Воспоминания фаворитки [Исповедь фаворитки] - Дюма Александр - Страница 45

После этого разговора прошло дня три-четыре — сэр Чарлз не появлялся.

XXV

Ромни по-прежнему был отменно хорош со мной: я удовлетворяла его самолюбие как любовница и его вкус художника как модель. Недаром его самые лучшие живописные работы были созданы в пору нашей связи. Он был тогда в такой моде, что, при всей его склонности к мотовству, умудрялся как бы помимо воли откладывать по двадцать-двадцать пять гиней в день, невзирая на то, что содержал в своих конюшнях четверку лошадей, имел две кареты и трех или четырех лакеев в передней.

По вечерам мы устраивали приемы — трижды в неделю, прочие вечера были отданы театру или прогулкам.

Наша связь была украшена всеми прелестями взаимной симпатии, притом без тех бурь, что порождает страсть.

На четвертый день после достопамятного объяснения ко мне снова явился сэр Чарлз. Я приняла его точно так, как если бы между нами ровным счетом ничего не произошло; у меня не было к нему ни влечения, ни отвращения. Свои условия я высказала, вовсе не рассчитывая, что он их примет, — скорее затем, чтобы раз и навсегда расставить все по своим местам, чем действительно надеясь стать леди Гринвилл.

Он несколько раз приближался ко мне, заговаривал шепотом, но коль скоро не задавал никаких прямых вопросов и не переходил к сути дела, то не смог вытянуть из меня ни слова о том, что касалось его сердечных мук.

Ромни то ли сообразил, что ревность с его стороны была бы смешна, то ли доверял мне — ведь я оставалась с ним, ничего не просила, да и, кстати, ничего не получая, — то ли, наконец, подобно мне самой, он рассматривал нашу связь как отношения, не обязывающие ни к чему ни его, ни меня, полагая, что они должны продолжаться лишь до тех пор, пока будут приятны для обоих. Как бы то ни было, он никогда не проявлял признаков беспокойства, какие бы любезности ни расточали мне другие.

Однажды он сказал мне так:

— Само собой разумеется, мы с вами оба не настолько глупы, чтобы обманывать друг друга, не правда ли? Я вдвойне счастлив обладать вами как любовник и как живописец, но я не позволю себе никакой назойливости, вы ведь это понимаете? Вероятно, первым, кто пожелает расторгнуть нашу связь, буду не я, но если это все же случится, я объявлю вам о том прямо, уверенный, что вы простите мне мою искренность и мы останемся добрыми друзьями. Я просил бы о том же и вас.

Я протянула ему руку, и договор был заключен.

Итак, я решила рассказать ему о любви сэра Чарлза, как только это чувство проявится более определенно. Самой себе я поставила лишь одно условие: чтобы потом мне не в чем было себя упрекнуть, я не допущу ни малейшего кокетства по отношению к сэру Чарлзу.

Но признаться ли? Женская опытность подсказывала мне, что вся моя власть над ним, которая, должно быть, обеспечит мне полную победу, зиждилась на полном отсутствии влечения к этому человеку.

На следующий день, когда Ромни отправился на очередной сеанс к леди Крейвен, ставшей впоследствии знаменитой маркграфиней фон Анспах, — он тогда писал ее портрет, — явился слуга и доложил о приходе сэра Чарлза Гринвилла.

Я отвечала, что готова принять его.

Он вошел, очень бледный и до крайности взбудораженный.

С улыбкой я указала ему на место возле себя.

— Дорогая Эмма, — заговорил он, — я не в силах более терпеть эту неизвестность.

— Неизвестность? — повторила я. — Мне, напротив, кажется, что в целом свете не найдешь более ясного, недвусмысленного предложения, чем то, что я вам сделала.

— Думаете, я бы колебался, если бы все зависело от меня? Знаете, могло так случиться, что вы меня больше никогда бы не увидели.

— Как так? Вы случайно не собираетесь покончить счеты с жизнью? Подождите хоть, пока октябрь наступит — это же месяц самоубийств.

— Нет, я не хочу становиться в ваших глазах ни храбрецом, ни посмешищем. Истина же проста… Не знаю, известно вам или нет, но у меня есть очень богатый дядюшка. Дядюшкой он приходится мне потому, что первым браком был женат на сестре моей матери. Он по рождению шотландец, молочный брат короля Георга Третьего, старый ученый, археолог, геолог или кто там его разберет. Его зовут сэр Уильям Гамильтон, и вся моя надежда на его огромное наследство, потому что мое собственное достояние невелико, почти ничтожно.

— Вот как? Но, милорд, откуда в таком случае у вас берутся деньги?

— Это жалованье, которое я получаю, служа в министерстве. Но если министерство падет и мистер Фокс, мой товарищ по колледжу и большой приятель, перестанет быть министром, я потеряю тысячу пятьсот фунтов стерлингов жалованья, что приносит мне служба, и тогда у меня останется надежда только на дядюшку. Так вот, дорогая Эмма, этот дядюшка прислал письмо, где говорится точно о том же, о чем я вам только что рассказал. Он предлагает мне должность первого секретаря посольства в Неаполе, а впоследствии возможность унаследовать не только его место, но и все его громадное состояние. Сначала я колебался, принять это предложение или отвергнуть, но чувствую, что вдали от вас жизнь для меня невозможна. Я отказался.

— Напрасно.

— И у вас хватает духу говорить мне это!

— Да. Отказавшись, вы совершили первую глупость. А женившись на мне, совершите вторую, и вам придется это сделать, если правда, что вы остаетесь из-за меня.

— Вы плохая утешительница, Эмма!

— Зато я говорю правду. Поверьте мне, сэр Чарлз, если вы еще не отправили дядюшке письмо с отказом, порвите его; если же оно уже отослано, пошлите вслед второе, с противоположным решением. Поженившись, мы с вами оба прогадаем. Мне, быть может, и удастся возвыситься, но вас — вас несомненно ждет унижение.

— Значит ли это, что вы берете назад данное мне обещание и что, даже если я решусь жениться на вас, мне не на что надеяться?

— Об этом я не сказала ни слова, милорд. Обещание было дано, и я его сдержу.

— Увы! — вздохнул сэр Чарлз. — Горе в том, что я даже не волен совершить то, что вы зовете безумством. Пока я не достигну полного совершеннолетия, отец ни за что не даст позволения на мой брак с женщиной, которую он не сам выбрал для меня; и даже будучи совершеннолетним, чтобы жениться по собственному вкусу, мне придется начать против него борьбу и призвать себе на помощь закон.

— Сколько вам лет?

— Всего лишь двадцать два с половиной.

— Что ж, милорд, — смеясь, сказала я, — по-моему, все это, напротив, складывается наилучшим образом. За два с половиной года, которые пока отделяют вас от вашего совершеннолетия, у вас будет время проверить, действительно ли вы любите меня, и тогда увидим.

— Как, вы способны смеяться надо мной сейчас, когда я так страдаю? Вы же прекрасно видите…

— Я ничего не вижу. Я слышу то, что вы мне говорите, вот и все.

— И вы не верите моим словам?

— Вспомните, что Гамлет сказал Полонию: «Слова, слова, слова!» [16]

— Но в мою честность вы верите, мисс Эмма? — серьезно спросил лорд Гринвилл.

— Больше, чем в вашу любовь, сэр Чарлз.

— А в мое слово джентльмена?

— До известной степени. Но клятвы имеют свойство выдыхаться с течением времени.

— Стало быть, вы ни во что не верите?

— Не совсем так. Я верю в непостоянство всего того, что составляет жизнь человеческую.

— Так представьте себе, мисс Эмма, что я принял неоспоримое решение жениться на вас, когда стану совершеннолетним…

— Это выглядит уже серьезнее, хотя ничего неоспоримого я здесь не вижу.

— Почему же?

— Потому что женщина в моем положении не может подать в суд, требуя исполнения брачного обещания.

— А если я выдам вам бумагу, скрепленную моей подписью, где это обещание будет дано в таких выражениях, что отказ исполнить его покрыл бы меня бесчестьем?

— Тогда об этом еще стоило бы поразмыслить.

— И вы поразмыслите?

— Если получу такую бумагу, возможно…

— Отлично. Вы ее получите сегодня же вечером.