Запретный город - Жак Кристиан - Страница 36

34

Начальник Собек опорожнил, одну за другой, три большие чаши парного молока, запивая с десяток проглоченных тепловатых лепешек. Ночь прошла в блужданиях по высотам, окаймляющим Долину царей, и этот инспекционный обход отнял у богатыря последние, кажется, силы, однако отдыхать пока было нельзя — надо еще принять рапорты от подчиненных.

Вот и они. Вытягиваясь друг за другом по струнке и поедая начальство глазами, каждый заверял, что ничего подозрительного за время дежурства не объявлялось. И все же беспокойство не проходило. Чутье подводило его редко, и потому, выждав еще несколько дней, он объявил тревогу. Вот так ответственный за безопасность Места Истины и умножает число обходов, рискуя вызвать неудовольствие у своих людей… Кому по душе изматывающие круги по каменистой пустыне?

Непреходящее беспокойство заставило его почти забыть об очень важном событии, которым жило селение: посвящение новичка в члены братства — куда уж важнее! И с чего бы это приемному суду открывать ворота перед этим Жаром, который — неужели не ясно? — станет сеять смуту? Такая силушка и такая разрушительная мощь, как у этого молодца, делают его непригодным к любому пристойному занятию — ему одна дорога: в разбойники. Или в стражи, или… есть, конечно, еще и другие ведомства. Так что надолго он в деревне не задержится. Необузданный нрав даст о себе знать, не станет он подчиняться своим руководителям, и тем придется низвести его в помощники, а то и вовсе прогнать с глаз долой. Жару станет совсем скверно, и он не преминет показать свои худшие стороны, и не останется ему никакой иной участи, кроме как погибнуть в случайной и жестокой потасовке. Или сгинуть в узилище.

В комнату, где Собек уже расстилал циновку, чтобы подремать часок-другой, вломился страж, заставивший забыть о заслуженном отдыхе.

— Посыльный, начальник. К вам лично. Настаивает.

Служащий, о котором доложили Собеку, ежедневно появлялся на главном сторожевом посту Места Истины, доставляя послания в братство и забирая письма, которые писали мастеровые и их домочадцы во внешний мир, находя этот способ общения легким и необременительным; через этого же чиновника осуществлялась переписка между старшим писцом некрополя и визирем. Но при неотложной надобности срочную весть могли послать с нарочным гонцом, а особо тайное сообщение — с доверенным посыльным.

— Не мог его отшить? Или занялся бы сам…

— Но он требует, чтобы лично вы его приняли. И никто больше.

— Ладно… зови.

Из мешка, набитого папирусом, более или менее пригодным для написания пары-другой строчек, посыльный Упути, долговязый детина лет тридцати с мускулистыми ногами и приметными плечами, извлек черепок, завернутый в льняную тряпицу, и поместил его на письменном столе начальника Собека.

— Согласно письменам, начертанным красными чернилами на ткани, послание сие предназначается тебе, Собек.

— А сам-то ты читал?

— Сам понимаешь, что права не имею.

Упути слыл чиновником, с которым считаются. Платили ему, во всяком случае, хорошо. Будучи носителем жезла Тота, знаменовавшего честность и точность, гонец должен был доставлять письма по назначению и в хорошем состоянии и ручаться за то, что знакомиться с письмом никому, кроме человека, которому оно направлено, не будет дозволено. Ремесло тяжелое, так как дворец и службы визиря не только требовали как можно более скорой доставки, но подчас бывали дни и недели особенно лихорадочной деятельности, когда приходилось бегать с почтой не единожды на дню. И такое случалось не так уж и редко. Утешался Упути сознанием высокой ценности и важности своего ремесла и гордился тем, что ему доверяют самые высокопоставленные особы.

— Отвечать будешь?

— Погоди чуток.

Собек снял с черепка льняную обертку и прочел несколько строк, написанных теми же красными чернилами на старательно отполированной грани обломка известняка.

Ошеломленный страж дочитал немыслимое послание. Нет, просто в голове не укладывается… Быть такого не может…

— Ну что, Собек?

— Ты свободен, Упути… Ответа не будет.

Вся сонливость слетела, как рукой сняло. В какой уж раз чутье не подвело: надвигалось несчастье, зрело бедствие, и размах его грозил оказаться таким, что селение мастеровых накроет, а то и сметет, волна насилия, куда более неистового, чем самые лютые песчаные бури.

Жизнь у Нефера Молчуна складывалась до того счастливо, что он чувствовал себя чуть ли не каким-то беззаботным ветреником. И зов он услыхал, и в братство Места Истины его приняли, да не одного, а вместе с Ясной, любимой им женщиной, и приспособилась его возлюбленная к обычаям деревенским легко, да и не диво: врожденная тонкость и благородство этой молодой женщины помогали ей не задевать старожилов и в зародыше гасить все их поползновения как-то уязвить новенькую. Хотя новичков и пришельцев тут, как и везде, впрочем, ой как не любили.

А еще через какие-то считанные часы сбудутся и самые заветные сны Жара! Тот, кто спас ему жизнь, без кого ему не была бы дана встреча с Маат, станет ему братом, и отныне они вместе будут постигать тайны великого мастерства. Жар, с его пылом, восторженностью, страстным желанием творить, несомненно сумеет подняться на высоту, достойную той задачи, которую ему поручат.

Любимое ремесло, светлая любовь, возвышенная дружба… Нефер Молчун взыскан богами, осыпавшими его неслыханными милостями, за что он никогда не устанет возносить им благодарения свои. И за эти дары благодатные ему надлежит исполнять долг свой со всем возможным рвением и не допускать ни единого промаха и ни единой мельчайшей задержки в выполнении порученных ему задач. Коль скоро он сумел внять зову и коль уж ему дарована возможность на зов этот откликнуться, а небо и земля не поскупились для него на радости, ему остается лишь воспользоваться этими щедрыми дарами и доказать, что он достоин того пути, по которому идет.

Когда он уже собрался в мастерскую ваятелей и вот-вот должен был выйти из дома, Ясна показала ему письмо, которое им только что принесли. Заглянув в печальные глаза жены, Нефер понял, что новости нерадостные.

— Мой отец очень болен, — сообщила она. — Целитель опасается, что исход может быть роковым. Отец продиктовал это письмо. Он очень хочет повидаться с нами обоими. И очень просит, чтобы мы поспешили.

Нефер тотчас же отправился к начальнику артели, чтобы объяснить ему причины своего отсутствия, которые потом занесет в свой свиток писец некрополя.

Чета ничего не взяла с собой и отправилась в путь налегке. Они покинули селение, выйдя через малые ворота к тропе, которая шла мимо заупокойного храма Рамсеса Великого.

— Я чувствую, что тебе досадно, — сказала Ясна мужу. — Опасаешься, что не успеешь к обряду посвящения Жара? Да?

— Угадала, — смутился Нефер.

— Как только мы доберемся до Фив, ты, повидавшись с отцом, сразу же отправишься в обратный путь. А я останусь и пробуду с ним столько, сколько потребуется.

— Я тоже.

— Нет, ты должен видеть, как твой друг станет служителем Места Истины.

На сторожевом посту у Рамсессеума стражи лишь спросили их имена и сразу же пропустили. Нефер и Ясна были полноправными членами братства и, следовательно, имели право свободно передвигаться в окрестностях Места Истины и покидать его пределы по своему усмотрению.

Пара быстро дошагала до возделанных земель, пересекла поле, засеянное люцерной, и, выйдя к берегу реки, направилась к причалу, к которому приставал паром. Смешавшись с другими пассажирами — в основном это были земледельцы, которые везли в Фивы овощи на продажу, — супруги обменивались с попутчиками обычными фразами насчет урожая, процветания страны и щедрости Нила. Никто не мог бы заподозрить в них выходцев из самого тайного селения во всем Египте.

Ясне было очень тревожно, но она держалась и даже смогла утешить одну мать, малолетнюю дочурку которой мучила горячка.

Как только паром причалил к восточному берегу, Нефер с женой спрыгнули на берег и поспешили к дому хозяина строительной артели. И вдруг, хотя до дома было еще далековато, на дорогу вылетел Черныш. Встав на задние лапы, пес по очереди облобызал обоих, сначала облизав лицо хозяйки, а потом и ее мужа. Карие собачьи глаза сияли радостью.