Ни слова о магах - Кликин Михаил Геннадьевич - Страница 9

— Спать лег. Завтра утром в село собрался, за покупками. Тебе надо чего?

— Сахару бы надо. Конфет каких подешевле. И хлебца бы.

— Скажу, купит.

— Про пенсию пусть узнает, когда нам получать.

— Это я ему уже наказала.

— Почту пусть поглядит. А то когда к нам почтальон соберется?…

Соседки все беседовали о своих делах, словно позабыв про Стаса, а он сидел тихо и слушал, слушал… Женщины жаловались на маленькую пенсию, на то, что людей в деревне не осталось, даже дачники теперь не приезжают и детей на лето к бабушкам не привозят. Сетовали на то, что электричество стали часто отключать, иной раз на несколько дней, а керосин теперь купить большая проблема. Вспоминали старые времена, когда в деревне был колхоз, неподалеку стоял птичник и коровник, молодежь никуда не разъезжалась, а к селу вела хорошая дорога и по ней два раза в неделю ходил автобус.

Потом соседка несколько раз прощалась, вставала и снова, вспомнив что-то, разговорившись, садилась. В конце концов, попрощавшись окончательно, она вышла из избы. Варвара Ивановна пошла ее провожать, и они еще долго о чем-то говорили под окнами — Стас слышал их неразборчивые голоса. На улице было темно, в пустой избе стояла тишина. Стас, сидя у окна, не шевелился, почти не дышал, и ему вдруг сделалось жутко. Показалось, что он один во всей этой мертвой деревне, что никаких домов здесь нет, только сгнившие срубы с провалившимися крышами, а то, что он сейчас видит — стол с постеленной скатертью, большой шкаф, кровать с горой подушек, выбеленная печь, — обман зрения, мираж. Ничего этого на самом деле нет — только голые черные бревна стен, мох и скользкая плесень. И словоохотливые старушки — это призраки, единственные жители этой давно обезлюдевшей деревни…

Стас почувствовал, как зашевелились волосы на голове. И, чтобы прогнать страх, он включил свой маленький радиоприемник.

Диктор объявил курс доллара, а потом долго и нудно рекламировал какое-то лекарство, но Стасу было все равно, что слушать. Лишь бы звучал настоящий, живой человеческий голос. Только бы не слышать звенящую, сводящую с ума тишину в доме.

— Холодно-то как сегодня! — Варвара Ивановна вернулась с улицы вместе с маленькой собачонкой. — И темно уже. Сколько времени?

— Половина двенадцатого, — сказал Стас, взглянув на свои часы.

Ходики на стене показывали полночь.

— Радио у меня не работает, сломалось что-то, — сказала хозяйка, переводя стрелки и подтянув опустившуюся за день гирю. — Проверить не по чему.

— Давайте я посмотрю, — предложил Стас.

— Радио-то? Да ладно! — Варвара Ивановна махнула рукой. — На ночь-то глядя? Завтра поглядишь, если не передумаешь. А сейчас ложись-ка ты спать. Вон, вижу, глаза-то слипаются, красные совсем. Отдохнуть тебе надо. Где тебе постелить — на полу или на печке?

— На полу, — сказан Стас и тотчас вспомнил холодное липкое касание. Его передернуло от отвращения. По коже холодной волной пробежали мурашки.

— Сейчас, — сказала Варвара Ивановна. Она ушла за занавеску, скинула с печи большой матрас и лоскутное одеяло. Вернувшись в комнату, достала из шкафа серую простыню. Расстелила матрас посреди комнаты, накрыла простыней, сверху бросила одеяло. Сказала:

— Подушку сам бери на кровати, любую выбирай.

— Спасибо, — сказал Стас, чувствуя, что его неодолимо клонит в сон. День выдался напряженный, он страшно устал и теперь, до отвала наевшись, напившись горячего чаю, желал только одного — лечь, закрыть глаза и спать, спать, спать.

— Я утром уйду, — сказал он. — В лес.

— До утра дожить надо, — улыбнулась хозяйка, и он, в который уже раз, испугался — вспомнил и домового, и свои мысли про мертвую деревню, про призраков…

Глупости!

— Ты ложись.

— А вы? — спросил он, без стеснения снимая куртку и футболку, стаскивая джинсы.

— А я погожу. Радио твое хочу послушать. Ты только покажи мне, как его выключать.

— Вон той ручкой. Да-да… До щелчка…

Варвара Ивановна несколько раз щелкнула ручкой громкости, включая-выключая радиоприемник, довольно улыбнулась и повторила:

— Ты ложись…

Стас забрался под одеяло, поерзал на колючем, набитом соломой матрасе. Блаженствуя, вытянулся во весь рост, зевнул широко и долго. Сказал:

— Спокойной ночи.

— Спокойной ночи. — Варвара Ивановна сидела возле темного окошка и, склонив голову, зачарованно слушала голос из радиоприемника.

— … в Ярославле и Рыбинске кратковременные дожди, ночью восемнадцать градусов, утром возможен туман… — успел услышать Стас и провалился в небытие.

Он очнулся, как ему показалось, почти сразу. Но свет был выключен, радио молчало, и непроницаемо черная ночь смотрела в незашторенные окна. Он перевернулся на бок, лицом к громадной печи, смутно белеющей во мраке. Прикрыл глаза и уже задремал, но тут в руку, лежащую поверх одеяла, ткнулось что-то мокрое и холодное.

Стас обмер.

Горло разом пересохло.

Сердце заколотилось в ритме отбойного молотка.

По руке проползло что-то влажное и шершавое. Словно… словно кто-то лизнул руку.

Именно — лизнул!

Стас, не смея открыть глаза, медленно-медленно заполз под одеяло, втянув туда же онемевшую руку.

Кто-то живой, маленький прижался к нему и заскулил тихонько.

Стаса под одеялом бил озноб. Сон разом улетучился. Он понял, что теперь так и проведет всю ночь, просидит скрюченный под одеялом до самого утра. Если оно вообще наступит. Он понял, что ни в какую Зону завтра не пойдет ни за что.

“Дожить надо…”

Скуление сделалось громче. Кто-то навалился на него сверху.

И вдруг громкий голос сказал:

— Цыц, Малка! Цыц, кому говорю! В угол иди, а то на улицу выгоню!

И Стас подавился истерическим смехом, он глотал рвущиеся звуки, икал, приглушенно фыркал и никак не мог остановиться.

Испугался крошечной собачонки! Это было невыносимо смешно, просто дико смешно, его разрывал хохот, но он жевал одеяло, не решаясь выпустить смех наружу.

— Тихо, Малка! Чего ты там? — Скрипнули пружины кровати, и Стас представил, как Варвара Ивановна, приподнявшись на локте, вглядывается в темень.

Он высунул голову, выпростал из-под одеяла руки, нашарил кудлатую собачью спину, слегка погладил. Шершавый язык благодарно лизнул пальцы.

— Кыш! — грозным шепотом сказала Варвара Ивановна. Стас легонько подтолкнул собачонку, и та соскочила с одеяла, отбежала к порогу, цокая когтями по дереву половиц.

— Сиди там! — сказала хозяйка. — Спи! Что за беготня посреди ночи? Вот я тебе задам!

Вновь заскрипела кровать.

Стас улыбнулся.

Через несколько минут он вновь заснул, твердо решив, что никакие глупые страхи не смогут остановить его на пути в Зону.

Остаток ночи прошел спокойно. Только Малка, свернувшаяся клубочком у порога, иногда поднимала голову и, принюхиваясь, негромко скулила. Она слышала, как за стенами дома ходит кто-то большой и страшный, не зверь и не человек. Он дважды подходил к окнам, заглядывал в избу, и тогда Малка ворчала, скаля зубы. Она чуяла неуверенность и страх этого страшного существа. Он был здесь чужаком. А она охраняла дом. И поэтому она отважно скалилась в темноту. И поэтому ближе к утру существо Убралось в лесную чащобу — туда, откуда пришло…

Стас проснулся, когда ходики на стене показывали пять минут седьмого. За окнами серела предрассветная мгла. На кухне за занавеской постукивала посудой хозяйка, стараясь шуметь как можно меньше, чтобы не тревожить постояльца. Кровать была заправлена, гора подушек громоздилась сверху. В комнате пахло блинами и керосином.

— “… В Японии произошло землетрясение. Сила подземных толчков составила четыре-пять баллов по шкале Рихтера…” — вещал из радиоприемника приятный женский голос.

Стас зевнул, потянулся. Перевернувшись на живот, несколько раз отжался, тыкаясь лицом в мятую подушку. Сказал громко:

— Доброе утро!

— Встал уже? — откликнулась Варвара Ивановна. — Ранехонько! Что не спится-то?

— Кто рано вcтает, тому Бог дает, — ответил Стас.