Красный сфинкс - Дюма Александр - Страница 11

— Но почему, — спрашивала его г-жа де Рамбуйе, — вы выбрали именно его, а не кого-нибудь другого?

— Потому, — отвечал Ракан, — что, будучи зятем господина Шаплена, он кажется мне зятем Академии.

Ракан был маркиз из рода де Бёй и кузен г-на де Бельгарда.

Что касается г-на Антуана Годо, грасского епископа (он был такого маленького роста, что его звали карликом Принцессы Жюли, а маленькая мадемуазель де Монтозье — когда у г-жи де Монтозье появилась дочка — спрашивала, почему его не укладывают спать в тот же час, что и ее кукол), то, хотя его средства, выплачиваемые ему семьей и получаемые от двух епископств, составляли тридцать тысяч экю, он всегда находился в крайне стесненных обстоятельствах и вынужден был трудиться над биографиями, переводами, церковной историей, а в самые трудные минуты сочинял молитвы для людей всех сословий.

Одна из них называлась «Молитва за прокурора, а в случае надобности — за адвоката».

Представила его маркизе мадемуазель Поле, так что он был принят в доме наилучшим образом.

Знаменитости, которых мы сейчас назвали, вместе с Кольте, Конраром, Демаре, Ротру, Мере, Арно д'Андийи и Вуатюром составляли салон маркизы. Они были, если можно так выразиться, составной частью понятия «особняк Рамбуйе», ибо оно обозначало не только здание и семью, но и выдающиеся умы — тех, кто окружал эту семью и собирался в этом здании.

*Перевод Э.Линецкой.

VI. ЧТО ПРОИСХОДИЛО В ОСОБНЯКЕ РАМБУЙЕ В ТО ВРЕМЯ, КАК СУКАРЬЕР ИЗБАВЛЯЛСЯ ОТ СВОЕГО ТРЕТЬЕГО ГОРБУНА

Итак, вечером 5 декабря 1628 года, когда в гостинице «Крашеная борода» происходили события, с описания которых началась первая глава этой книги, все знаменитости — и те, о ком мы говорили, и еще много других, кого перечислять было бы слишком долго, — собрались в особняке маркизы не как обычные гости дома, а как особо приглашенные: каждый получил от г-жи де Рамбуйе записку с извещением об имеющем быть у нее чрезвычайном собрании.

Поэтому к ней не пришли, а примчались.

Все становилось событием в эту счастливую эпоху, когда женщины начинали приобретать влияние на общество. Это влияние, созданное в XVII веке г-жой де Рамбуйе, госпожой принцессой, г-жой де Монтозье, мадемуазель Поле, мадемуазель Скюдери, было перенесено в XVIII век Нинон де Ланкло, г-жой де Севинье, г-жой де Монтеспан, г-жой де Ментенон, мадемуазель де Лафайет, г-жой де Тансен, г-жой дю Деффан, г-жой д'Эпине, г-жой де Жанлис и пронесено сквозь Революцию г-жой де Сталь, г-жой Ролан, г-жой Тальен; в наши дни это царствование, обнимающее три столетия, увенчано королевой Гортензией, г-жой де Жирарден, г-жой Санд.

Поэзия, давшая в предыдущем веке Маро, Гарнье и Ронсара, все еще не вышла из детского возраста и лепетала свои первые трагедии, пасторали, комедии устами Арди, Демаре, Ресигье; ей еще предстояло благодаря Ротру, Корнелю, Мольеру и Расину вывести французскую драматургию на первое место в мире и довести до совершенства этот прекрасный язык, созданный Рабле, очищенный Буало, отфильтрованный Вольтером и благодаря своей ясности ставший дипломатическим языком цивилизованных народов. Ясность — это честность языка.

Великий гений XVI века — более того, всех веков — Вильям Шекспир, умерший двенадцать лет назад, был известен лишь англичанам; европейская популярность великого поэта Елизаветы — не будем на этот счет заблуждаться — возникла много позже, и никто из выдающихся умов, собиравшихся у г-жи де Рамбуйе, никогда даже не слышал имени того, кого Вольтер сто лет спустя назовет варваром; к тому же в эпоху, когда театр заполнили такие пьесы, как «Освобождение Андромеды», «Покорение вепря» и «Смерть Брадаманты», такие произведения, как «Гамлет», «Макбет», «Отелло», «Юлий Цезарь», «Ромео и Джульетта» и «Ричард III», оказались бы слишком тяжелой пищей для французских желудков.

Нет, это из Испании к нам пришли Лига благодаря Гизам, моды — благодаря королеве и литература — благодаря Лопе де Вега, Аларкону, Тирсо де Молина, Кальдерону.

Заканчивая отступление, возникшее само собой по ходу разговора, и возвращаясь к нашей фразе «Все становилось событием в эту счастливую эпоху», мы должны были бы добавить, что приглашение от г-жи де Рамбуйе было событием. Все знали, с каким большим старанием и с каким великим удовольствием готовит она сюрпризы своим гостям. Однажды она преподнесла его преосвященству Филиппу де Коспеану, епископу Лизьёскому, сюрприз, какого несомненно не мог ожидать ни один епископ. В парке замка Рамбуйе была скрытая густыми деревьями большая полукруглая скала, из которой бил источник. Она была посвящена памяти Рабле, часто устраивавшего здесь рабочий кабинет, а иногда и столовую. Однажды утром маркиза повела туда его преосвященство. Чем ближе они подходили к скале, тем больше щурился прелат, видя сквозь ветки что-то блестящее и силясь понять, что это такое. Однако, когда они подошли ближе, ему показалось, что он различает семь или восемь юных женщин, одетых нимфами, то есть одетых очень легко. Действительно, это были мадемуазель де Рамбуйе в костюме Дианы, с колчаном через плечо, луком в руке и полумесяцем в волосах, и жившие в доме девицы: сидя на скале, они являли собою, по словам Таллемана де Рео, самое пленительное зрелище на свете. Епископ наших дней был бы, возможно, скандализирован подобным зрелищем; но его преосвященство епископ Лизьёский, напротив, был так очарован, что, встречаясь с маркизой, непременно спрашивал ее о скале Рамбуйе. Когда г-же де Рамбуйе заметили, что в подобных обстоятельствах Актеон был превращен в оленя и растерзан собаками, она ответила, что эти случаи совершенно несопоставимы, так как добрейший епископ настолько уродлив, что если нимфы могут произвести на него впечатление, то он впечатления на нимф произвести не может, разве что способен своим видом обратить их в бегство.

Надо сказать, что его преосвященство епископ Лизьёский отлично сознавал свое уродство и готов был первым над собой посмеяться. Когда он посвятил в сан епископа Рьезского — далеко не Адониса — и тот явился благодарить его, прелат сказал ему:

— Увы, сударь, это мне надо вас благодарить, ибо, до того как вы стали моим коллегой, я был самым уродливым из французских епископов.

Возможно, вся мужская часть общества, собравшегося у г-жи де Рамбуйе (более многочисленная, нежели женская), ожидала, что маркиза преподнесет сегодня своим гостям сюрприз вроде того, что был устроен его преосвященству епископу Лизьёскому; эта надежда и заставила их поспешить. Таким образом, в этой первой группе собравшихся царило то беспокойное любопытство, что предшествует значительным событиям, еще неведомым, но уже смутно предчувствуемым.

Разговор вращался вокруг всевозможных вопросов, касающихся любви и поэзии, но главным образом вокруг новой пьесы, показанной актерами Бургундского отеля, куда светское общество стало ходить с тех пор, как театр возглавили Бельроз, его жена Бопре, актрисы Вальо и Вилье, актер Мондори.

Госпожа де Рамбуйе сделала их модными, предложив сыграть у нее «Фредегонду», или «Чистую любовь» Арди; с того времени было признано, что порядочные женщины, до сих пор не посещавшие Бургундского отеля, ходить туда могут. Пьеса же, о которой шел сейчас разговор, была дебютом молоденького протеже маркизы — Жана де Ротру — и называлась «Ипохондрик, или Влюбленный мертвец»; несмотря на весьма скромные достоинства, она благодаря поддержке особняка Рамбуйе имела успех, достаточный для того, чтобы кардинал де Ришелье пригласил Ротру к себе в дом на Королевской площади и ввел его в группу своих обычных сотрудников — Мере, л'Этуаля и Кольте (кроме них, были еще два чрезвычайных сотрудника — Демаре и Буаробер).

В то время, когда обсуждались достаточно спорные достоинства этой комедии и Скюдери с Шапленом не оставили от нее камня на камне, на пороге появился красивый, элегантно одетый девятнадцатилетний юноша. Со смелым видом он пересек гостиную, чтобы, согласно правилам этикета, поклониться госпоже принцессе (нося титул высочества, она всюду, где бы ни находилась, обладала правом на первый поклон), затем маркизе, затем красавице Жюли.