Песочные часы (СИ) - Романовская Ольга - Страница 25

— Он как настоящий, можно обжечься.

Выбора не было, пришлось повиниться, старательно сглаживая острые углы. Судя по выражению лица снэрры, я уже была покойницей.

— Что ж, — заключила она, — я бы рекомендовала норну Тиадею найти другую торху. Может, конечно, и выкрутишься, но вряд ли. Вообще, он слишком добр к тебе, не беременна ли ты? Тогда считай, что тебе крупно повезло.

Мне не повезло: капли я пила регулярно, так что даже крошечной надежды не было.

Магичка ушла, а я осталась одна. Сжавшись в комочек, лежала на кровати, молилась, вспоминала дом, лица родных… Скоро я их всех увижу, вернусь в Кевар. Только на том свете.

Дверь распахнулась, и на пороге возник квит. Вот и познакомимся.

В руках у слуги была верёвка. С петлёй.

Я пискнула и забилась в дальний угол кровати.

Неужели меня повесят прямо здесь?

'Вставай!' — квит демонстративно взмахнул петлёй и, прицелившись, набросил её мне на шею. Потянул на себя, и чтобы не задохнуться, я вынуждена была поспешно встать и подойти к нему.

Достав ручные кандалы, квит крепко зафиксировал мои запястья за спиной и на поводке повёл во двор.

В холле я увидела хозяина, хмурого, задумчивого. Он даже не удостоил меня взглядом.

Мы остановились перед знакомым столбом. Только на этот раз к нему была прибита перекладина. Виселица.

Вопреки ожиданиям квит не перекинул верёвку через брус, а толкнул меня к ввинченным в стену крючьям. Освободив жертву от петли, он приказал двум дворовым хырам раздеть меня. Донага. А ведь на улице начало октября!

Дрожавшую от страха и холода, сгорающую от стыда, меня выставили на всеобщее обозрение с какой-то начертанной на груди углём надписью. Я не могла даже прикрыться, распятая на крючьях, смутно догадываясь, что это специально. Вдруг я уже не торха, а хыра, и любой может подойти и воспользоваться столь щедрым предложением. Но, к счастью, никто насиловать меня не собирался.

Я провисела так до утра, от холода не чувствуя пальцев. Потом пришёл квит, перевернул меня животом к стене и высек смоченной в специальной жидкости крученой плетью.

Сказать, что было больно, — это ничего не сказать. Он исполосовал мне всю спину и ягодицы и, довольно хмыкнув, разомкнул кандалы. Моё обмякшее окровавленное замёрзшее тело рухнуло на землю.

Идти я не могла, и к виселице меня волокли, периодически награждая пинками. Укутали в какой-то балахон, прислонили к столбу, набросили петлю на шею…

Подняв глаза, я увидела виконта, наблюдавшего за казнью с крыльца. В руках у него был белый платок. Вздрогнула, отвернулась, чтобы не видеть отмашки.

'Хорошо, как пожелаете, господин', - неожиданно произнёс квит, отпустив верёвку.

Кажется, я пропустила какую-то фразу Тиадея. Да и он оказался значительно ближе, всего в паре шагов от меня. Со злосчастным концом перекинутой через перекладину верёвки. Решил сделать сам.

Повинуясь минутному порыву, я упала на колени, обхватила его ноги руками, уткнувшись лицом в сапоги. Верёвка натянулась до предела, мешая дышать, болью отдаваясь в горле, а потом ослабла.

'Я прошу Вас, хозяин!' — хрипло, всхлипывая, пробормотала я. Только как убедить его сохранить мне жизнь?

Слёзы хлынули из глаз. Всё-таки умирать я не хотела, да ещё за такой поступок. Я всего лишь помогла людям, спасшим меня от зверской расправы. Выходит, лучше бы меня не спасали.

Закашлявшись, я замерла на земле. Дрожь сотрясала всё тело. Сначала я приписала её исключительно страху, но потом поняла, что простыла.

Сейчас верёвка вновь натянется, тупая боль и ломота в саднящей спине сменится удушьем и синей глубокой бороздой на шее. Я буду болтать ногами, как марионетка, дёргаться в судорогах, пока не умру.

'До свидания, мой норн. Надеюсь, Ваша следующая торха окажется покладистее', - донёсся до меня голос снэрры Джованны.

Виконт ничего ей не ответил, он вообще молчал.

Скорчившись у его ног, стуча зубами от озноба, я терпеливо ждала. Зачем же тянуть, почему он медлит?

'Нож', - наконец приказал норн.

Зарежет? Что ж, возможно, так лучше.

Но я ошиблась: виконт перерезал верёвку.

'Надеюсь, впредь ты будешь умнее, — я почувствовала, как меня подхватили подмышки и подняли. — По закону тебя нужно было подвергнуть пытками и повесить. Сделать хырой и оставить на ночь в качестве развлечения дворне. Цени: я этого не приказал'.

Я ценила, облобызав его руки, тем самым, кажется, вызвав одобрение. Тогда я ещё не понимала, что легко отделалась, а милость Тиадея могла стоить ему должности: он проявил незаслуженную сердечность к рабыне, виновной в тяжком преступлении.

— И ещё, Лей, я не люблю, когда мне лгут, — янтарные глаза норна впились в моё лицо. — Я предупреждал тебя и дал шанс самой рассказать всю правду. Ты воспользовалась им лишь наполовину, признавшись во всём из страха. Наказанием за ложь были те удары плетью, что ты получила. Остальное — наказание за провинность. Да, облегчённое, зелёноглазка, потому что ходишь и дышишь.

— Спасибо, хозяин.

Я ещё раз потянулась к его руке. Тиадей отдёрнул её и приложил пальцы к моему лбу.

— На кухню, пить отвар, а то твоё воспаление лёгких мне дорого встанет. И, запомни, это последний проступок, который я тебе прощу, зелёноглазка, — ледяным тоном добавил норн, направляясь к вольеру с драконами.

Все разом потеряли ко мне интерес, оставив стоять на коленях.

Превозмогая боль, я встала и побрела к кухне.

Служанки во главе со Снель выразительно косились на меня, показывали пальцем — мол, знай своё место, тварь подзаборная. Теперь я знала и понимала, чего на самом деле стоит моя жизнь.

Справедливости ради, это было самое серьёзное наказание, которому подверг меня норн. Больше меня прилюдно не унижали и не били. Разве что виконт, но на то он и хозяин. И не плетью. Только один раз больно хлестнул по пальцам.

Стоило переступить порог, как ко мне тут же подбежала хыра с домашними туфлями и шерстяным платком. Опустилась на колени и обула меня. Платок я накинула сама и с трудом добрела до стола. Сесть даже не попыталась.

— Госпожа пьёт рашит?

Я — госпожа? Я такая же рабыня, как она.

И что такое рашит?

Не дождавшись моего ответа, хыра достала с полки графин с мутной жидкостью соломенного цвета, налила полстакана и протянула мне.

Горло обожгло, но я мужественно проглотила рашит. Крепкий! Слишком крепкий для меня, которая пьянела и от вина.

С большим трудом, но я осилила свою порцию. Голова стала тяжёлой и немного кружилась. Горло саднило, озноб волнами гулял по телу.

Кутаясь в тёплый платок, придерживаясь за стол руками, я раскачивалась из стороны в сторону, стараясь не думать о боли.

Пришла служанка, не глядя на меня, поставила на стол флакон тёмного стекла и ушла. Я взглянула на этикетку — кажется, травяной настой, я всё ещё плохо читала по-ангерски.

'Выпейте, госпожа, Вам станет легче, — услужливая хыра налила мне кружку горячего молока. — Двадцать капель, госпожа, госпожа Сара сказала, этого будет достаточно'.

Я покорно выпила, а потом позволила проводить себя до комнаты и раздеть.

Хыра нагрела воды, осторожно смыла с меня грязь и кровь, перебинтовала.

Одетая в плотную ночную рубашку, купленную на деревенской ярмарке, я лежала на животе, стараясь не шевелиться.

Я даже не повернула головы на скрип отворённой двери, зато вскрикнула, когда мой кокон из одеяла безжалостно разрушили, а рубашку задрали выше головы.

— Не надо! — жалобно простонала я: разматываемые бинты причиняли нестерпимую боль.

— Да лежи ты тихо! — прикрикнул на меня хозяин. — Жалко мне тебя, дуру, знаю ведь, как квит кожу сдирает. Все твои беды от отсутствия мозгов. Мало того, что вляпалась, так ещё и магу-охотнику на глаза попалась, начала неумело лгать… Сама себе хуже сделала.

Я ничего не понимала: он ведь собирался улетать и тут вдруг…

Намазав меня какой-то ядовитой мазью, которая, казалось, проедала кожу до кости, виконт ушёл. Кто-то опять перебинтовал меня и напоил крепким чаем с мёдом.