После… - Мюссо Гийом - Страница 26

— Слушаю вас очень внимательно. — Натан заинтересовался.

— Когда с вами произошел несчастный случай — это был второй или третий день, — как-то после обеда к вам пришла Мэллори. Вы крепко спали, и я запретил вас будить. Тем не менее она осталась и целый час смотрела на вас, спящего. А когда уходила, поцеловала вас.

— Как вы можете это помнить? — Натан видел, как блестят глаза доктора в свете лампы.

— Это было очень впечатляюще. Она приходила к вам каждый день.

Натан, расчувствовавшись было от рассказа Гаррета, вернулся к грустной реальности:

— Нельзя построить жизнь на каких-то детских воспоминаниях, вы это прекрасно знаете. Мои отношения с Мэллори всегда были сложными.

Гудрич поднялся:

— Такое знакомо многим семьям. — Он надел пальто.

— О-о, куда это вы идете?

— Я возвращаюсь в Нью-Йорк.

— Среди ночи, в такую погоду?

— Еще не так поздно, дороги, скорее всего, свободны. Завтра утром все будет иначе. Кстати, советую вам сделать то же самое, если не хотите застрять здесь на неделю. — И в мгновение ока Гудрич оказался на пороге. — Не забудьте оставить ключи в почтовом ящике. — Обернулся и добавил: — Я отведу Куджо в гараж, не ходите туда.

Оставшись один, Натан долго смотрел на огонь в камине — тот начинал уже гаснуть — и спрашивал себя, как удалось Гудричу не утратить способность улыбаться, притом что он каждый день погружается в столь мрачную атмосферу. Натан пребывал в состоянии шока и все же сказал себе — надо бороться. Он не знал еще, как это сделать, но в одном был уверен: необходимо действовать, и без промедления.

Электричество все еще не включили. Натан взял лампу и, прихрамывая, поднялся в кабинет. В комнате стоял жуткий холод, по коже поползли мурашки. Он поставил лампу на пол, и ему показалось, что он в морге, в окружении десятков мертвецов.

Аудиокассету и дневник Гудрича, где шла речь о его случае, Натан положил в карман. Перед тем как уйти, без стеснения порылся на других полках, сам не зная зачем. Он заметил, что, помимо медицинских карт, сложенных в хронологическом порядке, там стояло несколько коробок, посвященных отдельным больным. На одной из них надпись: «Эмили Гудрич (1947–1976)».

Натан открыл первую коробку и достал папку, лежавшую сверху: медицинская карточка первой жены Гаррета. Он сел на пол, поджав ноги, и принялся просматривать содержимое. Это был подробный отчет о болезни Ходжкина, злокачественном заболевании, поражающем иммунную систему, — им страдала Эмили. Другие документы излагали суть борьбы, которую она вела с болезнью начиная с 1974 года, когда поставили диагноз, и до смерти — двумя годами позже: анализы, обследования в различных больницах, сеансы химиотерапии…

Натан открыл коробку и достал толстую папку: личный дневник, заполненный круглым почерком Эмили, с описанием последних двух лет ее жизни. Итак, он собирается проникнуть в тайну Эмили Гудрич. Имеет ли право на это? Нет ничего хуже, чем вторгаться в личную жизнь человека, так думал он про себя. Одно дело рыться в архивах Гудрича и совершенно другое — читать дневник этой женщины. И он закрыл тетрадь.

Однако его мучило здоровое любопытство: Эмили писала о последних днях своей жизни, она оказалась в такой же ситуации, что и он сам. Возможно, он чему-то научится у нее… Натан снова открыл тетрадь. Листая страницы, находил фотографии, рисунки, вырезки газетных статей, засушенные цветы…

Ничего плаксиво-унылого — скорее, дневник романтической и чувствительной особы. Натан внимательно прочел несколько записей, которые сводились к одному: осознание близкой смерти заставляет жить иначе — наслаждаться каждой минутой, быть готовым на все ради того, чтобы прожить еще немного.

Под одной фотографией, где она снята на пробежке, Эмили написала: «Я бегу так быстро, что смерть не догонит меня никогда». На одной из страниц приклеила скотчем локон своих волос до начала химиотерапии. Были здесь и вопросы, например, не единожды: «Существует ли место, куда мы все попадаем?..» Дневник заканчивался воспоминанием о днях, проведенных на юге Франции. Эмили сохранила гостиничный счет и открытку с изображением соснового бора, скал и солнца; на ней стояла дата: «Июнь 1976». За несколько месяцев до смерти… Внизу справа он прочитал: «Вид с мыса Антиб». Рядом она приклеила два маленьких конверта: в первом — светлый песок, во втором — засушенные растения. Он поднес конверт к носу и почувствовал запах лаванды… Впрочем, возможно, это всего лишь его воображение.

На последней странице — письмо, Натан тут же узнал почерк Гудрича. Он писал, обращаясь к жене, но дата стояла… «1977». Год спустя после ее смерти!

«Объясни мне, Эмили, как ты сумела прожить счастливый месяц на мысе Антиб, зная, что приговорена? Как удавалось тебе оставаться красивой и веселой? И где я взял мужество, чтобы не сдаться?

Это были безмятежные дни: мы плавали, ловили рыбу и жарили ее на мангале, гуляли по пляжу, ощущая прохладу вечера.

Когда я смотрел на тебя — в коротком летнем платье ты бежала по песку, — то почти верил, что смерть отступит, ты станешь святой Эмили, чудом исцеленной, и этот случай поставит в тупик врачей всего мира.

Однажды на террасе я включил музыку на полную громкость: вариации Баха, мы их часто слушали. Смотрел на тебя издалека, и мне хотелось плакать. Но вместо этого улыбнулся тебе, и ты начат танцевать, залитая солнечным светом. Ты помахала мне рукой, делая знак, чтобы я присоединился к тебе, — звала плавать.

В тот день твои губы были влажными и солеными, и, покрывая меня поцелуями, ты мне снова дала увидеть небо, море и ощутить подрагивание тел, нежащихся под солнцем.

Почти год прошел, как ты покинула меня. Мне так тебя не хватает… вчера был мой день рождения, но мне кажется, у меня больше нет возраста».

Натан пролистал еще несколько страниц. Ему попался текст, написанный рукой Гудрича, — об агонии Эмили.

«Сейчас октябрь. Это конец — Эмили больше не поднимается. Три дня назад, в момент передышки, она играла на пианино в последний раз. Это была соната Скарлатти с повторяющимися перемещениями пальцев для правой руки и аккордами арпеджио для левой. Темп исполнения снова меня удивил: она выучила сонату, будучи совсем маленькой. Когда я отнес ее в постель, она сказала:

—  Я играла для тебя.

Несколько дней шли грозы, была буря. Море поднимаю огромные обломки и выбрасывало их на берег.

Эмили больше не встанет. Я поместил ее кровать в гостиной, где много света.

Настаивает, чтобы ее не госпитализировали, и это хорошо. Врач каждый день приходит ее осматривать. Свои медицинские заключения давать боюсь.

Дыхание все более затруднено. Почти всегда температура, озноб. Она постоянно мерзнет, в то время как тело горит. Помимо радиатора, разжигаю огонь в камине.

Вот уже месяц как я ни с кем не разговариваю, кроме Эмили и врача. Смотрю на небо и океан. Пью больше чем нужно. Ничтожество. А считал себя сильным. Надеялся, что алкоголь уменьшит боль и позволит забыться. Совсем наоборот: он возбуждает чувства и увеличивает остроту восприятии. И таком состоянии я не помогу Эмили.

Она больше со мной не разговаривает. Она больше не может это делать. У нее выпали два зуба. Это ужасно.

Не ожидал, не был готов, хотя видел много смертей: смерть — это часть моей работы. По можно сказать, что и ничего не видел, по сравнению с тем, что вижу теперь.

Открыл вторую бутылку вина из лучших сортов винограда и пью его, как какое-нибудь дешевое пойло.

Сегодня, в момент просветления, она попросила вколоть ей морфий. То, чего я боялся, прекрасно зная: рано или поздно она попросит меня об этом. Поговорил с врачом: он согласился».