Князь Воротынский - Ананьев Геннадий Андреевич - Страница 17

– Всех обезглавить и – в Казанку.

Ципцан Мухаммед-Гирея осмелился возразить:

– Если мой повелитель позволит, я скажу слово, – и, дождавшись решительного кивка, начал с вопроса: – Почему мне так легко удалось убедить знать казанского ханства принять вашу сторону, мой повелитель?

– Потому, что ты – хитрый, – не дав ципцану самому ответить на свой вопрос, перебил его Сагиб-Гирей, – как лиса, мудрый, как старец. Наш брат и повелитель согласился отдать тебя нам первым советником, если Казань встретит нас открытыми воротами. Ты достоин этого. Ты – мой ширни.

– Премного благодарен, да продлит Аллах ваши годы, мой повелитель, – согнувшись в низком поклоне, радостно отвечал новоиспеченный ширни. – А о том, что Казань так легко согласилась открыть ворота, скажу так: хотя Аллах не обидел меня умом и хитростью, но в легкой, мой повелитель, твоей победе повинен сам Шах-Али. Да-да. Сразу же, как посадил его на ханство раб брата вашего и ваш князь Василий, Шах-Али тут же велел казнить всех, кто хоть словом обмолвился против неверных, кто считал унизительным платить дань даннику Орды. У казненных остались родичи и верные их друзья, они возненавидели лизоблюда князя московского, принялись настраивать против Шаха-Али казанцев. Я лишь нашел этих недовольных и сплотил их. Их руками отдалил или уничтожил сторонников Шаха-Али.

– Ты хочешь сказать, чтобы мы помиловали отступников?

– Да. Пусть прольется кровь только неверных. Мой разум подсказывает мне, что и посла московского с воеводой не умерщвлять, а отпустить их к своему царю имеете с Шахом-Али.

– Но они тогда оповестят раба нашего князя Василия о готовящемся походе! Твой совет вреден!

– Нет. Пусть идут пешком. Не думаю, чтобы они успели раньше ваших туменов. Да, кроме того, можно с ними передать, что пошлете вскорости посольство для заключения мира.

Сагиб-Гирей даже улыбнулся, представив себе, как будет плестись со своими женами Шах-Али. Ну, а если повезет и окажутся у него добрые кони на правом берегу, станет рассказывать о нашей почтительности к урусутам, в то время как часть туменов Мухаммед-Гирея уже с тыла подкрадется к Москве. Сагиб-Гирею положительно понравился совет ширни.

– Пусть будет так. Если согласится Шах-Али написать письмо воеводе Арска, дам даже ему лошадь. Одну.

– У Шаха-Али – кровь чингизидов. Это вам, мой повелитель, зачтется, – довольный, что удалось уговорить хана оставить в живых Шаха-Али, как он, ципцан, ему и обещал, продолжил: – Чтобы не пролилась кровь правоверных у стен воеводского дворца, объявите, мой повелитель, послу и воеводе, что даруете жизнь им и их слугам.

– И отпустить всех слуг, ты это хочешь сказать, в Московию?!

– Нет. Только воеводу и посла. Остальных же… Разве мой повелитель не знает, как могли или выполнить или не выполнить свое слово великий Чингисхан и создатель Золотой Орды Батухан? Слово, данное врагу, высоко ли ценится? Пусть вначале разоружатся, а после этого… Предлог всегда можно найти, специально для того возмутив пленников.

– Пусть будет так. Только посла московского мы не отпустим. Оставим его заложником.

– Мудрые слова молвят ваши уста, мой повелитель. Позвольте мне поехать на переговоры с послом и воеводой?

– Да. Но прикажи, пусть приведут ко мне Шаха-Али.

Встретил Сагиб-Гирей Шаха-Али надменно:

– Кровь чингизидов, которая течет в твоих жилах, отступник, вынуждает нас даровать тебе жизнь. Мы даже отпустим тебя с женами твоими к рабу нашему князю Василию, только продиктуй послание в Арск о своем отречении от ханского престола в нашу пользу. Мухаммед-Гирей уже осадил Арск. Ему на помощь идут новые тумены со стенобитными машинами и стенобитными орудиями. Турецкими, – подчеркнул Сагиб-Гирей. – Они переправляются уже через Волгу. Арск будет взят, но нам не хочется, чтобы за интересы неверных лилась кровь мусульман. Если Арск сдастся, мы вскорости пошлем послов к князю Василию. Для заключение мира. С нашим посольством поедет посол Московии.

Еще никто не брал штурмом Арска, так крепки стены этого большого острога, так храбры и умелы его защитники. И, конечно же, был бы смысл в сопротивлении, если бы Василий Иванович вел сюда свою рать, но какой смысл делать это сейчас? Шах-Али не догадывался, что отобравший у него трон хитростью и коварством так же хитрит и строит кознь сейчас. Никакие тумены не переправлялись через Волгу, они, притаившись в Диком поле, где в прежние набеги обычно оставались вьючные верблюды и лошади с коноводами, чтобы везти на них награбленное по своим улусам, ждали своего хана или его гонца. Они даже не смели совершать самые незначительные набеги, чтобы запастись провиантом и кормом для коней. Все бралось из вьюков, которые заметно пустели, и лашкаркаши, оставленный при главных силах, слал гонца за гонцом к Мухаммед-Гирею, чтобы поторопить его с решением и не сгубить войско. Не знавший ничего этого Шах-Али считал преступным, понимая, сколь превосходящи силы крымцев, губить людей. Не торопливо, а, сделав вид, что размышляет и сомневается, наконец, согласился:

– Мы готовы продиктовать отречение и совет Арску.

Не так скоро и ладно сговорился новоиспеченный ширни нового казанского хана с послом великокняжеским и воеводой московским. Здесь все было готово к кровавому пиру. Крымцы с трех сторон окружили высокую стену из плоского кирпича, которая надежно защищала дворец воеводы, а четвертую сторону, которая шла по самому берегу Казанки, взяли под наблюдение. Лучники в любой момент готовы были поразить стрелами любого, кто попытается вырваться из дворца или предпримет оттуда вылазку.

За высокой стеной, у бойниц, тоже изготовились к сражению. Луки натянуты. Напряжены и самострелы, короткие железные стрелы-болты уложены в желобки прикладов, рушницы заряжены, порох на полках сухой, нажимай лишь кремневый спуск. Воевода ободряет ратников:

– Если суждено испить чашу смертную ради веры нашей православной, ради князя нашего великого, царя веся Руси Василия Ивановича, пригубим ее достойно, без сраму. Не дрогнем перед басурманами погаными.

Напряжение предельное. Вот-вот начнется штурм. Начнется сеча, хоть и не великая, но жаркая. И одолеют ли нападающие горстку ратников русских, сказать определенно нельзя. Как Бог положит.

Вдруг выскочил на площадь перед дворцом всадник в сопровождении большой свиты. Сейчас взмахнет рукой и… Несколько стрельцов уже нацелило свои самострелы на вельможу, прикинув, что достанут его болты их железные, но всадник поднял руку с белым платком.

– Хочу говорить с послом московским и воеводой!

Разговор – не стрелы и не дробь рушниц. Может, что путное из переговоров получится? Василий Юрьев и Федор Карпов поднялись на звонницу надвратной церкви, служившую одновременно сторожевую и оборонительную службу.

– Сказывай, чего ради конники обложили палаты мои?! – спросил воевода подъехавшего к воротам посла крымского хана. – И почему ты предлагаешь переговоры?! Ты – такой же посол, как посол царя всея Руси Василия Ивановича! Не гоже нам перед тобой шапки ломать!

– Волей Аллаха все изменилось, воевода, – отвечал новоиспеченный казанский вельможа. – Шах-Али отрекся от престола. Ханом и царем казанским стал Сагиб-Гирей, а я у него – ширни. Вот почему от имени моего повелителя, брата могущественного Мухаммед-Гирея, который завтра тоже прибудет в Казань, я предлагаю тебе сдаться на волю Сагиб-Гирея, да продлятся годы славной его жизни.

– На волю хана, говоришь? Ишь ты, губа не дура!

– Воля его такова: ты будешь отпущен вместе с Шахом-Али к своему государю, рабу Мухаммед-Гирея князю Василию со словом Сагиб-Гирея. Со словом мира. Посол московский остается. Он поедет к вашему князю с послами Сагиб-Гирея. Все твои ратники и слуги останутся живы, но тоже в заложниках.

– А как купцы и их челядь? Людишки как?

– Сагиб-Гирей не данник твоего господина и не намерен охранять от гнева правоверных ни купцов, ни других гяуров. Они отданы на волю правоверных, да поступят они по воле Аллаха, предопределяющего судьбу всего живого на земле.