Глухая стена - Манкелль Хеннинг - Страница 11

— Кошмарная история, — сказал Хёкберг. — Не могу понять, какая муха ее укусила.

— Раньше ты не замечал за ней склонности к насилию?

— Никогда.

— А твоя жена? Она дома?

Хёкберг обмяк в своем кресле. Под оплывшим толстощеким лицом Валландер угадывал другие черты, запомнившиеся ему по тем временам, которые теперь казались бесконечно далекими.

— Рут забрала Эмиля и уехала в Хёэр к сестре. Не могла оставаться здесь. Журналюги совсем оборзели, названивают почем зря. Хоть посреди ночи, если заблагорассудится.

— Мне все равно необходимо с ней побеседовать.

— Я понимаю. Говорил ей, что полиция обязательно к нам наведается.

Валландер помедлил, толком не зная, как продолжать разговор.

— Вы ведь, наверно, обсуждали случившееся? Ты и жена?

— Она тоже ничегошеньки не понимает. Мы просто в шоке.

— Значит, ты хорошо ладил с Соней?

— Без проблем.

— А ее мать?

— Тоже. Изредка они, конечно, ругались. Так, по пустякам. За все годы, что я ее знаю, серьезных проблем не возникало.

Валландер наморщил лоб:

— Что ты имеешь в виду?

— Я думал, ты знаешь. Соня — моя падчерица.

В материалах дела об этом не было ни слова. Иначе бы Валландер запомнил.

— Мой сын — Эмиль, — продолжал Хёкберг. — Соне было два года, когда я познакомился с Рут. В декабре семнадцать лет стукнет, как мы встретились за рождественским столом.

— А кто Сонин родной отец?

— Его звали Рольф. Только он вообще никогда ею не интересовался. Они с Рут даже не были женаты.

— Не знаешь, где он сейчас?

— Умер несколько лет назад. Спился.

Валландер поискал в карманах ручку. Он уже обнаружил, что забыл в кабинете и блокнот, и очки. На стеклянном столике лежала стопка газет, и он спросил:

— Можно оторвать уголок?

— У полиции что же, и на блокноты уже нет средств?

— Возможно. Но в данном случае я сам виноват, забыл.

Вытянув из стопки газету, Валландер заметил, что она английская и посвящена финансам.

— Чем ты занимаешься, если не секрет?

Ответ его удивил:

— Спекуляциями.

— На чем?

— Акции. Опционы. Валюта. Кроме того, держу долю в тотализаторе. Обычно английский крикет. Изредка американский бейсбол.

— Стало быть, играешь?

— Не на бегах. Даже ставок не делаю. Впрочем, биржевой рынок тоже своего рода игра.

— Работаешь прямо отсюда?

Хёкберг встал, жестом предложил Валландеру пройти в соседнюю комнату. Комиссар последовал за ним — и замер на пороге. Там стояли целых три телевизора, по экранам которых бежали колонки цифр, а вдобавок несколько компьютеров и принтеров. На стенах — часы, показывающие время в разных частях света. Валландеру показалось, будто он попал в ЦУП.

— Говорят, технический прогресс сделал мир меньше, — сказал Хёкберг. — С этим можно поспорить. Но мой мир, без сомнения, стал больше. Сидя здесь, в этом плохоньком домишке на окраине Истада, я могу участвовать в торгах на всех мировых рынках. Могу подключиться к букмекерским конторам в Лондоне или Риме. Могу купить опцион на Гонконгской бирже и продать американские доллары в Джакарте.

— Вправду так просто?

— Не совсем. Требуются разрешение, связи, знания. Но в этой комнате я в средоточии мира. Когда угодно. Сила и уязвимость идут рука об руку.

Они вернулись в гостиную.

— Я бы хотел взглянуть на комнату Сони, — сказал Валландер.

Хёкберг провел его вверх по лестнице, мимо комнаты, которую, видимо, занимал мальчик по имени Эмиль. Хёкберг кивнул на одну из дверей.

— Я подожду внизу. Если я тебе не нужен.

— Нет, пожалуйста.

Тяжелые шаги Хёкберга стихли внизу. Валландер отворил дверь: скошенный потолок, приоткрытое окно. Тонкая гардина легонько колыхалась на ветру. Не двигаясь с места, он обвел комнату взглядом. Зная по опыту, как важно самое первое впечатление. Позднейшие наблюдения, конечно, способны выявить скрытый драматизм, заметный далеко не сразу. Но все же он непременно возвращался к самому первому впечатлению.

В этой комнате жила девушка. Ее-то он и искал. Кровать застелена. Повсюду розовые цветастые подушки. У одной короткой стены — стеллаж, уставленный несметным количеством игрушечных медвежат. На дверце гардероба — зеркало, на полу — толстый ковер. У окна — письменный стол. Совершенно пустой. Валландер долго стоял на пороге, рассматривая комнату. Здесь жила Соня Хёкберг. Потом вошел, присел на корточки, заглянул под кровать. Пыльно, только в одном месте отпечатался след какого-то предмета. Валландер вздрогнул. Он догадался, что там лежал молоток. Выпрямился, сел на кровать. Неожиданно жесткая. Пощупал лоб: опять поднялась температура. Склянка с таблетками лежала в кармане. В горле по-прежнему скребут кошки. Он встал, выдвинул ящики письменного стола. Ни один не заперт. Ключей вообще нет. Он и сам не знал, что ищет. Может быть, дневник или фотографию какую-нибудь. Но содержимое ящиков не привлекло его внимания. Он снова сел на кровать, размышляя о своей встрече с Соней Хёкберг.

Это ощущение возникло у него сразу. Едва он открыл дверь в комнату.

Что-то здесь было не так. Соня Хёкберг и ее комната совершенно друг с другом не сочетались. Он не мог представить ее себе в этой обстановке, среди розовых медвежат. И все-таки комната ее. Он старался понять, что это может значить. И что правдивее? Соня Хёкберг, с которой он встречался в управлении? Или комната, где она жила и спрятала под кроватью окровавленный молоток?

Много лет назад Рюдберг учил его слушать. «У каждой комнаты свое дыхание. Надо лишь прислушаться. Комната расскажет много секретов о человеке, который в ней живет».

Поначалу Валландер отнесся к совету Рюдберга с большим сомнением. Но со временем понял, что Рюдберг преподал ему необычайно важный урок.

Ну вот, еще и голова заболела. В висках стучало. Он встал, открыл дверцу гардероба. Одежда на плечиках, внизу обувь. Да, только обувь и рваный медвежонок. На внутренней стороне двери — киноафиша. «Адвокат дьявола». В главной роли — Аль Пачино. Валландер помнил его по «Крестному отцу». Он закрыл гардероб, сел на стул возле письменного стола. Так комната была видна в другом ракурсе.

Чего-то здесь недостает. Ему вспомнилась комната Линды, когда она была тинейджером. Игрушечных зверушек у нее, понятно, тоже хватало. Но в первую очередь — портреты кумиров, они менялись, однако так или иначе присутствовали непременно, в том или ином виде.

В комнате Сони Хёкберг ничего такого не было. А ведь ей девятнадцать лет. Только киноафиша в гардеробе.

Валландер еще несколько минут побыл в комнате. Потом вышел, спустился вниз. Эрик Хёкберг ждал его в гостиной. Валландер попросил стакан воды, принял свои таблетки. Хёкберг испытующе посмотрел на него:

— Нашел что-нибудь?

— Я просто хотел посмотреть.

— Что с ней теперь будет?

Валландер покачал головой:

— Она подлежит уголовной ответственности и признала свою вину. Ей будет нелегко.

Хёкберг молчал. Валландер видел, что он очень удручен.

Потом он записал телефон Хёкберговой свояченицы в Хёэре. А засим распрощался.

Ветер усилился. Налетал шквал за шквалом. Комиссар поехал обратно в управление. Чувствовал он себя паршиво. После пресс-конференции надо сразу домой и в постель.

Когда он вошел в проходную, Ирена замахала рукой, подзывая его. Валландер заметил, что она бледная как полотно.

— Что случилось? — спросил он.

— Не знаю, — ответила Ирена. — Но тебя тут искали. А ты, как всегда, не взял с собой мобильник.

— Кто меня искал?

— Все.

Валландер потерял терпение:

— Кто — все? Нельзя поточнее?

— Мартинссон. И Лиза.

Валландер пошел прямиком к Мартинссону. Ханссон тоже был там.

— Что стряслось? — спросил комиссар.

Ответил Мартинссон:

— Соня Хёкберг сбежала.

Валландер недоверчиво посмотрел на него:

— Сбежала?

— Да, примерно час назад. Все силы брошены на поиски. Но она будто сквозь землю провалилась.