Вредная привычка жить - Климова Юлия - Страница 70

Воронцов встал, внимательно посмотрел на меня и ответил:

– Ты тоже поешь, просто сейчас почему-то у тебя очень одинокая и грустная песня.

Не уходи, скажи мне еще что-нибудь, что-нибудь глупое… не уходи же…

Вечером я уеду далеко и надолго, ты никогда меня больше не увидишь, возможно, ты даже не будешь скучать…

– Я не знаю, о чем ты думаешь, – сказал Воронцов, направляясь к себе, – но это неправильные мысли, гони их прочь. И еще… Если ты когда-нибудь будешь на развилке дорог, всегда знай, что есть еще один путь – прямо, по зеленой траве…

– Почему вы мне это говорите?

– Потому что ты из тех людей, которые не могут идти по дорогам, ты рано или поздно свернешь, а если ты будешь сопротивляться судьбе, она сама свернет, и ты никуда не денешься…

– Почему вы мне все это говорите? – опять спросила я.

– Потому что я в первый раз вижу тебя грустной, – сказав это, он закрыл за собой дверь, а я осталась наедине со своими мыслями и с его словами.

Вчера мы выбрали путь, и мы пойдем по нему – это наша судьба.

Альжбетка звонила мне на мобильный несколько раз, предлагала разные варианты предстоящего маршрута. В конце концов мы остановились на Саратовской области. Город Петровск: там мы решили снять жилье и пожить какое-то время. Добираться будем сначала поездом, потом автостопом, а потом вроде бы опять поездом. Альжбеткину машину было решено оставить здесь, в гараже: мы полностью обрубаем корни.

Я не могла ничего делать, изо всех сил я пыталась сосредоточиться на бумагах, но все мысли были только о том, что взять в дорогу, все ли купит Солька, когда же мы вернемся и что нас ждет в этом самом Петровске?..

Ближе к обеду я стала выбирать жертву. Мне было необходимо с кем-то поругаться, устроить публичный скандал и, хлопнув дверью, уйти. Это оказалось не такой уж простой задачей.

Зашел Носиков и вернул мне три приказа, на которых я поставила не те штампики. Я уже набрала в легкие воздуха, но не смогла сказать ему ни одной гадости. Носиков ушел, так и не узнав, что мог стать причиной моего «увольнения».

Виктория Сергеевна целый час бубнила мне что-то про нравы на нашем предприятии – я сдержалась.

Вбежала Люська и хитро подмигнула, напоминая мне о том, что в свое время явилась свидетельницей пикантной сцены между мной и Воронцовым, и даже это я могла простить.

– Ты сегодня во сколько домой пойдешь? – спросила Люська.

– Как всегда, – бросила я.

– Тебе принесут кассеты, я их по Интернету заказала, ты мне позвони.

– А почему они принесут их мне, а не в твой захудалый юридический отдел? – начала я заводиться.

– Я подумала, что так лучше…

– Чем и кому лучше? – настаивала я.

Люська не знала, чем и кому, наверное, она просто так договорилась, не особо задумываясь.

– Ты что, думаешь, что мне здесь нечем заняться? – шипя, спросила я.

– Ой, извини, конечно, но раз уж так получилось, будь другом…

Я уже не слушала, что дальше говорила Люська: я поняла, что и тут у меня ничего не получится…

– Хорошо, – сказала я, – ступай, красна девица.

Люська радостно подпрыгнула и вылетела из приемной.

И тут появился он.

Кактус нервно задрожал и слегка пригнулся к земле.

Компьютер дал сбой и завис.

Небо потемнело, и мне даже показалось, что за моей спиной ударил гром… ЭТО Я ВСКИПАЛА И ПРЕВРАЩАЛАСЬ В ВОЛНУ, В ЦУНАМИ, СМЕТАЮЩЕЕ ВСЕ НА СВОЕМ ПУТИ!

– Воронцов у себя? – спросил Борис Александрович.

– Вас что, здороваться не учили?

– Привет, – ухмыльнулся волшебный начальник отдела планирования, – ты спроси, занят он там или нет?

– А почему вы мне тыкаете? – поднимаясь из-за стола, спросила я. – Кажется, пятки я вам не щекотала и ложе с вами не делила!

Услышав про пятки, Семенов побагровел.

– Ты что себе позволяешь, соплюшка! – вскричал он, швыряя в меня свои бумаги.

Я метнула в него степлер, промахнулась, и он вылетел в коридор.

– Ты думаешь, переспала с начальником, так теперь можешь здесь командовать?! – еще громче закричал Семенов.

– Как смеете вы, жалкий, крашенный под мумию червяк, говорить мне подобное! – подходя ближе к противнику, воскликнула я.

– Все знают, чем ты здесь занимаешься!

– А вам завидно, что ли? Еще бы – Хрустящий Батончик весь размок от обиды!

В это время открылись двери двух кабинетов: Воронцов и Любовь Григорьевна наконец-то вышли на шум и непонимающе уставились на нас.

Мои последние слова больно задели самолюбие Бориса Александровича, и он в порыве не то ярости, не то некой сексуальной агрессии, направленной на объект своего вожделения, бросился на меня и повалил на стол.

Воронцов в секунду отодрал его от меня и оттащил в сторону, но я, как кошка, которой наконец-то дали возможность расквитаться со всеми помойными котами, так и накинулась на Семенова.

Во мне было столько какого-то непонятного страдания и страха, во мне было столько… непрощения неизвестно кому и за то, что я должна покинуть ставшее родным гнездо, что в своем гневе я была искренна и неудержима.

Любовь Григорьевна схватила меня за руку и стала тянуть на себя.

– Хватит! – закричал Воронцов, но я была невменяема.

Я дубасила Семенова, он уворачивался, Любовь Григорьевна своими тонкими ручонками пыталась меня угомонить, Борис Александрович во всей этой сумятице успевал выкрикивать различные гадости в мой адрес, и я тоже не оставалась в долгу.

– Ты секретуткой была, секретуткой и останешься, ты – никто! – кричал Семенов.

– Да уж куда нам до таких Хрустящих Батончиков! – вырывая с мясом пуговицы из рубашки противника, отвечала я.

Из коридора

повалил народ. Воронцову это все уже надоело, он оттолкнул в угол Семенова и схватил меня за руку.

– Я сказал – хватит! – прикрикнул он на нас.

Я вырвалась и бросилась к столу, смела на пол все бумаги, пнула их ногой и сказала:

– Работайте тут сами, без меня, вы мне все надоели!

Схватив сумку, я выбежала из приемной.