Невольничий караван - Май Карл Фридрих - Страница 95

— Я, пожалуй, на вашем месте по-другому бы сделал.

— А как же?

— Я уж не стал бы с этими ребятами особо церемониться и так, всем скопом, на них бы и налетел.

— Отчасти вы правы. Нападение было бы для них столь неожиданным, что они вряд ли смогли бы оказать мало-мальски достойное сопротивление. Но, несмотря на победу, мы могли бы оказаться в проигрыше.

— Как так?

— Если мне удастся подойти к ним достаточно близко, я, может быть, услышу какие-нибудь сведения, которые могут оказаться нам полезными. Вообще, я придерживаюсь того мнения, что разведка никогда не помешает.

— Но это же опасно!

— Нисколько! Я могу подкрасться даже к самому осторожному человеку так тихо, что он ни на секунду не заподозрит неладное!

— Тогда, по крайней мере, возьмите с собой и меня, чтоб я в случае опасности мог оказаться полезным.

— Ваше присутствие, честное слово, не принесет мне пользы, а может только навредить. Если со мной действительно что-нибудь случится, хотя я убежден, что никакой опасности мне не грозит, я подниму стрельбу. Услышав выстрелы, вы тотчас же со всеми солдатами поспешите мне на помощь. До тех же пор, пока я не дам этого знака, я нахожусь в совершенной безопасности. Вы не должны беспокоиться обо мне, даже если мое отсутствие окажется долгим.

Шварц махнул рукой и растаял во мраке. Серый посмотрел ему вслед и сердито откашлялся. Опасное предприятие, которое затеял его друг, пришлось Отцу Аиста совсем не по душе.

— Будьте наготове! — недовольным тоном приказал он солдатам. — Слышали, что сказал эфенди? Как только он выстрелит, мы тотчас поскачем в лагерь, а тот, кто не захочет пойти туда добровольно, будет застрелен или изрублен на мелкие кусочки! Боюсь, что нам не придется долго ждать сигнала этого сумасшедшего. Что за безрассудство — одному бросаться навстречу опасности, которой ничего не стоит избежать!

Такого чудовищно дерзкого выпада против его возлюбленного господина доблестный Отец Одиннадцати Волосинок, разумеется, стерпеть не мог. Он должен был немедленно вступиться за поруганную честь Шварца и в то же время не хотел спорить с Пфотенхауером при солдатах. Поэтому он дипломатично сказал на немецком языке, которого солдаты не понимали:

— Что сделал доктор Шварц, очень хорошо и правильно быть!

— Так, — проворчал Пфотенхауер, — этот джелаби, оказывается, и в военном деле толк знает!

— Я очень хорошо толк знаю! — запальчиво продолжал словак. — Я был очень долгое время всегда с эфенди, доктором, и узнал персону, его, распрекрасно. Что он делает — это всегда правильно.

Серый с кротким видом выслушал этого выговор: он во что бы то ни стало решил не поддаваться ни на какие провокации и не вступать в перебранки с неугомонным человечком. Не встретив возражений, Отец Листьев обернулся к солдатам и принялся рассказывать им о том, каким образом были захвачены сторожевые посты. Только что он собирался перейти к краткому описанию своих героических действий, которые, как обычно, определили успех всей операции, как вдруг беспардонный Отец Смеха заявил, прервав своего товарища на полуслове:

— То, что ты хочешь нам рассказать, мы и без тебя уже знаем!

— Что? Откуда тебе это знать? Может быть, ты там был?

— Нет. Но эфенди еще перед тем, как отправиться, сказал нам, как будет происходить налет. Я уверен, что все вышло в точности, как он предполагал, так что незачем тебе снова повторять нам это.

— Но знаешь ли ты, как вел себя при этом я?

— Да.

— Ну, и как же?

— Ты совсем ничего не делал, а только смотрел. Или ты опять хочешь начать описывать подвиги, которых вовсе не совершал?

— Молчи! Ты сам сказал, что тебя там не было, и, значит, ты не можешь знать, как я отличился в этом кровопролитном бою! Ты-то, конечно, ничего не совершил и ни на что не решился, а только все проспал, потому что ты никчемный человек! Не зря эфенди взял с собой меня, а не тебя!

— Он меня не взял, потому что я не просил его об этом. И тебя он тоже не хотел брать, но ты так его умолял взять с собой, чуть в ногах не валялся. Поэтому он и разрешил тебе пойти с ним, а вовсе не потому, что ты был там так незаменим.

— Что? Уж не хочешь ли ты сказать, что я ни на что не гожусь.

— Нет, так я не думаю, потому что каждый человек, даже самый безмозглый, на что-нибудь да годен.

— Ого! — гневно выкрикнул словак. — Так вот как ты ко мне относишься? Ты называешь меня безмозглым? Знай же, что я изучал все науки и знаю их досконально. А что учил ты? Ничего, совсем ничего!

— Оставь меня в покое со своими науками! — вспылил и Хаджи Али. — Мы все здесь прекрасно знаем цену твоей хваленой учености. Я намного умнее тебя, потому что я знаю названия всех народов и деревень, всех стран и имена всех жителей земного шара.

— Этого ты мне не докажешь!

— Я это уже доказал!

— Когда же?

— В Магунде, где ты позорно не смог ответить на все мои вопросы!

— Точно так же, как и ты на мои, ты, десятикратный Отец Смеха и Смехотворности!

— Перестань ругаться! Твое имя звучит не лучше моего! Ты всегда был и останешься Отцом Одиннадцати Волосинок, жалких маленьких щетинок — пяти слева и шести справа. А теперь посмотри, какими усами наградил Аллах меня! Каждый, кто видит меня, преисполняется уважением к этому украшению настоящего мужчины!

— Не выставляй себя на посмешище! Ты и носишь-то свои усы всего несколько недель! Неизвестно еще, что из них вырастет. А что касается моего имени, то мне нечего его стыдиться. Меня издавна прозвали Абульбуз, Отец Морды, потому что в честном бою с Убийцей Стад я завоевал себе переднюю часть его шкуры. А ты должен быть доволен той жалкой долей, которая досталась тебе, ты, несчастный Отец Хвоста!

— Вовсе не твои заслуги, а жребий решил между нами, кому достанется передняя или задняя часть львиной шкуры. Но что ты скажешь о твоем собственном имени, которым называют тебя на родине! Я запомнил его: всего два коротеньких словечка! Тот, кто носит такое куцее имя, не может быть известным человеком, а тем более ученым. А послушай только мое! Я — Хаджи Али бен Хаджи Исхак аль-Фарези ибн Хаджи Отайба Абуласкар бен Хаджи Марван Омар аль-Сандези Хафиз Якуб Абдулла аль-Санджаки!

— Остановись во имя Аллаха! — закричал словак, обеими руками зажимая уши. — Это бесконечное имя тянется у тебя изо рта так же, как тянулся сегодня червь из опухоли абака-негра!

— Да замолчишь ты когда-нибудь? — не вытерпел Серый. — Ты вопишь так, что я удивляюсь, как до сих пор тебя не услышали во вражеском лагере. Может быть, ты хочешь, чтобы эфенди по твоей милости попал в беду?

Эти слова остудили пыл Отца Листьев. Он притих на несколько минут, а потом подошел к Отцу Смеха и вполголоса спросил его:

— Хаджи Али, ты сердишься на меня?

— Да, — отвечал тот, — но ведь и ты тоже?

— Ужасно!

— Кто же в этом виноват?

— Я.

— Нет, я!

— Выходит, мы оба виноваты?

— Да. А значит, и правы тоже мы оба. Ты меня прощаешь?

— Конечно! А ты меня?

— От всего сердца! Давай руку! Больше мы не будем ссориться.

— Не будем, по крайней мере, сегодня. Это я тебе обещаю.

Пока Хаджи Али и Отец Листьев так мило коротали время в ожидании Шварца, последний достиг берега залива. Для наблюдения за лагерем он выбрал место, где прибрежный кустарник сильно вдавался в лес. Толстые стволы деревьев и сами по себе надежно прикрывали немца, кусты же позволили ему вплотную подобраться к ловцам рабов без всякого риска быть обнаруженным.

Солдаты сидели между двумя кострами, пламя которых должно было защитить их от роившихся над водой жигалок. Над одним из костров висел большой глиняный сосуд, в котором варилась пойманная днем в заливе рыба, на другом пекли лепешки несколько рабынь, уведенных из селения.

Все без исключения мятежники сжимали в зубах свои трубки: запас краденого табака был столь огромен, что теперь они могли курить с утра до вечера.

Тюки с награбленным добром лежали в стороне от костров, под деревьями; много их было или мало, Шварц видеть не мог. Он подбирался все ближе и ближе и наконец достиг двух кустов, которые росли в каких-нибудь пяти шагах от первого костра. Немец медленно и осторожно вполз в узкое пространство между этими кустами и, согнувшись в три погибели, притаился там.