желтого платья, и даже причудливая прическа – парик? – не спасает.

– Ей нечего было ловить, я так и сказал, – Валик вываливал слова по слогам. – Но она надеялась. Девочка из ниоткуда. И пропала в никуда…

– Может, не пропала.

– Может, – он перелистнул снимок. – Она у меня жила. Просто жила, ничего такого.

Складки кожи на шее Валика краснеют.

– Я ей работу подыскал. Нормальную. А она вдруг в отказку. Ей Мымра, видите ли, пообещала светлое будущее. В Австралии. Ближе не нашлось, да?

Слова сыплются, но Елена не слышит. То есть как бы слышит, но не желает понимать, за ними ведь пустота и зависть. Валик вообще Динку любит, ради нее старается, страшилки сочиняет.

– А может, она и вправду в Австралии? – Глаза у Валика невыразительные, как объективы его камер.

Поэтому и фотографии пустыми выходят. Валик не умеет видеть по-своему.

– Писать не пишет, потому как задолбал я ее?

– Наверное.

Валик хмыкнул.

– Вот что мне в тебе нравится, Ленка, так полный пофигизм. Хотя ты права. Какая разница, где Таська? Кто она мне? Никто. И ты никто. Так что, если хочешь домой валить, вали. Держать не стану. Но если вдруг в Австралию соберешься, пришли открыточку. Ну чисто на добрую память. Лады?

В его просьбе были и насмешка, и заискивание. Елена кивнула: в мыслях ее не осталось места открыткам, там жила необходимость возвращения, и не столько на съемную квартиру, пропахшую Динкиными духами и захламленную Динкиными вещами, сколько в тихую пристань Дмитрия.

Этот адрес она и назвала таксисту, типу на редкость разговорчивому и оттого неприятному. По дороге он рассказывал про жену, детей, гастрит, солнечные бури и глобальное потепление. Елена слушала, желая как можно скорее очутиться в квартире.

Дверь оказалась заперта.

Елена звонила. Стучала. Скреблась.

Устала. Села на коврик и, обняв колени, приготовилась ждать.

А если Дмитрия нет дома? Но проверить просто. Елена набрала знакомый номер.

– Привет, – сказала она, когда установилось соединение. – Я приехала, а тебя нет.

– Меня нет, – отозвалось эхо его голоса.

– И что мне делать?

– Уходить.

Разочарование было столь острым, что Елена не сдержала слез.

Гроза пронеслась над городом сарацинской конницей. Небо сыпало водяными стрелами, громыхало и визжало, ветер выкручивал ветки и срывал листву-одежду с нищих городских деревьев. Золотом плескали молнии. Оглушал гром.