Красный сфинкс - Дюма Александр - Страница 12

С ним вместе вошел молодой человек двумя-тремя годами старше, весь одетый в черное; в столь ученое и представительное собрание он вступил шагом настолько же робким, насколько непринужденным было поведение его друга.

— Смотрите, смотрите, — воскликнула маркиза, заметив молодых людей и указывая на первого из них, — вот истинный триумфатор! Подняться на Капитолий в его возрасте столь прекрасно, что никто, надеюсь, не осмелится кричать вслед его колеснице: «Цезарь, помни, что ты смертен!»

— Ах, госпожа маркиза, — отвечал Ротру (ибо это был он), — позвольте мне, наоборот, сказать, что даже самая недоброжелательная критика не скажет о моей пьесе того плохого, что я сам о ней думаю, и клянусь вам: если бы не категорический приказ господина графа де Суасона, я бы пренебрег моим «Влюбленным мертвецом», точно он и правду мертвец, а дебютировал бы той комедией, что я сейчас сочиняю.

— Ну и каков же сюжет этой комедии, мой прекрасный рыцарь? — спросила мадемуазель Поле.

— Он о кольце, которое никто не хочет надеть на палец после того, как увидел вас, обожаемая Львица: о кольце забвения.

Ответом на комплимент был одобрительный шепот присутствующих и грациозный благодарственный кивок той, к кому были обращены слова Ротру; а тем временем за его спину пытался спрятаться, насколько он мог, приведенный им молодой человек в черном. Но поскольку он был совершенно незнаком присутствующим, а в дом к маркизе попадали лишь те, кто уже имел имя или кому предстояло его завоевать, то, как ни скромно держался молодой человек, взгляды присутствующих то и дело останавливались на нем.

— Но как вы находите время сочинять новую комедию, господин де Ротру? — спросила красавица Жюли. — Ведь вы теперь удостоились чести трудиться над пьесами господина кардинала?

— Господин кардинал, — отвечал Ротру, — последнее время был так занят в связи с осадой Ла-Рошели, что дал нам маленькую передышку, и я воспользовался ею, чтобы всласть поработать.

Между тем молодой человек в черном продолжал привлекать к себе внимание, во всяком случае тех, кого не интересовал Ротру.

— Это не военный, — сказала мадемуазель де Скюдери брату.

— У него скорее вид прокурорского писца, — согласился тот.

Молодой человек в черном услышал этот короткий диалог и поклонился с добродушной улыбкой. Услышал эти слова и Ротру.

— Да, да, — подхватил он, — это действительно прокурорский писец, но прокурорский писец, который в один прекрасный день станет для всех нас учителем, это говорю вам я!

Мужчины улыбнулись — кто недоверчиво, кто пренебрежительно; женщины с большим любопытством разглядывали того, кому Ротру прочил столь блестящее будущее.

Несмотря на юный возраст пришедшего, бросалась в глаза строгость его лица, вертикальная морщина, пересекающая изборожденный раздумьями лоб, и полные огня глаза. В остальном лицо его было более чем обыкновенным: большой нос, толстая верхняя губа, правда скрытая юношескими усами.

Ротру счел, что пора удовлетворить всеобщее любопытство, и продолжал:

— Госпожа маркиза, позвольте вам представить моего дорогого соотечественника Пьера Корнеля; он сын генерального адвоката в Руане, а скоро станет сыном собственного гения.

Это имя было совершенно неизвестно присутствующим.

— Корнель, — повторил Скюдери, — так зовут птицу, что предсказывает несчастья.

— Да, соперникам, господин де Скюдери, — парировал Ротру.

— Корнель, — повторила маркиза в свою очередь, но благожелательно.

— Ну вот, — сказал Ротру г-же де Рамбуйе, — вы пытаетесь вспомнить, на фронтисписе какой поэмы, в заголовке какой трагедии читали это имя. Никакой, госпожа маркиза; оно вписано пока лишь в заголовок комедии, которой этот добрый товарищ, приехавший вчера из Руана, решил этой ночью оплатить мое гостеприимство. Завтра я отведу его в Бургундский отель и представлю Мондори, а через месяц мы будем ему аплодировать.

Молодой человек поднял глаза к небу с видом поэта, говорящего: «Дай-то Бог!»

Гости стали подходить ближе к двум друзьям. Особое любопытство проявила госпожа принцесса: постоянно жаждавшая восхвалений, она в любом поэте видела панегириста своей начинающей блекнуть красоте. Она велела подкатить свое кресло к группе, образовывавшейся вокруг Ротру и его товарища, в то время как мужчины — и прежде всего поэты — с высокомерием оставались на месте.

— А можно узнать, господин Корнель, — спросила принцесса, — как называется ваша комедия?

Корнель обернулся на этот вопрос, заданный слегка надменным тоном. Пока он поворачивался, Ротру успел ему кое-что шепнуть.

— Она называется «Мелита», — ответил Корнель, — если, однако, ваше высочество не удостоит окрестить ее более удачным именем.

— Мелита, Мелита… — повторила принцесса, — нет, оставим так. Мелита — это очаровательно, особенно если фабула соответствует имени.

— Но самое очаровательное, госпожа принцесса, — сказал Ротру, — что фабула не придумана, это действительная история.

— Как действительная история? — изумилась мадемуазель Поле. — Значит, содержание пьесы чистая правда?

— Послушай, расскажи-ка дамам эту историю, шалопай, — обратился Ротру к своему товарищу.

Тот покраснел до ушей. Никто не был меньше похож на шалопая, чем он.

— Остается узнать, можно ли пересказать эту историю в прозе, — сказала г-жа де Комбале, заранее закрывая лицо веером на случай, если Корнель вздумает рассказывать.

— Я предпочел бы, — робко сказал тот, — прочесть несколько стихов из комедии, чем рассказывать ее содержание.

— Ну, — сказал Ротру, — я вижу, ты затрудняешься проявить галантность. Так я сам в двух словах расскажу вам эту историю. Но хвалить моего друга не надо, ибо история истинная и он, будучи ее героем, не может приписать себе даже честь выдумки. Вообразите, сударыни, что один друг этого распутника…

— Ротру, Ротру… — попытался перебить его Корнель.

— Я буду говорить, как бы меня ни прерывали, — продолжал Ротру. — Вообразите, что один друг этого распутника, собиравшийся жениться на очаровательной девице, ввел его в почтенный руанский дом, где все готово к свадьбе. Что, по-вашему, делает господин Корнель? Ждет, пока свадьба состоится, и довольствуется пока ролью шафера, рассчитывая позже… вы понимаете, не так ли?

— Господин Ротру! — воскликнула г-жа де Комбале, натягивая свой кармелитский чепец на самые глаза.

— Рассчитывая позже сделать что? — с надменным видом переспросила мадемуазель де Скюдери. — Если остальные поняли, то должна сказать, господин де Ротру, что я не поняла.

— Надеюсь, что так, прекрасная Сафо (это было имя, данное мадемуазель де Скюдери в «Словаре жеманниц»). Я говорю для его преосвященства епископа Грасского и мадемуазель Поле; они поняли, не так ли?

Мадемуазель Поле с вызывающей грацией слегка ударила Ротру веером по пальцам и произнесла:

— Продолжайте, повеса, чем скорее вы закончите, тем лучше.

— Да, ad eventum festina*, как учит Гораций. Так вот, господин Корнель, будучи поэтом, последовал советам друга Мецената. Он не дает себе труда ждать: возвращается к девице один, штурмует крепость, по-видимому не называвшуюся верностью, и на развалинах счастья своего друга строит свое собственное. Оно, похоже, настолько велико, что из груди этого господина внезапно хлынул источник поэзии — тот самый, в коем утоляют жажду Пегас и девять девственниц, именуемых музами.

— Подождите минутку, — сказала госпожа принцесса, — чтобы Иппокрена нашла себе пристанище в сердце прокурорского писца — это поистине невероятно.

— Пока не доказано обратное, не так ли, госпожа принцесса? Это доказательство мой друг Корнель вам предоставит.

— Счастливица! — сказала мадемуазель Поле. — Если комедия господина Корнеля будет иметь успех, какой ей предсказывает господин де Ротру, эту даму ждет бессмертие.

— Да, — по обыкновению, сухо отозвалась мадемуазель де Скюдери, — но я сомневаюсь, что в течение этого бессмертия, пусть оно будет даже таким долгим, как у Кумской сивиллы, подобная известность сможет доставить ей мужа.