Ружья Авалона - Желязны Роджер Джозеф - Страница 17

Наклонившись вперед, Бенедикт внимательно изучал мое лицо.

– Да, – сказал он, – эту часть я слышал. Как они это сделали?

– Раскаленным железом. – Я непроизвольно вздрогнул и подавил желание прикрыть глаза руками. – К счастью, я скоро потерял сознание.

– Произошел ли контакт с глазными яблоками?

– Да. По-моему, так.

– Сколько же времени потребовалось на регенерацию?

– Я смог видеть примерно через четыре года, – ответил я. – А полностью восстановилось зрение буквально на днях. Значит, на все про все около пяти лет.

Бенедикт откинулся назад, вздохнул и слабо улыбнулся.

– Хорошо, – сказал он. – Теперь у меня есть некоторая надежда. Другие наши родственники теряли некоторые детали анатомии и отращивали их заново, но мне прежде не доводилось терять ничего существенного.

– Что говорить, – ответил я, – полный реестр впечатляет. Иногда я освежаю его в памяти. Коллекция укусов и обрубков, большая часть ее утрачена, но в общем и целом, плюс мой личный опыт, это пальцы на руках и ногах, мочки ушей и прочее. Я бы сказал, рука у тебя восстановится. Не сразу, конечно. Так что хорошо, что ты одинаково владеешь обеими руками, – добавил я.

Улыбка то появлялась на его лице, то исчезала. Он приложился к чаше. Нет, он не собирался рассказывать мне о своих делах.

Я сделал еще глоток. Рассказывать ему о Дворкине мне не хотелось. Это туз в рукаве, на самый крайний случай. Пределов силы его мы не знали, но он явно сошел с ума. А ведь им можно было управлять. Даже папаша когда-то начал бояться его и упрятал подальше. О чем же Дворкин говорил мне тогда в камере? Папаша заточил его, когда он объявил, что открыл способ уничтожить Амбер. Если эти слова не бред сумасшедшего и именно они явились причиной заключения Дворкина, значит, папаша повел себя куда благороднее, чем поступил бы я, случись мне оказаться на его месте. Такой человек слишком опасен, чтобы оставлять его в живых. С другой стороны, папаша пытался вылечить его. Дворкин говорил о врачах, которых он распугивал и уничтожал, обращая на них свою мощь.

Я помнил его мудрым и добрым стариком, преданным моему отцу и всей семье. Поднять на него руку было трудно, пока оставалась надежда. Дворкина заключили в место, откуда нельзя было бежать. И все-таки, соскучившись, он просто вышел оттуда. Сквозь Тень – и это в Амбере, где нет Теней. То, что сделал Дворкин, просто не укладывалось в голове – как-то это было связано с фундаментальными принципами работы Козырей. Пока он еще не вернулся к себе, я уговорил его создать для меня мой личный выход из камеры, и рисунок Дворкина перенес меня к маяку на Кабре, где я немного пришел в себя, а потом отправился в плавание, приведшее меня в конце концов в Лоррейн. Скорее всего никто так и не понял, что позволило мне бежать.

Сколько я понимал, вся наша семейка всегда обладала особыми талантами, но именно Дворкин изучал и анализировал их, а потом формализовал эти таланты, создав Образ и колоду Таро. Он часто пытался обсудить с нами эти вопросы, однако большинству наших эти разговоры казались слишком абстрактными и скучными. Черт побери, мы всегда были слишком практичны. Бранд был чуть ли не единственным, кто проявлял какой-то интерес к этой теме. Да еще Фиона. Я почти позабыл о ней. Иногда Фиона слушала тоже. И отец… Он вообще знал ужасно много, но помалкивал. Времени на нас у него не хватало, и мы не так уж много знали о нем. Должно быть, в основах он разбирался не хуже Дворкина. Разница заключалась в том, как они использовали знания. Дворкин был художником, а кем был папаша, я так и не понял. Ни с кем из нас он не сближался, хотя назвать его черствым отцом тоже нельзя. Когда ему случалось заметить кого-нибудь из нас, он тут же осыпал подвернувшееся чадо подарками и развлечениями. Но воспитание наше доверил придворным. Мне кажется, он просто терпел нас как неизбежное последствие своих увлечений. И я, в сущности, удивлен, что семейка не столь велика, как могла бы быть. Тринадцать живых детей и еще двое братьев и сестра, которые ныне мертвы, – и это за пятнадцать веков его любовной активности. Я слыхал, правда, еще о нескольких, что жили задолго до нас; никто из них не уцелел. Не столь уж впечатляющий итог для похотливого владыки. Правда, и среди нас излишне плодовитых не было. Как только мы обучались заботиться о себе и передвигаться в Тени, отец сразу же отправлял нас туда, чтобы мы отыскали для себя местечки, где жили бы спокойно и счастливо. Так и я попал в тот Авалон, которого теперь уже не было. Насколько я знал, о происхождении папаши знал лишь он сам. Я никогда не встречал таких, кто помнил бы те времена, когда Оберона не было. Странно? Не знать, откуда родом собственный отец, имея в запасе столетия, чтобы удовлетворить свое любопытство? Увы, он был скрытен, проницателен и всемогущ – как и мы, в известной мере. Он хотел, чтобы мы жили долго и счастливо – но так, чтобы не представлять угрозы его собственному правлению.

Чувствовалась в отце, по моему мнению, какая-то неуверенность, какая-то непонятная осторожность, когда речь заходила о нем и давнем прошлом. Вряд ли он мог представить себе, что когда-нибудь перестанет править в Амбере. Иногда в шутку отец начинал ворчать об отречении, но мне всегда казалось, что делает он это специально – чтобы выяснить, кто и как станет на то реагировать. Он вполне понимал, к чему приведет его уход от дел, но все не верил, что такое возможно. А всех его обязанностей, дел и тайных обязательств не знал никто из нас. И сколь пресной ни казалась такая мысль, во мне почему-то крепло убеждение, что на самом деле никто из нас не пригоден для трона. Не раз хотелось мне обвинить папашу в некомпетентности, но, к несчастью, я слишком долго был знаком с Фрейдом, чтобы не усматривать в этом личных мотивов.

И еще: я начинал сомневаться в законности наших претензий. Раз он жив и отречения не было, мы могли рассчитывать не более чем на регентство. Мне не хотелось бы дождаться возвращения папаши, сидя на его троне в качестве преемника. Если честно, я боялся его, и не без причины. Только дурак не боится высших сил, которых не понимает. Но король или регент, у меня было больше прав на этот титул, чем у Эрика, а значит, я должен был добиваться своего. И если некая сила, вынырнув из темного прошлого папаши, могла помочь мне, а Дворкин и был такой силой, – пусть о нем не узнает никто, пока мне не удались мои планы.

«Даже если эта сила способна разрушить сам Амбер, уничтожить все призрачные миры и все подлинные?» – спрашивал я себя.

«В особенности, если она такова, – отвечал я себе. – Разве можно доверить кому-нибудь подобную силу?»

Все мы действительно весьма практично настроены.

Допив вино, я потянулся к кисету за трубкой, прочистил ее и набил.

– Вот, в сущности, и все на сегодняшний день, – сказал я, разглядывая результат своих трудов, и, поднявшись, прикурил от лампы. – А после того я вновь обрел зрение, бежал из Амбера, попал в страну под названием Лоррейн и встретил там Ганелона, а потом явился сюда.

– Зачем?

– Невдалеке отсюда был тот Авалон, что я знал когда-то.

Я сознательно не упомянул, что был прежде знаком с Ганелоном, и надеялся, что он поймет меня правильно. Ведь эта Тень была вблизи нашего Авалона, так что Ганелону непременно покажутся знакомыми вся страна и ее обычаи. Это может оказаться полезным, а потому Бенедикт не должен пока знать об этом.

Как я и надеялся, он пропустил это мимо ушей, увлекшись более занимательными подробностями.

– Как тебе удалось бежать? И как ты только ухитрился?

– Конечно, мне помогли, – признался я, – выбраться из камеры. А уж потом… Там есть еще и такие ходы, о которых не знает даже Эрик.

– Понимаю, – произнес Бенедикт, якобы не выказывая интереса, надеясь, естественно, что я стану продолжать и выложу имена своих сообщников.

Я пыхнул трубкой, улыбнулся и откинулся назад.

– Хорошо, когда у тебя есть друзья, – сказал он, словно соглашался с моей не высказанной вслух мыслью.