Жестокое убийство разочарованного англичанина - Клив Брайан - Страница 35

– Держитесь крепче, – прошептал Шон, услышав крик из окна. Он схватился за край стены, перепрыгнул через нее, бросился бежать. Ева еле успевала за ним. Они оказались в садике, более ухоженном, чем предыдущий. Грядка салата, грядка лука, душистый горошек, розовый куст, газончик с чахлой травой, посыпанная гравием дорожка. Деревянные ступеньки вели в пристройку, где помещалась кухня и хранился уголь. Шон распахнул дверь, увидел мужчину, изобразил на лице извиняющуюся, умоляющую и заговорщическую улыбку. Пред ними стоял бородач – на толстом носу гурмана роговые очки, на рубашку надет фартук в цветочек. Бородач помешивал что-то на газовой плите длинной деревянной ложкой.

– Черт вас побери, что вы тут…

– Муж не вовремя вернулся, – объяснил Шон, втаскивая Еву за собой, подталкивая ее через кухню.

Бородач перестал помешивать, содержимое кастрюли убежало на плиту. Кухня наполнилась паром, шипением, запахом подгоревшего карри.

– Боже мой! – заорал бородач, схватил кастрюлю и обжегся.

Шон, подталкивая перед собой Еву, бормоча извинения, открыл дверь, и они оказались в неубранной спальне: раскрытая постель, носки на полу, на проигрывателе пластинка с оперой «Дафнис и Хлоя».

– Сволочь! – разорялся бородач. – Ты же испортил мне обед, ты, проклятый бабник… ой, палец!

Шон захлопнул дверь. Они очутились в прихожей, куда через витраж во входной двери пробивался свет; все пространство здесь занимала вешалка, состоящая из зеркал и оленьих рогов. Шон и Ева выскочили из дома, сбежали по каменным ступенькам на тихую улицу с чугунными оградами и живыми изгородями – здесь сдавали комнаты респектабельным и солидным людям. Шон повернул направо, таща за собой Еву, – она не сопротивлялась, пыталась бежать сама; каблуки ее скользили, стучали по тротуару, как маленькие молоточки, она прерывисто дышала, тяжело висела на руке Шона. Впереди ни одного переулка – свернуть некуда. Две машины у тротуара, баки для мусора, кошка, перед дверьми приготовлены для молочника пустые бутылки. На соседней улице кто-то прогревает двигатель машины. Они продолжали бежать. Далеко впереди – переулок. Оттуда выскочил мужчина, который устремился к ним размашистым спортивным бегом. Как форвард-регбист во время тренировочного забега на короткую дистанцию.

Он увидел Шона и Еву, и плечи его словно стали шире, рот ощерился в улыбке, похожей на оскал собаки, которая видит кошку, бег стал короче и быстрее – он явно ожидал, что эти двое подожмут сейчас хвост и, как беспомощные кошки при виде собаки, прижмутся к стене. Шон отпустил Еву; продолжая бежать, он раскачивал корпус то вправо, то влево. Мужчина, несущийся навстречу, повторял его движения, как в зеркале. Их разделяло три, два, один метр – мужчина уже вытянул руки, чтобы схватить Шона одной и ударить другой. Это был тот самый парень, который бил его в туалете. Шон рванулся вперед, пригнулся и, напружинив тело, бросился в ноги преследователю. Почувствовал удар в бок – «спортсмен» споткнулся, одна нога зацепилась за другую, он нырнул вперед, казалось, на мгновение застыл в воздухе и, перелетев через Шона, в метре от Евы врезался в тротуар, проехался по нему лицом, ударился плечом о каменный выступ, завертелся у ног Евы, попытался было подняться, но плечо и левая рука подвели его, и он упал снова.

Шон вскочил на ноги, руки саднило после падения, казалось, несколько ребер сломано, дыхание было затрудненным и неглубоким. Он подошел к лежавшему – тот посмотрел на Шона: кожа с одной стороны лица содрана, рот искажен в злобной гримасе боли, зубы в крови, ноги прижаты к груди для удара. Шон поймал его за ногу, вытащил на середину улицы, ударил по затылку. Тот замер на мостовой; из-за угла с визгом выехала машина. Шон потащил за собой Еву, они побежали, увидели слева проулок, свернули туда.

Взглянув через плечо, Шон увидел, как машина резко объехала лежащего, ударилась колесом о тротуар, с рычанием помчалась за ними – два колеса на тротуаре, два на мостовой. Он почувствовал ее приближение, когда они добежали до поворота в проулочек. Там стояли мусорные баки, Шон пустил их по улице, они покатились, рассыпая мусор. Впереди открылась другая улица – пятьдесят метров, тридцать, двадцать; за ними послышался топот. Шон оглянулся, увидел, как мужчина прыгнул через катящийся бак, неправильно рассчитал его высоту, зацепился, растянулся на мостовой. За ним показались еще двое, потом третий. Шон и Ева выскочили из проулочка на улицу с интенсивным движением. Пробежали мимо магазинов, мимо очереди на автобус – один автобус как раз отъезжал от остановки, – мимо машин, стоянки такси. Шон поднял руку – такси занято, второе и третье – тоже. На них оглядывались, Шон перешел с бега на быстрый шаг, обнял Еву за талию, поддерживая ее. Люди все равно продолжали оглядываться.

Седоусый мужчина с зонтиком остановил проезжавшее мимо свободное такси. Шон оттолкнул его, открыл дверцу, втолкнул Еву внутрь.

– На Кенсингтон-Хай-стрит.

Он видел, как первый преследователь, черноусый мужчина с лицом вояки, выскочил из проулочка. Человек с зонтиком, остановивший такси, пытался возражать.

– Два фунта сверху за скорость, – сказал Шон.

– Извините, начальник, – обратился таксист к седоусому и бросил машину в поток транспорта. – Куда на Хай-стрит, майор?

Шон наклонился вперед.

– Сначала поедем через Сохо. Про Кенсингтон забудьте. – Через окошечко в стеклянной перегородке, отделяющей шофера, он сунул таксисту два фунта. – Если за нами будет хвост, постарайтесь оторваться. Это ревнивый муж, я ему совсем не нравлюсь.

– Как скажете, майор. – Два фунта исчезли.

Сзади четверо преследователей пытались поймать такси. Шон видел, как они остановили машину, набились в нее. Они вдруг показались ему персонажами кинокомедии. Шону захотелось рассмеяться, но он понял, что у него совсем плохо с нервами – если засмеюсь, не смогу остановиться. Он закрыл лицо руками. Руки дрожали. Ева, прикрыв глаза, полулежала, глубоко и редко дыша, в углу, куда он не то втолкнул, не то швырнул ее.

– Послушай, – обратился к ней Шон, схватил за плечи, встряхнул. Таксист наблюдал за ними в зеркальце, и Шон нежно улыбнулся Еве, будто говорил, что любит ее больше всего на свете. – Я отправлю тебя к своему другу. Он лежит в больнице в очень тяжелом состоянии, тебе скажут, что к нему никого не пускают. Но ты обязана увидеть его, ты его дочь, понятно? Увидишь его. Передашь книгу. Скажешь, что в ней. Если он под наркотиками, сиди у него в палате, пока он не придет в себя.

А если он вообще не придет в себя? – подсказал Шону разум. Вдруг он уже умер? Таксист назвал меня «майором», словно ответственность за все легла теперь на мои плечи. За что – за все? Что делать дальше? Сражаться против того, чего не понимаешь, но что, судя по всему, является вполне официальной операцией, осуществляемой самим Управлением? А Брайс? Альберт? Хониуэлл? А почему бы и нет? Официальные операции не обязательно осуществлять чистыми руками в духе того, чему учат бойскаутов, и по правилам маркиза Куинсберри[18]. Хотя, судя по рассказам, маркиз не был паинькой бойскаутом.

Жизнь – это заговор, говаривал Никколо. Постарайся стать его участником. Зачем сражаться с ветряными мельницами, если туда можно залезть и украсть зерно? Другое такси следовало за ними. Они объехали вокруг Кембридж-сёркус, въехали в Сохо. Шон постучал в стеклянную перегородку.

– Я выйду у следующего светофора. Даму отвезите в Ричмонд, на Брентвуд-роуд. Там есть больница святого Луки. Будьте любезны, проводите ее в здание. Видите в зеркальце такси, едущее за вами? Я выскочу, попытаюсь его задержать. Если оно все-таки поедет за вами, постарайтесь оторваться. Даме дайте номер своей машины – через пару дней вам пришлют десять фунтов. – Шон надеялся, что его голос звучит убедительно. Он откинулся на сиденье, прошептал Еве фамилию майора, еще что-то, касающееся его. На всякий случай дал фамилию Маргарет, ее домашний телефон. В десяти метрах впереди зажегся красный свет; от такси преследователей их отделял фургончик для доставки товаров, въехавший в транспортный поток из переулка.