Воспоминания фаворитки [Исповедь фаворитки] - Дюма Александр - Страница 46

— Не искушайте меня, милорд!

— Мисс Эмма, — произнес лорд Гринвилл, вставая, — я вас люблю больше всего на свете, и если для того, чтобы вы стали моей, необходим брак, что ж, вы будете моей женой.

— Я сделаю для вашего спасения последнее, что в моих силах, милорд: не стану распечатывать ни одного конверта ни сегодня вечером, ни завтра; таким образом у вас до послезавтра будет время передумать. Мне нетрудно подождать двадцать четыре часа после того, как я ждала два месяца.

Он поцеловал мне руку и ушел.

Все это говорилось и делалось им с простотой человека, принявшего решение. Недаром сэр Чарлз пользовался в свете безукоризненной репутацией во всем, что касалось обязательности: никто не мог бы усомниться ни в том, что он выполнит свое обещание, ни в том, что он полон готовности это сделать.

Я же со своей стороны, действуя подобным образом, не исходила из корыстных расчетов, не шла на поводу у своих честолюбивых устремлений, а уже далеко не впервые подчинялась той непостижимой силе, которая, управляя моей судьбой, требовала, чтобы с каждым шагом я поднималась на еще одну ступень общественной лестницы.

Конечно, однажды я упала, и падение мое было глубоким.

Но вследствие этого падения я снова на ногах — относительно, конечно. Любовь сэра Джона и сэра Гарри была лишь данью моей красоте; любовь Ромни была освящена высоким служением искусству.

Я думала, что в истории даже для куртизанок есть свои ранги: я побыла Фриной, потом стала Лаис, теперь мне осталось дорасти до Аспазии.

Аспазия — подруга Сократа и Алкивиада, жена Перикла, чье слово немало значило в решении государственных дел Греции, в том числе таких, как Самосская, Мегарская и Пелопоннесская войны, уж ее-то не назовешь обыкновенной куртизанкой!

И вот некий голос тихо нашептывал мне теперь, что мне мало быть Лаис, что со временем я стану второй Аспазией.

Вошел Ромни.

Мы были с ним слишком близкими друзьями, чтобы я скрыла от него то, что только что произошло.

— Дорогой мой Ромни, — начала я, — какой совет вы бы дали женщине в моем положении, если бы ей подвернулся случай выйти замуж за будущего пэра Англии и стать миледи?

— А, — сказал Ромни, — так сэр Чарлз Гринвилл наконец объяснился?

— Значит, вы замечали, что он в меня влюблен?

— Черт возьми!

— И ни слова мне не сказали?

— Я был уверен, что в нужный момент вы сами об этом заговорите.

— Милый Ромни, право, вы так очаровательны, что, по чести говоря, у меня, кажется, никогда не хватит мужества расстаться с вами.

— Можете быть уверены в одном, дорогая Эмма: мы с вами не расстанемся никогда.

— Но если я выйду за сэра Чарлза, ведь придется…

— Да ведь расстаются тела, а вовсе не души. Итак, до тех пор пока воспоминание обо мне будет доставлять вам удовольствие, пока мысли о вас останутся для меня счастьем, разве это не будет истинным, реальным присутствием одного в жизни другого или, как выражается Церковь на своем символическом языке, разве это не родство душ? В пяти сотнях льё, в тысяче льё друг от друга мы, может быть, будем ближе, чем иные пары, которые никогда не расстаются.

— Ромни, да вы просто философ, проповедник платонической любви.

— Древние говорили: «Кто умирает молодым, тот любим богами». Что ж, мне всегда казалось, что самая прельстительная страсть — та, которой не дано было состариться. Скошенная в полном расцвете, в воспоминаниях она сохраняет свое благоухание и в сравнении с другими, подверженными медленному увяданию, остается вечно юной и свежей, словно весенняя заря.

— Так значит, Ромни, вы считаете, что…

Я не договорила.

— Я считаю, что вы последуете за своей судьбой, Эмма.

— Стало быть, вы верите, что в один прекрасный день я стану супругой английского пэра?

— Кем вы станете, я понятия не имею. Но если, уехав отсюда года на четыре, я по возвращении услышу, что вы стали королевой и правите тремя державами сразу, меня это не удивит. Я не был бы Ромни, то есть первым художником Англии, если бы не верил во всемогущество красоты.

— Ох, Ромни, как странно: то, что вы сейчас сказали, мне часто повторяет внутренний голос. В этом почти страшно признаваться, Ромни, но я верю в свою судьбу.

— Что ж, доверьтесь ей. К тому же если здесь действительно замешана воля Провидения, сопротивление было бы греховно.

Вечером я получила письмо от лорда Гринвилла, однако, следуя своему обещанию, не распечатала его. Но он, объятый любовным жаром, не имел терпения ждать и пришел в тот же вечер.

Я показала ему нераспечатанное письмо.

А Ромни был с ним так же приветлив, как обычно, и быть может, даже еще приветливей.

— В котором часу мне ждать вашего ответа? — спросил сэр Чарлз.

— Завтра до полудня.

— Дай Бог, чтобы он был таким, какого жаждет мое сердце! — сказал лорд Гринвилл.

Утром я распечатала письмо. Там содержалось следующее:

Я показала письмо Ромни.

— Можете не сомневаться ни минуты, — сказал он. — В этих четыре строчках ваше будущее. Если же сэр Чарлз не сдержит слова, не кто иной, как я, займусь тем, чтобы его бесчестие было полным.

— В таком случае возьмите это письмо, — сказала я. — В ваших руках оно сохранится лучше, чем в моих.

— С этой минуты, дорогая Эмма, — сказал Ромни, пряча письмо в шкатулку, где он держал свои самые ценные вещи, — вы моя сестра, а я ваш брат. Если меня постигнет какое-нибудь несчастье, я позабочусь, чтобы это письмо было вам передано; впрочем, вы сможете в любой момент потребовать его, ведь оно адресовано вам.

Я прошла в свою комнату, взяла перо и написала сэру Чарлзу Гринвиллу:

Спустя час я получила такую записку:

Вечером карета, запряженная четверкой лошадей, увозила нас по эдинбургской дороге, в то время как Ромни оповещал моих друзей, что через два с половиной года они увидят меня снова, но уже как носительницу титула и имени леди Гринвилл.

XXVI

Мне кажется, я достаточно дала понять, какое чувство если не привязало меня к сэру Чарлзу, то соединило меня с ним.

Прежде всего это убеждение в том, что он действительно любит меня, уверенность в его порядочности, наконец, и, быть может, прежде всего остального, — та гордыня, что влекла меня к почестям, блеску, богатству столь же неотвратимо, как ночного мотылька притягивает пламя, готовое его пожрать.

Сэр Чарлз владел в Шотландии небольшим замком, родовым достоянием своей матери; замок располагался на берегу залива Форт, между Масселборо и Престонпенсом, в восьми льё от Эдинбурга. Мы остановились именно там.

От мистера Фокса — кому он, вероятно, поостерегся открыть истинные свои намерения — сэр Чарлз добился не недельного, а месячного отпуска.

Связь наша продлилась более трех лет и оказала решающее влияние на всю мою дальнейшую жизнь, однако если бы я стала говорить о том, какие чувства я испытывала тогда, мне почти не о чем было бы рассказать.

В силу данных обещаний — нарушить их сэр Чарлз почитал для себя невозможным — он смотрел на меня как на свою жену и относился ко мне соответственно. Я тоже, видя в нем будущего супруга, обращалась с ним так, как если бы он им уже стал.