Забытый брак - Милберн Мелани - Страница 17

Когда губы испанца снова накрыли рот жены, Эмелия, отбросив последние жалкие остатки стыда, потянула вниз резинку его трусов. Напряженное мужское орудие скользнуло ей в руку, и она задохнулась, ощутив его полную боевую готовность. Она чувствовала горячую пульсацию, и ее собственная кровь быстрее бежала по венам при мысли, каково ощущать этот переполненный желанием жезл внутри себя.

— Ты точно не забыла, как заставить меня потерять голову от возбуждения, — заметил Хавьер, на миг оторвавшись от ее жадных губ. — Что будем делать, querida? Закончим здесь или продолжим позже?

Возвращение Эмелии к реальности было похоже на удар по лицу, отвешенный чьей-то холодной рукой. О чем она думала, позволяя Хавьеру такие вольности, да еще на улице, где любой мог увидеть их? Что за помрачение рассудка заставило ее трогать этого мужчину так, словно она хотела, чтобы он завершил начатое? Что с ней не так, с каких пор она стала покорной рабыней плоти? Эмелия не понимала легкомысленного отношения к сексу, которое сформировалось у ее сверстников, случайные связи казались ей проявлением почти преступной безответственности.

— А почему ты решил, что я согласна, здесь или где-то еще? — Она вздернула подбородок, демонстрируя максимум достоинства, доступного голой женщине.

— Потому что я знаю тебя, Эмелия. — Улыбка испанца балансировала на грани насмешки. — Я знаю как твое тело отвечает на мои ласки. Еще пара минут, и ты умоляла бы меня заняться с тобой сексом.

Эмелия ответила хлесткой пощечиной. Голова испанца дернулась, ноздри гневно раздулись, губы сжались.

— Не нужно было этого делать.

— Ты оскорбил меня. Ты практически назвал меня женщиной легкого поведения.

Он задумчиво потер красную отметину на щеке:

— Стало быть, если тебе кажется, что кто-то оскорбил тебя, позволительно прибегать к насилию?

Внезапно Эмелии стало стыдно за свою реакцию, но извиняться она не собиралась. Молодая женщина вылетела из бассейна, завернулась в полотенце и сердито зашагала в сторону дома.

Эмелия увидела черный кожаный чемодан рядом с кроватью, как только вышла из ванной, вдоволь нанежившись под горячим душем. Она едва успела плотнее запахнуть халат, как из гардеробной показалась Алдана с вешалками.

— Что вы делаете? — спросила Эмелия.

— Сеньор Мелендес приказал мне повесить его одежду, — отозвалась домоправительница, почти не разжимая губ.

— Что? 3-здесь?

— Я не обсуждаю его приказы, я их выполняю. Он распорядился вернуть его вещи на их законное место.

И Алдана удалилась, не дав хозяйке времени ответить. Через несколько минут в спальню вошел Хавьер.

— Какого дьявола здесь происходит? — выпалила Эмелия по-испански, испепеляя мужа взглядом.

После небольшой удивленной паузы Хавьер ответил ей на том же языке:

— Хотелось бы спросить тебя о том же. Когда ты собиралась сказать мне, что вспомнила испанский?

— Я… я обнаружила, что могу говорить и понимать с самого начала. Не знаю почему. Просто могу.

— Как удобно.

Эмелия, порозовевшая от смущения за раскрытый обман, вцепилась пальцами в ворот халата, словно боялась, что он вот-вот начнет ее душить.

— Я знаю, что ты думаешь. Но больше я ничего не помню, клянусь.

— Я тут встретил Педро, конюха, — улыбка испанца была циничной, но совсем не веселой, — и он долго с энтузиазмом рассказывал мне, как ты назвала имя своей лошади без всякой подсказки с его стороны.

— Я забыла, что я вспомнила… — Осознав, как глупо это звучит, Эмелия запнулась.

— Он также сказал, что ты наконец-то села на Каллиду.

— Я не понимаю, почему не хотела ездить на Каллиде раньше. Наверное, ты страшно злился на меня за это после того, как потратил столько денег на такое чудесное животное.

— Она была не первым моим подарком, который ты отвергла. В последние несколько недель я ничем не мог тебе угодить.

Про себя Эмелия предположила, что ее истинные потребности простирались в область, где денежные расчеты неуместны. Это объяснение соответствовало ее характеру, каким она его помнила.

Ей всю жизнь дарили дорогие подарки, но они не добавляли ей ни уверенности в себе, ни ощущения что ее любят.

— Я хочу, чтобы ты немедленно рассказывала мне обо всем, что вспоминаешь, вне зависимости от того, где я и какое на дворе время суток.

— Ты не заставишь меня вспомнить тебя, Хавьер. Я читала об этом. Иногда к амнезии приводит не физическая, а душевная, эмоциональная травма.

Испанец поиграл желваками, растягивая момент тишины как старую резинку.

— Ты намекаешь, что не хочешь вспоминать нашу совместную жизнь?

— Я не уверена. Может быть, перед аварией произошло что-то неприятное, что меня обидело или расстроило?

— Меня не было на вилле в день, когда ты уехала в Лондон, — тяжело выговорил Хавьер, помолчав. — Накануне я вернулся из Москвы, мы поссорились, и я снова улетел в Россию.

— Поссорились из-за чего?

— Газеты написали какую-то ерунду о том, что я встречаюсь с певичкой из московского ночного клуба.

— Это была правда?

— Нет, конечно. — Хавьер раздраженно посмотрел на молодую женщину. — Про меня такое пишут все время, иногда — просто так, иногда — по заказу конкурентов. Я предупредил тебя об этом, когда мы познакомились, и думал, что вопрос закрыт. Мы с тобой даже смеялись вместе над чепухой, которую публиковали газеты.

Он помолчал, прошелся рукой по волосам.

— Но в тот раз ты вбила себе в голову, что я действительно тебе изменяю. Я не смог тебя переубедить.

— И мы поссорились…

— Да. Боюсь, сцена вышла некрасивая.

— Насколько некрасивая?

— Мы кричали и оскорбляли друг друга. — Он вздохнул. — Наверное, я должен был прекратить препирательства, но ты разозлила меня. Ты как будто требовала, чтобы наш брак стал чем-то, о чем мы не договаривались.

Эмелия бросила на него взгляд, в котором читалось: «А теперь мы посмотрим, хватит ли у тебя совести это отрицать».

— Видимо, я была не очень счастлива узнать, что ты женился на мне из-за денег своего отца.

— Это было одним из предметов спора. Пока я ездил по делам, вдова отца позвонила тебе и рассказала об этом, чтобы поквитаться со мной. Но на самом деле условия завещания не были главной причиной взять тебя замуж.

— Я тебя умоляю, Хавьер. — Эмелия закатила глаза. — Послушай себя, ты говоришь о нашем браке как о сделке, полной всяких правил, условий и ограничений. Какого черта жениться, если делать это не по любви?

— Любовь не была частью сделки, — сказал он холодно. — Мне требовалась жена. Многие мои деловые партнеры — люди старой школы, очень консервативные, помешанные на традиционных ценностях. Они охотнее шли на контакт, если знали, что я тоже женатый, семейный человек. Я понимаю, что это звучит несколько… бессердечно, но тебя более чем устраивала роль корпоративной жены. Физически мы с тобой идеально подходим друг другу, а больше ничего нам не было нужно.

Эмелия смотрела на мужа, утопая в вихре эмоций. Как она могла согласиться на такой брак? Как приняла отношения, построенные только на сексе? Неужели она все-таки превратилась в одну из бессмысленных, помешанных на роскоши живых кукол, которыми кишело окружение ее отца, стала птичкой в золотой клетке, закормленной до полного паралича мозга?

— По здравом размышлении, я поступил неправильно, когда уехал, оставив столько вопросов неразрешенными. Не удивлюсь, если это и толкнуло тебя на побег.

Эмелия тщетно попыталась обнаружить в памяти хотя бы смутный след того скандала.

— Разве я сама не объяснила, почему сбежала? Не оставила записки?

— Оставила.

— Я могу прочитать? — с надеждой спросила она.

— Я ее порвал. — Болезненное воспоминание заставило Хавьера сжать побелевшие губы. — Я вернулся из Москвы через два дня после твоего отъезда. Наверное, должен был лететь в Лондон сразу, как узнал, что ты там, но… потерял слишком много времени. Я паковал чемодан, когда мне сообщили об аварии.