Тоня Глиммердал - Парр Мария - Страница 20

Он выхватил у нее из руки бумажку со звездами в углу.

— Сколько лет я не спускал денег на баловство! — заявил он, радостно помахивая купюрой.

Тоня тоже готова потратить деньги на ерунду. По правде говоря, сейчас ей ужас как хочется потратить кучу денег именно что на ерунду. Они покупают десять больших булок с кремом, а потом заходят в какую-то кафешку, и Уле говорит: «Пять больших шоколадных коктейлей, пожалуйста». И продавщица взбивает густой-прегустой молочный коктейль из пломбира и настоящего шоколада. А потом наливает его в пять огромных картонных стаканов, которые Тоня из-за их гигантского размера ошибочно приняла за цветочные вазы. Такие у них в городе нравы.

Пока Уле, хлюпающий, как измученный жаждой лось, ведет ее по городу, Тоня рассказывает всю историю, начиная с опрокинутого кофейника и дальше про перелом и Хейди и хутор.

— И ваш приезд на Пасху теперь под большим вопросом, — добавляет она.

Потому что план был, что Уле, Брур и Гитта приедут и поживут, как и в прошлый раз, у Гунвальда. Но если Клаус Хаген сделает кемпинг и на горе тоже, то из этого плана ничего не выйдет.

У Тони мурашки по телу.

— Я должна что-то придумать, должна заставить Хейди изменить решение!

Она в отчаянии смотрит на Уле.

— Может, выкопать западню, чтобы она немного покалечилась? — с ходу предлагает Уле.

Тоня разозлилась: она ведь сразу рассказала Уле, что Хейди — великанша и силачка. Его такие подробности всегда интересуют.

— Копать для нее западню — жизни не хватит. Я ж тебе говорю, она громадная, как тролль!

— Петер мог бы выкопать, у него машина.

Тоня мотает головой. Нет, нет, это опасно, и вообще силу применять не стоит.

— Придумал! Можно взять ее в заложники!

— Это еще глупее, чем идея про западню.

— А ты возьми в заложники ее собаку! — кричит вдруг Уле и начинает прыгать на месте.

Тоня почти видит, как сахарная кривая выписывает синусоиды у него в крови. Она еще решительнее мотает головой.

— Слушай, это гениально! — настаивает Уле. — Ты похитишь у нее собаку и скажешь, что не отдашь, пока она не выполнит твоих требований. А собаку можно запереть в…

— Нет! — отвечает Тоня.

Она не будет иметь дела с собаками. Ни за что.

Вот они дошли. Семейство живет в высоком доме с лифтом. Тоня даже готова позавидовать. Представляете, катайся на лифте хоть каждый день. Надо спросить Гунвальда, не может ли он построить ей лифт, подумала она — и тут же вздохнула. Не может ей Гунвальд ничего построить, он в больнице.

— Тоня! — кричит хором вся семья, когда они входят в тесную квартирку.

— Мы принесли коктейль и булки, — гордо заявляет Уле, забирая у нее пакет.

Все так радуются Тоне, что она стоит столбом и только улыбается. Гитта кинулась к ней с разбегу, чтобы Тоня подбросила ее вверх, а Гитта радостно завопила бы. А мама погладила Тоню по голове, как всегда делает мама. Но когда Тоня сказала, что Гунвальд в больнице, улыбки исчезли.

— Расскажи-ка всё по порядку, — попросила мама. — Бедный Гунвальд. Мы можем навещать его, сколько у него хватит сил.

— Боюсь, сил у него не хватит, — ответила Тоня и еще раз рассказала всю историю, от Хейди до хутора.

Когда она замолкла, за столом стало тихо.

— Продать хутор — хуже этого для Гунвальда ничего нет, — говорит Тоня. — Я думаю, Хейди его ненавидит.

Брур, который всё время молчал, положил булку на стол и теперь сидел, глядя на свои руки.

— А Гунвальд? — сказал он наконец.

— Что Гунвальд? — не поняла Тоня.

Брур колупает пальцем булку.

— А он… он не забывал о Хейди?

Тоня посмотрела на Брура. Его светлые волосы отросли и прикрыли глаза. Не забывал ли Гунвальд о Хейди? Тоня вспомнила папин рассказ, как Гунвальд швырялся стульями и спалил все Хейдино на костре после ее отъезда. Она вспомнила, каким был голос Гунвальда сегодня в больнице. Но почему тогда Гунвальд ни разу не обмолвился о существовании Хейди? Ни разу, никогда. Можно ли помнить о человеке и ни разу не помянуть его имени?

— Не знаю, — прошептала она наконец.

На корабль обратно домой Тоня поднялась в этот день в такой задумчивости, что даже вздрогнула, когда Юн-матрос подошел получить денег за проезд.

— Я всё истратила, — сказала она и показала Юну пустые руки. — На молочный коктейль и булки, — добавила она тут же в свое оправдание.

— Тоня, ты не можешь всегда плавать на корабле даром.

Юн-матрос раздосадован.

— Но ты не можешь и вышвырнуть меня за борт, я ребенок всего лишь девяти лет, — отвечает гроза Глиммердала.

— Не могу? — взвивается Юн, хватает Тоню, поднимает и взваливает себе на плечо, как куль картошки.

Остальные пассажиры в ужасе смотрят, как матрос тащит через весь салон орущего и извивающегося безбилетника. Два мальчика лет шести с перепугу прячутся за мамину спину.

— Простите! Пожалейте! — надрывается Тоня, дрыгаясь на плече у Юна.

— Так будет с каждым, кто не платит за проезд, — вопит на это Юн, протискиваясь через салон, пока наконец не вываливается за дверь с Тоней, билетной сумкой и прочим имуществом.

На палубе Тоня с Юном сразу вцепляются в поручни, чтобы не упасть за борт от смеха. Остаток пути они сидят наверху на ветру и болтают обо всем подряд, глядя на горы, берега и белопенные волны. Это сильно улучшает настроение.

— Тоня, я знаю, что ты не любишь собак. Но все-таки загляни как-нибудь к Тео в парикмахерскую: у Метиссы щенки, родились в начале февраля, — рассказывает Юн. — И теперь они чудо как хороши!.

— Правда? — спрашивает Тоня.

Она как-то пропустила это событие.

— И угадай, кто отец? — спрашивает Юн горделиво.

— Космач?

— Точно!

Космач — это пес Юна. Тетя Эйр говорит, что он похож на гору мокрых тряпок и ходит как хромая утка.

— Это вышло случайно, — объясняет Юн. — Тео очень сердился. Но что я могу поделать, если обаяние Космача подкупает дам, особенно таких миниатюрно-выставочных красавиц?

— Ничего не можешь, — соглашается Тоня.

— А щенки прекрасные, — уверяет Юн. — Тебе нужно пойти с ними познакомиться, тогда ты перестанешь бояться собак.

Тут Тоня снова вспомнила Хейди и ее страшного волкодава и подумала о хуторе, о том, что его продадут. И почувствовала себя такой беспомощной, что громко вздохнула.

— Я не люблю собак, — сказала она Юну. — Никаких.

Весну нельзя остановить, даже если твоя собственная жизнь идет наперекосяк. По всему Глиммердалу всё журчит, капает и блестит так, что любо-дорого посмотреть. Талая вода течет с гор вниз, и река Глиммердалсэльв бурлит свою песню полноводно и громко. Тоня засыпает и просыпается под звуки реки всю жизнь. Слышать их для нее так же незаметно, как дышать, это то, что всегда есть и будет.

Но проснувшись в это воскресенье, Тоня услышала знакомый гул совсем по-другому. Она обратила на него внимание потому, что Гунвальд в больнице не слышит его. А правильно было бы, чтобы и он проснулся под шум реки. Тоня уныло смотрит в окошко своей мансарды. Посреди Гунвальдова двора, как черное пятно, вольготно разлеглась огромная черная псина, привязанная к флагштоку. В доме хозяйничает Хейди. И скоро ее сменит Клаус Хаген. Тогда, может, и дома не станет, будут только домики для тихого здорового отдыха.

Вчера вечером, вернувшись из города, Тоня рассказала всё папе.

— Ты должен с ней поговорить, папа!

Папа, который вообще не любит открывать рта, поерзал на стуле, сказал «хм» — и всё.