Венецианская маска. Книга 2 - Лейкер Розалинда - Страница 9

ГЛАВА 12

С кончиной дожа Венеция окунулась в помпезную атмосферу погребения и всеобщей скорби — зрелище настолько масштабное, что собрало необозримые толпы как приезжих, так и местных зевак. Казалось, весь город обрядился в черный бархат и парчу. И почти вслед за этим все вдруг очертя голову бросились в подготовку к торжествам по поводу коронации нового дожа — город снова заблистал великолепием золототканых гобеленов, спускавшихся с балконов. Везде лихорадочно закупались маски к предстоящему празднеству, заказывались пышные, дорогие наряды, а гостиные и большие залы дворцов спешно готовились для банкетов, балов и прочих торжеств.

И Мариэтту тоже захлестнула эта предпраздничная неразбериха — все же, как никак, ее отец — коренной венецианец, и она с радостью отдалась подхватившему ее блеску и великолепию процессии, когда состоялось первое официальное восшествие дожа на Бучинторо, сопровождавшееся торжественным звоном колоколов и хоровым пением. Мариэтта была знакома с дожем, встречалась с ним прежде на разного рода официальных мероприятиях, поскольку он как представитель семьи Манин, давних знакомых Торризи, в свое время вращался в правительственных кругах, и Доменико не раз приходилось иметь с ним дела. Но, несмотря на эти обстоятельства, ее муж не скрывал своего недовольства по поводу этого назначения.

— Став дожем, вероятно, этот человек проявит себя с лучшей стороны, нежели тебе кажется, — высказала предположение Мариэтта, когда они с Доменико после завершения коронации направлялись домой.

В ответ Доменико лишь мрачно покачал головой.

— Лодовико Манин слишком поддается чужому влиянию, чтобы занимать столь высокий и ответственный пост. Конечно, он очень обаятельный, приятный в общении человек, но слабенький человечек. В такие времена Венеции необходима совершенно другая личность на посту дожа.

Услышав это, Мариэтта подумала про себя, что если Доменико, будучи сенатором, окажется в роли советника дожа, он непременно сумеет указать тому верное направление.

Мариэтта продолжала видеться с Эленой втайне от мужа. Она считала, что имеет на это полное право, дав ему обещание, что не станет допытываться, где он бывает, с кем встречается и куда в очередной раз собирается отправиться по делам службы. Он по-прежнему противился этим встречам, но не стал прибегать ко всякого рода дознаниям и нравоучениям, поскольку доверял здравому смыслу своей супруги и умению держать слово. Но Мариэтта понимала, что не порывая с Эленой, она лишалась его полного и абсолютного доверия к ней самой и, как следствие, возможности быть в курсе его ближайших планов.

Елизавета тем временем росла и расцветала. Девочка всегда выглядела веселой, радостной, готовой смеяться до упаду; ее волосы, локонами спускавшиеся вниз, приобретали оттенок матовой меди. К двум годам она хорошо говорила, и стоило Доменико показаться во дворце, как она тут же увязывалась за ним, а иногда, едва заслышав его голос где-нибудь наверху, тут же преодолевала лестницу, отправляясь на его розыски. Она единственная во дворце в любое время допускалась в рабочий кабинет Доменико, когда он сидел там над какими-нибудь важными бумагами. Ее капризы оставались заботой няньки, так как и Мариэтта, и Доменико баловали ее. Девочка уже подавала признаки некоторого тщеславия, самовлюбленности. Самой любимой игрой было: отец подкосил ее к большому зеркалу и давал полюбоваться своим отражением. Он не видел в ней недостатков, его больше волновал выбор очередного подарка, и уже на третий свой день рождения она получила пони.

Доменико никогда не возвращался из поездки — короткой ли, долгой ли — без какого-нибудь подарка для Мариэтты, теперь к этому прибавилась традиция привозить что-то и для Елизаветы. Из своего долгого вояжа в Санкт-Петербург он привез для Мариэтты золотую шкатулочку, покрытую цветной эмалью и усыпанную драгоценными камнями, открыв которую, она обнаружила на ярко-розовой бархатной подкладке парюру с изумрудами и бриллиантами, изготовленную лучшими ювелирами императрицы. Этот великолепный набор драгоценных камней был подарком ей в день рождения дочери, но поскольку она знала, что получила его без достаточных на то оснований, она никогда не надевала его, пока он сам не настоял на этом, несмотря на то, что Мариэтте украшение очень нравилось.

— Тебе не нравится подарок? — спросил однажды Доменико у жены.

— Нравится, даже очень, — ответила она.

Доменико почудились грустноватые нотки в ее голосе, но виду он не подал. Чтобы как-то угодить ему и не вызвать настороженности, она решила все же надеть парюру, когда они в тот же вечер собирались пойти в оперу, но потом она так и осталась лежать на долгие месяцы в той самой золотой шкатулке, в которой она была вручена ей.

Однажды в опере произошло нечто из ряда вон выходящее: Мариэтта и Доменико лоб в лоб столкнулись с Эленой, шествовавшей в сопровождении нескольких ее знакомых вверх по главной лестнице. Обычно такого не происходило и произойти не могло, но случилось так, что Элена выронила случайно веер, и двое молодых людей из ее сопровождения, стремясь показаться в ее глазах галантными кавалерами, наперегонки бросились вниз по лестнице на поиски этого самого веера. Повернувшись в их сторону, Элена вдруг увидела, что ей буквально наступали на пятки поднимавшиеся по лестнице Доменико и Мариэтта Торризи. Ей бы отвернуться тогда, как это было принято в подобных ситуациях, но Элене еще ни разу не доводилось видеть Доменико так близко, и на несколько мгновений ее пристальный взгляд был устремлен на него. Мариэтта могла лишь догадываться о том, что творилось сейчас в симпатичной маленькой головке ее подруги — Элена во все глаза смотрела на человека, который, сам того не подозревая, холит и пестует ее родное дитя. В следующее мгновение Доменико и Мариэтта были немало шокированы, когда Элена отвесила каждому из них в отдельности поклон, одарив их весьма любезной улыбкой.

— Я желаю вам приятно провести вечер, синьор и синьора Торризи, — именно этими словами Элена сопроводила знаки внимания.

Мариэтта затаила дыхание, и, вероятно, не она одна, поскольку другие, а народу здесь было более чем достаточно, были изумлены не меньше этой беспрецедентной сценой обмена любезностями на глазах почти у всей Венеции. Доменико, который оставался безмолвным еще секунду или две, потребовавшиеся ему для того, чтобы прийти в себя, вперив в Элену жесткий взгляд своих серых глаз, поклонился ей в ответ в полном соответствии с этикетом.

— Мы рады приветствовать вас, синьора Челано.

В этот момент Элене подали оброненный ею веер. После этого синьора Челано и чета Торризи разошлись по собственным ложам. Как только Мариэтта опустилась в позолоченное бархатное кресло в своей ложе, она устремила взгляд, полный признательности, Доменико.

— Я благодарна тебе за это маленькое проявление учтивости на лестнице. Но сама Элена, наверняка, благодарна тебе еще больше.

— Я не желаю обсуждать это, — холодно и отстраненно произнес Доменико.

Мариэтта закусила губу: Если бы Доменико знал, какие страдания выпали на долю несчастной Элены, он не стал бы корить себя за те несколько слов вежливости, которые этикет обязывал его произнести там на лестнице. Филиппо обращался с ней отвратительно. Интимная жизнь двух супругов превратилась в сплошной кошмар. Обычно Филиппо без стука заявлялся в ее спальню, жестоко и эгоистично овладевал ею, после чего начинались вошедшие у него в привычку укоры и упреки в ее бесплодности и никчемности. Раз или два он доходил до того, что чуть было не задушил ее в припадке своей безудержной ярости, и она была вынуждена долго скрывать синеватые кровоподтеки на шее, повязывая пышные газовые шарфики. А другие дамы, не зная и не ведая, в чем было дело, приняли это за новую моду и стали подражать ей, повязывая себе такие же, и не прошло и месяца, как этот аксессуар стал криком сезона, и Элена в очередной раз подтвердила свою репутацию законодательницы мод. Вскоре дверь ложи раскрылась, и Доменико поднялся, чтобы приветствовать своих друзей, которых он пригласил сюда на вечер. Мариэтта вздохнула с облегчением при мысли, что ей более не придется сегодня вступать в очередную, не очень приятную перепалку со своим супругом. Небольшое происшествие, случившееся в опере позже, явно не располагало к тому, чтобы она продолжала дуться на Доменико. А произошло следующее: как обычно, галерка были битком забита пришедшими в оперу гондольерами, которым дозволялось бесплатно присутствовать на спектаклях в ожидании своих хозяев или тех, кто нанял их на этот вечер. И именно в этот вечер на них вдруг нашла охота посоревноваться в вокальных талантах с певцами, занятыми в сегодняшнем спектакле и выступавшими на сцене. Среди гондольеров оказалось достаточно много обладающих на самом деле прекрасными голосами, и каждое соло превращалось здесь, в дуэт, что вызывало восторг публики и гром аплодисментов — эти вокальные наложения явно пришлись по вкусу большинству. Все это делалось не ради того, чтобы унизить певцов или вызвать скандал, а из самых что ни на есть добрых побуждений, и в конце спектакля публика поднялась со своих мест, чтобы стоя поблагодарить виновников этой столь удачной импровизации, и даже сами певцы, стоя на сцене в свете ламп, отвешивали низкие поклоны тем, кто подпевал им с галерки.