Узы крови - Хамфрис Крис - Страница 5

— Да. Но Иисус милостив, скоро пройдет.

— Обратись лучше к Тору. — Язычник-скандинав вновь улыбался. — Он скорее откликнется на такую воинственную просьбу.

Хакон отошел к своим людям, подбадривая и подзадоривая их. Жан убрал руку со шрама под камзолом — с раны, которая, как знал только он один, уже давно полностью зажила.

Нет, не совсем так. Его дочь, его любимица, названная в честь покойной королевы, его Анна — она тоже это знала, потому что она его лечила. И Бекк — подозревала. Но его жена отнесет свои подозрения на счет своего негодования, которое она к нему испытывает.

Ребекка подошла к Жану. Они стояли рядом, наблюдая за приготовлениями. Взглянув на нее, Жан подивился тому, как пролетели годы. Девятнадцать лет прошло с тех пор, как он впервые увидел ее, переодетую мальчишкой. Он сражался с ней на горном склоне неподалеку от Тулона. От «мальчишки» не осталось и следа — была только женщина средних лет, с сединой в поредевших волосах и морщинками на лице.

И Жан знал, как сам выглядит в ее глазах. Он больше не воин в расцвете сил. Не герой. Отнюдь.

— Ты идешь с ними, Жан?

Ее голос звучал ровно, нейтрально.

— Нет.

— Тогда увидимся наверху.

Бекк отошла, чтобы взять свой испанский мушкет, а потом направилась вверх по лестнице. Она давно отказалась от своего любимого оружия, пращи: ее руке уже недоставало силы. Но свинец она посылала с такой же меткостью, как когда-то — камни. Ее жажда попасть в цель не унялась, только дальность выстрела стала больше.

Ему хотелось сказать что-нибудь, что угодно, но слова не приходили на ум. И вот уже Хакон стоит рядом с ним. Его отряд готов, Эрик занял место справа, поправляя ножны своих кривых сабель. Жан подался вперед и негромко сказал одному только скандинаву:

— Все просто, Хакон. Окажись в гуще флорентийцев, оттесни их, положи вот это, — тут он указал на пять бочонков с порохом, которые выкатили из запечатанного склада, — куда тебе скажет Фуггер. А потом отходи.

— Но, Ромбо, разве ты не чуешь? — Хакон поднял голову и шумно принюхался. — Они там, в траншеях, жарят цыплят! Нам всем не помешал бы поздний ужин.

Жан заставил свой голос звучать сурово:

— Никакого риска. Сделай дело и уходи. Ты слышал мой приказ, скандинав. Подчиняйся!

Хакон улыбнулся, нисколько не обидевшись.

— Ты стареешь, дружище. Помню, как мы с тобой имели дело с курами…

— Выполняй мой приказ.

Жан не хотел говорить настолько резко, но воспоминание, которое хотел разделить с ним его друг, было связано с другими временами. И ничто связанное с теми днями больше не доставляло ему удовольствия.

Жан повернулся и пошел по лестнице следом за Бекк. Позади он слышал, как Хакон готовит свой отряд. Приказывает, подбадривает. Жан понимал, что ему следовало бы произнести речь. Отправить своих людей нынешней ночью погибать ради торжества Сиены, за свободу, за честь. Но эти слова превратились бы у него на языке в пыль.

Он поднялся на верх каземата, где у амбразур толпились люди с мушкетами и аркебузами. Он не стал брать оружие. Будучи командиром, он не обязан это делать. Никто не увидит, как он рассыпает порох по полу.

Стоявшая в стороне Бекк даже не оглянулась на него, хотя по посадке ее головы он понял: она знает о его присутствии. Встав там, откуда ему не видно было почти ничего, он постарался выровнять дыхание и стал ждать начала атаки.

Когда отряд уже собрался спуститься по лестнице, которая должна была вывести их под землей за пределы стен Сиены, Эрик вспомнил кое о какой вещи.

— Отец! Разве ты не возьмешь это?

И вручил отцу полено. Длиной с руку Хакона и вдвое толще ее, оно было обмотано толстой веревкой. Полено было выдолблено изнутри. Из одного конца торчал клок сена, другой был забит тряпками.

— А! — Хакон спрятал топор в чехол и с радостью подхватил свою новую игрушку. — Красота, правда, сын? Даже название звучит приятно — «тромба ди фуоко»!

— Недолговечная красота. Она ведь стреляет всего один раз, правда?

— Она рождается, ярко живет всего мгновение и умирает! На мой взгляд, это — самая лучшая красота!

Хакон прищурился на грубый ствол, прикидывая, не войдет ли в него еще немного обломков металла. Но тут он осознал, какое действие могли возыметь его слова.

— Однако ты — не пушка, мой сын. Помни, что там, внизу, рисковать не следует.

Ответ прозвучал совершенно невинно:

— Ну конечно же, отец. Я буду жаться с тобой позади всех — как всегда.

Ударив сына по уху, чтобы спрятать улыбку, Хакон подтолкнул его к лестнице. Прежде чем последовать за ним, он бросил взгляд наверх, через дверь, выходившую на крышу каземата. Бекк стояла по одну сторону от стрелков, а Жан — по другую, оба спиной друг к другу.

— Ах, Ромбо.

Между Жаном и Бекк что-то произошло. С его друзьями случилось нехорошее, возникла какая-то обида, о которой Жан не мог рассказать и о которой Хакон никак не решался спросить. Как-то раз он все же попробовал — и ему показалось, будто в глазах француза захлопнулась тяжелая Дверь. Эта преграда во взгляде старого друга появилась уже Довольно давно — еще до того, как началась осада. Поначалу Хакон решил, что все началось с прихода флорентийцев, с разрушения их домов. Но потом он понял, что едва ли может вспомнить то время, когда этой боли не было. По крайней мере, с того дня, как исчез сын Ромбо, Джанни.

— Ромбо.

Качая головой, Хакон начал спускаться вниз по лестнице. Ему не хватало друга рядом. Ему хотелось увидеть, как тупоконечный меч палача сеет смерть среди их врагов. И пусть Жан стал теперь полководцем — Хакон отдал бы все, чтобы увидеть, как снова взлетает и опускается его клинок.

Его люди дожидались скандинава в узкой комнате рядом с колодцем. Обычный набор солдат: половина — сиенские патриоты, половина — наемники. Наемники были в основном французами, потому что Франция, как всегда, брала сторону тех, кто сражался с императором. Прочие были шотландцами. У патриотов был дух, у опытных воинов — умение. В целом хорошее соотношение.

Вместе с Эриком, который тенью шел у него за плечом, Хакон спустился в траншею и ощутил знакомый прилив радостной воинственности. Большую часть осады пришлось проводить на стенах, наблюдая, увертываясь от пуль стрелков, укрепляя стены, ослабленные пушками. Слишком мало вылазок, слишком много времени для того, чтобы думать о пустых желудках. Довольный Хакон поднял руку, сжав кулак в знаке молота Тора, и повел отряд вниз, в темноту.

Хакон учуял Фуггера раньше, чем прикоснулся к нему. Немец, который вел подземную жизнь, копая и прислушиваясь, как тайно подкрадывается противник, приобрел особый запах норного зверька. Слабый свет прикрытого фонаря открыл обличье крота: покрытое коркой земли лицо, бритая голова, облепленная глиной, паутиной и опилками.

Свет скользнул по барабану, на поверхности которого так и приплясывали камешки. Фуггер прошептал:

— Самое большее — пять!

Хакон кивнул и отошел назад на три шага. Присев на корточки, он воткнул в землю перед собой рогатину, на которую уложил открытый конец тромбы, а другой конец прикопал поспешно собранной горкой земли. Сняв с пояса обрывок фитиля, он раздул его до нужной яркости. Затем, вздохнув, Хакон опустился на землю и стал ждать.

Фуггер остановился рядом с Эриком и сжал ему руку.

— Как дела у моей дочки?

Он не столько увидел, сколько почувствовал, как краснеет молодой человек, и ухмыльнулся тому, что этот яростный воин так легко смущается при мысли о любви. Фуггер был доволен: Эрик был добрым мальчиком, хоть и диковатым, а его любовь была верной и ясной. Ведя свою жизнь в темноте, Фуггер радовался тому, что его сокровище, его Мария, последний светоч его жизни, любима и окружена заботой.

— У нее все хорошо. Она надеется, что скоро увидит тебя целым и невредимым.

— Думаю, так и случится — после дела этой ночи. — Протиснувшись мимо Эрика и выискивая порох, Фуггер прошептал: — Но еще важнее для нее увидеть целым и невредимым тебя, молодой человек. Помни об этом.