Рамсес II Великий. Судьба фараона - Мессадье Жеральд - Страница 7

— Об этом я не могу сказать ничего определенного, — ответил Нахор, который уже начал беспокоиться. — Но я проверю правдивость этих сведений, прежде чем осмелюсь снова заговорить об этом в присутствии моего божественного властелина.

Сети правильно понял слова чиновника: о результатах своего дознания тот сообщит сначала своему непосредственному господину, Рамсесу. Сети постарался обуздать нетерпение.

— Я испрошу у нашего светлейшего царя разрешения ознакомиться с результатами твоих изысканий незамедлительно, как только они будут ему предоставлены, — сказал он.

За ним осталось последнее слово: если Нахор считал, что сможет вести расследование не торопясь, как ему вздумается, он попал пальцем в небо. Вопрос касался династии, и Сети был заинтересован в этом деле даже больше, чем его отец Рамсес.

— Известно ли, у кого живет этот Птахмос? — спросил Сети.

На этот раз Нахор вздрогнул: оказывается, Сети знает очень много, даже имя предполагаемого принца. Но откуда он черпает свои сведения? Чиновник был не на шутку встревожен.

— Я не знаю, мой досточтимый повелитель.

— Я попрошу моего божественного отца дать указание ускорить это расследование, — заключил Сети решительным тоном, но так, чтобы все же не обидеть Нахора. — Можешь идти.

Вошедший в зал писец Царского Дома объявил, что божественный монарх желает видеть сына. Сети торопливо вышел, увлекая за собой своих секретарей и писцов. Па-Рамессу незаметно приоткрыл створку шкафа и увидел, что в зале остался только один писец, который был занят тем, что наполнял чернильницы. Вот незадача! Па-Рамессу задыхался в своем укрытии. Когда мальчик-писец наконец управился с работой и ушел, Па-Рамессу бегом вернулся на террасу. Он был доволен собой. Его догадка подтвердилась — отец отнесся к делу со всей серьезностью.

Фрустрация — несъедобный плод, вызревающий в подземных, а потому страшных пещерах, на деревьях с изуродованными стволами и кроной. Презираемый даже гиенами, он падает на землю всегда некстати, когда перезревает. Он обрызгивает находящихся поблизости людей своим зловонным соком, и от этого они почему-то становятся грубыми. Па-Рамессу же вкусил этого плода предостаточно.

Дни текли по привычному для сезона руслу, отмеченному придуманными людьми, всегда исключительно мужчинами, церемониями. Через неделю после коронации Рамсеса его сын стал визирем и соправителем и в ходе церемонии введения в должность получил ожерелье — символ своих полномочий.

За этим последовала бесконечная череда официальных мероприятий и пиршеств, в которых Сети пришлось принимать участие. Все наместники и верховные жрецы из провинций, от номархов Хнума [9]и приграничных с Кушем земель до правителей номов [10]Нижнего Египта и побережья Великого Зеленого моря, прибыли в Уасет. Не явись они туда, все подумали бы, что их попросту не существует на свете. Присутствие же, напротив, давало шанс продвинуться по службе. Во всем Уасете не осталось ни единой свободной кровати, и с наступлением темноты храмы и кварталы писцов превращались в общие спальни.

Туи и Тийи каждый день подолгу наряжались, а после проводили время в обществе супруг своих гостей.

Па-Семоссу практически превратился в невидимку: как только заканчивались занятия с наставником, мальчик убегал туда, где его ждали сыновья все тех же гостей, и они устраивали соревнования по стрельбе из лука. Правда, когда один из юнцов чуть не вышиб стрелой глаз стражнику, их отправили развлекаться подальше от жилых помещений.

Чаще всего Па-Рамессу обедал в одиночестве. Кроме Тиа, наставника, поговорить было не с кем, поэтому мальчик отчаянно скучал. Предупредительный от природы, Тиа всячески пытался сгладить углы подлинной жизни из опасения, что окружающие, а особенно его воспитанник, могут о них пораниться. Этим же объяснялась его склонность говорить неправду, когда того требовал долг или побуждало то, что принято называть благими намерениями. Каждый раз, когда Па-Рамессу заговаривал о Птахмосе, наставник прибегал к уверткам, чтобы не продолжать разговор.

Потом пришел черед праздника Опет, знаменовавшего посещение богом Амоном своего Южного Гарема, и Сети снова исчез на много дней.

Все это, конечно, было замечательно, но пока никто ничего не сделал для того, чтобы раскрыть тайну принца Птахмоса.

И Па-Рамессу снова погрузился в исследование царского дворца.

Ничего другого ему не оставалось. Дворец был его владением, но в то же время и его тюрьмой. Мальчик не мог покинуть его пределы, чтобы исследовать находящийся по соседству город. Слишком долгое отсутствие вызвало бы у взрослых неописуемое беспокойство, и тогда за ним по пятам стал бы ходить целый отряд писцов, куда и когда бы он ни отправился.

В первый день из обрывков чужих разговоров мальчик не узнал ничего, что стоило бы писцам увековечить на свитках. Старшая дочь второго жреца храма Хнума влюбилась в командира лучников и предается с ним блуду в саду дворца; номарх Уауата проводит большую часть времени в трактирах с танцовщицами в компании девушек, едва достигших половой зрелости, и тратит на них большие деньги; первый писец номарха Ипет-Сут живет вместе со вторым писцом…

Взрослые даже не догадываются, до чего смехотворной кажется детям пустая болтовня, которой они занимаются с удовольствием, особенно когда речь идет о плотских утехах. Ребенок намного лучше, чем полагают старшие, и даже чем будет казаться ему самому потом, когда он станет вспоминать свое детство, разбирается в отношениях полов, хотя сам в этих играх в силу возраста не участвует. Он понимает, что все взрослые это делают, и с безжалостностью и прозорливостью оценивает степень их распущенности. Это волнует им кровь? Ну и на здоровье! Жеманство девицы и горделивое самолюбование ее возлюбленного казались ему такими же забавными, как исступленные попытки кота поймать мышку, с той только разницей, что у людей роли более неоднозначные, зачастую двойственные. Довольно долго он наблюдал за попытками одной служанки, занимавшейся париками принцесс, то есть его матери и сестры, прельстить парня крепкого сложения из числа слуг, следящих за порядком в гардеробе отца. Чем не кошки-мышки? Поэтому нарушения неписаных правил, регулирующих отношения между полами, которым его еще никто не учил, он отмечал инстинктивно, находя это весьма занятным. Сам он хотел узнать только одно: кто такой этот Птахмос и где он сейчас.

Из-за этой навязчивой идеи все чувства его обострились. Но никто из тех, чьи разговоры он подслушивал во время своих странствий по коридорам дворца, ни разу не упомянул о его сопернике, реальном или вымышленном.

На третий день произошло то, что заставило его на время забыть о своих исследованиях. Оказавшись в подвале под казармой, который сообщался с дворцом с помощью одного-единственного коридора, мальчик услышал голоса нескольких мужчин. Веселая болтовня, запах мясного рагу с луком и бульканье какого-то напитка свидетельствовали о том, что в комнате происходит дружеская трапеза. Дверь в комнату была приоткрыта. Па-Рамессу предусмотрительно заглянул в щель: шестеро мужчин с обнаженными торсами сидели на земляном полу, поджав под себя ноги, вокруг подноса с едой.

— Еще пива?

— Наливай!

— Нужно что-нибудь пожертвовать Хору. Полет сокола нагнал на управляющего страху!

— Еще бы!

— Он был рад взять тебя обратно.

— Я не виновен.

— Виновен или нет, тебе бы ни за что не вернуться в конюшню, если бы не приказ нового визиря, Сети.

Слух Па-Рамессу настолько обострился, что он стал слышать, как мышка, сидящая в своей норе.

— Не хочешь нам открыть секрет, как ты умудрился попасть в немилость?

— Почему же, я расскажу. Кто-то донес на меня, вот и весь секрет.

Последовала пауза.

Па-Рамессу пробежался взглядом по сотрапезникам и, конечно же, не мог не заметить, что у того, кто сидел ближе к двери, спина исчерчена рубцами. Они были довольно свежими. Со временем эти шрамы, конечно, станут менее заметны, но сейчас они сразу бросались в глаза. Значит, это тот самый офицер царских конюшен, за казнью которого он наблюдал много недель назад.