Невероятно насыщенная жизнь - Фролов Вадим Григорьевич - Страница 6

— Ясна! — заорала я шепотом.

— И совсем я не замучился, — хриплым голосом сказал вдруг Витька, — а Ленинград я лучше ее знаю. И потом, как она с таким фонарем пойдет?

— В самом деле, — сказала бабушка, — нельзя с таким глазом идти рядом с офицером — это будет его компрометировать. Вите действительно надо отдохнуть — он еще маленький и не привык ложиться так поздно. И потом, вы же не станете отрицать, милый Гриша, что я значительно лучше ребятишек знаю Петроград. Итак, с полковником, — сказала бабушка в нос, — иду я. Это решено. Гриша, выйдите, мне надо одеться.

— Дудки! — заорала я, теряя чувство юмора. — Он со мной хочет! Он меня попросил!

Я слетела с кровати, напялила халатик и помчалась в ванную. Ванная была закрыта, и там фыркал и рычал морж.

— Ух, хорошо, эх, отлично, их, здорово, — рычал морж и плескался так, будто он хотел переплыть Северный Ледовитый океан.

— Василий Андреевич! Дядя Вася! — закричала я.

— А? Что? Кого? — кричал дядя Вася из ванной. — Не слышу!

— Подождите! Не плескайтесь! Не плещитесь минуточку.

— А? Что? Кого?

— Это я, Маша!

— Кого? Что?

И в это время, конечно же, к дверям ванной подскочил в одних трусиках Витька, а за ним выкатилась и бабушка, и все начали кричать, перебивая друг друга, а папа стоял в передней и хохотал как сумасшедший.

— Ой, — говорил он сквозь смех, — ой, не могу. Василий Андреевич, вы не вылезайте, они вас на части разорвут, ой, ах, не могу… Ха-ха-ха!

Я сориентировалась довольно быстро. Пока Витька с бабушкой перекрикивали друг друга, я помчалась на кухню, скоренько вымылась, помчалась в комнату, скоренько оделась, причесалась, перевязала бинтиком глаз, помчалась опять в кухню, скоренько выпила бутылку кефира и съела булочку, и, когда полковник вышел из ванной, я сидела и с чинным видом ждала его уже совсем готовая, а Витька с бабушкой ссорились, кому первому идти в ванную, и папа их уговаривал не ссориться, а сам хохотал.

Полковник испугался.

— Что случилось? — спросил он. — Отчего такой шум? Почему такой крик?

Папа ему все объяснил.

— Ну, что ж, — серьезно сказал полковник, — мне, конечно, очень приятна такая забота… Но я думаю, что…

— Я уже готова, — скромно сказала я, выходя из кухни. — Доброе утро.

— Хмм, — сказал полковник, — как по боевой тревоге. Но я думаю, что мы можем пойти… — он посмотрел на меня.

— Конечно, — сказала я, — пока они соберутся…

— Хмм, — опять сказал полковник, — я думаю, что мы можем пойти вчетвером. А? — и он опять посмотрел на меня.

— Конечно, — сказала я, почему-то заикаясь, и ушам моим стало жарко.

— Ну, и отлично, — сказал полковник.

Мы позавтракали — мне пришлось съесть еще и яичницу — и все вчетвером чинно вышли из дому. Все были очень довольны, а я ругала себя последними словами. Папа дошел с нами до угла и почему-то все время с хитрой усмешечкой посматривал на меня. Он попрощался со всеми, а меня отвел в сторону и сказал на ухо:

— По-моему, ты получила весьма наглядный урок благородства.

Не может не сказать, сразу видно — учитель. Как будто я сама не поняла. Просто я хотела… мне хотелось… я думала вот будет здорово, если девчонки из класса, которых мы встретим, обязательно должны встретить, увидят меня с настоящим полковником, да еще с Героем Советского Союза — он вчера был без Звезды, сегодня надел. Увидят одну, а не со всем семейством. Это будет ах и ох! Умрут от зависти. А так, когда мы все вместе — это не то; может, полковник просто бабушкин знакомый. Вот это-то и обидно. Я некоторое время шла сзади и переживала, но потом начала по кусочкам собирать свое чувство юмора, и мне, наконец, стало смешно: что это я в самом деле, как четвероклашка какая? Бабушка в это время очень важно шла рядом с полковником, а Витька, как собачонка, забегал все время вперед, путался у дяди Васи под ногами и смотрел на него, задрав голову. Я догнала их и пошла рядом с полковником, наступая Витьке на пятки. Он ужасно злился и шипел на меня, но ничего поделать не мог — я шла, как каменная. Тогда он плюнул и пошел впереди, но все время оглядывался и налетал на прохожих. Полковник, по-моему, все это видел и усмехался, потом он потянул Витьку и всунул его между собой и бабушкой, да еще и руку ему на плечо положил. Витька высунулся из-за спины полковника и скорчил мне рожу. Ну и пусть: он же в самом деле еще маленький — всего в четвертом.

В общем, постепенно все наладилось, и мы шли и разговаривали. Разговаривала, впрочем, больше одна бабушка. Нам с Витькой только иногда, когда бабушка переводила дух, удавалось вставить словечко.

Мы вышли на улицу Пестеля и пошли к Литейному. Бабушка, как самый настоящий экскурсовод, рассказывала об истории Ленинграда. Полковник кивал головой, но мне казалось, что он не очень-то и слушает. Он все время смотрел по сторонам, и вид у него был какой-то такой, как будто он что-то вспомнил. На углу Пестеля и Литейного он вдруг остановился и посмотрел на большой, высокий дом.

— Это Дом офицеров? — спросил он неуверенно.

— Ну, конечно, — сказала бабушка, — это вторая половина девятнадцатого века. Василий Андреевич, обратите внимание на этот дом…

— Вот, — сказал полковник, — я, кажется, здесь был. Вот этот дом мне, кажется, знаком.

— А у нас построили Дворец спорта, — сказал Витька, — и мы наконец-то станем играть в хоккей…

— Витя, — сказала бабушка, — ты странный человек, я рассказываю полковнику про Петербург, а ты…

— Ничего, ничего, — сказал полковник, — все в порядке…

— Вот, Василий Андреевич, обратите внимание, — говорит бабушка, — в этом доме жили Некрасов и Пирогов. Здесь, кстати говоря, жила и Авдотья Панаева…

— Здесь? — спрашивает полковник.

— Музей, — говорит Витька. — «Вот парадный подъезд…»

— Что? — спрашивает полковник.

— «По торжественным дням», — виновато говорит Витька.

— Нет, это — напротив, — говорит бабушка, — «целый город с каким-то недугом…»

— Ну, правда? — спрашивает полковник.

Вот что интересно — я бегала по Литейному сто раз и сто раз пробегала мимо этих мест. И, вроде бы, знала, что здесь, в этих местах есть что-то замечательное, но думала, наверно, о чем-то другом, и мне все эти места были, как говорят наши мальчишки, «до лампочки».

— Вот парадный подъезд… — говорит Витька.

— По торжественным дням, — говорит полковник.

— Вот видите, как вы хорошо помните классику, — говорит бабушка. — Это было в то время министерство земельных уделов.

— По торжественным дням, — задумчиво повторяет полковник и, освобождаясь от Витьки, и от меня, и от бабушки, идет на ту сторону. На него едут машины, но он не смотрит на них, а идет себе на ту сторону.

— Во дает! — говорит Витька, удивляясь.

«Ты-то что понимаешь, сморчок», — думаю я, но сама-то я тоже не очень много понимаю.

С той стороны полковник машет нам рукой, и мы бежим к нему: впереди — бабушка, помахивая сумочкой, за ней — Витька, а дальше не спеша иду я.

— Вот это — парадный подъезд? — спрашивает Василий Андреевич.

— Да, — отдуваясь, говорит бабушка. — Но я не понимаю…

— Эх, — говорит полковник и садится на ступеньку. И сразу у него делается очень грустный вид. Витька садится рядом, а бабушка оглядывается по сторонам.

— Неудобно, полковник, — говорит она в нос, — встаньте.

— Прошу прощения, — говорит полковник, вставая, — лирика! — Он трет лоб и смущенно говорит бабушке: — Вы уж, Антонина Петровна, простите, воспоминания. Вот здесь я его и встретил.

— Кого? — кричу я.

— Гришу. Гвоздика, — говорит полковник. — Да.

Бабушка берет Василия Андреевича под руку, Витька берет егоза руку, и они идут по Литейному, а я еще некоторое время сижу на ступеньках этого парадного подъезда и глажу тихонько ступеньки рукой, и мне становится все как-то странно — будто это я, а будто и не я, а тот худой-худой мальчишка, который везет на саночках завернутую в белую простыню свою маму, а кругом всё так тихо и стоят вмерзшие в лед трамваи и троллейбусы, и лежит посреди Литейного бомба. Лежит. И вот-вот разорвется. И троллейбус, в котором сидят замерзшие люди, взлетит на воздух…