Сказки Старой Англии - Киплинг Редьярд Джозеф - Страница 11

Потом они влезли вверх по оврагу и отправились в дальний конец леса. Место это было печальнее и темнее той опушки, где дети впервые встретили центуриона. Особую мрачность месту придавала старая торфяная яма с чёрной водой и влажный, похожий на космы старухи мох, укутывающий гнилые пни ивы и ольхи. Птицы, однако, любили прилетать в этот полумёртвый лес, и Хобден рассказывал, что эта набравшаяся горечи от корней ив вода служит своеобразным лекарством для больных животных.

Дети сели на ствол поваленного дуба, в тени раскинувшегося над ними бука, и из проволоки, которую дал им Хобден, стали делать петли для силков. В этот момент они увидели Парнезия.

— Как тихо ты подошёл, — сказала Юна, подвигаясь, чтобы он мог сесть рядом. — А где же Пак?

— Мы с этим Фавном спорили, стоит ли мне рассказывать мою историю до конца, или оставить так, — ответил Парнезий.

— Я лишь заметил, что, если он расскажет все, как было, вы многое не поймёте. — С этими словами Пак ловко выпрыгнул из-за бревна.

— Я и так ничего не понимаю, — сказала Юна, — но мне нравится слушать про этих маленьких пиктов.

— А я не могу понять одного, — сказал Дан. — Как Максим мог знать про пиктов абсолютно все, если он был в Галлии?

— Тот, кто провозглашает себя императором, должен знать все про всех, — ответил Парнезий. — Именно эти слова услышали мы из уст самого императора сразу же после игр.

— Игр? Каких игр? — спросил Дан.

Парнезий решительно вытянул вперёд сжатую в кулак руку так, что большой палец был направлен вниз[43]

— Гладиаторских! Вот каких! — ответил он. — Когда император Максим совершенно неожиданно высадился на восточном конце Стены, в Сегедунуме, в его честь устроили двухдневные гладиаторские игры. Да, через день после нашей с ним тайной встречи уже проводились игры в его честь. Максим шёл на отчаянный риск: ведь он подвергался большей опасности, чем те бедняги на песчаной арене. Это раньше легионеры и пикнуть не смели в присутствии императора. Иное дело мы! Когда носилки с императором медленно двигались сквозь толпу, дружные крики сливались в единый гул, и этот гул катился с востока на запад вместе с носилками. Солдаты вокруг шумели, дурачились, что-то просили и требовали — больше платить, перевести их в другое место, — словом, все, что могло прийти в их сумасбродные головы. Носилки качались над толпой, как лодка на волнах; иногда они как бы проваливались и ныряли, и всем уже начинало казаться, что они больше не появятся, но каждый раз они поднимались снова. — У Парнезия по лицу пробежала дрожь.

— Так они были недовольны им? — спросил Дан.

— Так же довольны, как волки в клетке, когда среди них появляется укротитель. Если бы он хоть на мгновение испугался, если бы он хоть на мгновение отвёл глаза, в тот же час на Стене был бы провозглашён другой император. Разве это было не так, Фавн?

— Да, было именно так. И так будет всегда с теми, кто хочет власти, — ответил Пак.

— Поздно вечером за нами пришёл гонец Максима, и мы с Пертинаксом последовали в храм Победы, где император расположился рядом с Рутилианусом, Генералом Стены. Я едва был знаком с генералом, но он всегда давал мне разрешение, когда я хотел отправиться к пиктам на охоту. Он был страшный обжора, держал пять поваров из Азии и происходил из семьи, верившей в оракулы[44]. Войдя, мы сразу почувствовали восхитительные запахи обеда, но столы были пусты. Рутилианус, похрапывая, лежал на своём ложе. Максим сидел в стороне среди вороха бумаг. Двери за нами бесшумно закрылись.

«Вот эти люди», — сказал Максим генералу, которому долго пришлось тереть больными подагрическими пальцами уголки глаз, прежде чем они открылись. Он, словно рыба, тупо уставился на нас.

«Я их запомню, Цезарь[45] «, — сказал Рутилианус.

«Прекрасно! А теперь слушай! Ты не будешь перемещать ни одного легионера, ни одного орудия на Стене по собственной воле. Без их разрешения ты можешь только есть, и ничего больше. Они будут твоей головой и руками. Ты сам — только животом».

«Как угодно моему Цезарю, — проворчал старик. — Если моё жалованье и доходы не будут урезаны, ты можешь делать моим начальником хоть кого угодно. О бедный Рим! Несчастный Рим!» Потом он повернулся на бок и заснул.

«С ним все ясно, — сказал Максим. — Перейдём же теперь к нашим вопросам».

Он развернул полные списки легионеров и припасов на Стене. Здесь значились абсолютно все, даже те, кто в этот день лежал в башне Гунно, в больнице. О, сердце моё даже застонало, когда перо Максима вычёркивало для отправки в Галлию один за другим наши лучшие, то есть наименее распущенные отряды. Он забрал обе скифские[46] башни, две башни вспомогательных войск из Северной Британии, две нумидийские когорты, всех даков и половину белгов[47]. Было похоже, что орёл расклевывает мёртвое тело.

«Так, а сколько у вас катапульт?» — Максим взялся за новый лист, но Пертинакс придавил его ладонью.

«Нет, Цезарь, — сказал он. — Не надо заходить слишком далеко, испытывая терпение богов. Бери либо людей, либо машины, но не то и другое вместе. Иначе мы отказываемся».

— Машины? Какие? — спросила Юна.

— На Стене стояли катапульты — огромные машины вышиной сорок футов, которые метали каменные глыбы или железные стрелы. Ничто не могло устоять против них! В конце концов Максим оставил нам катапульты, но зато взял безо всякой жалости половину всех солдат. Когда он закончил и свернул списки, то от наших легионов осталась лишь оболочка!

«Привет тебе, Цезарь! Мы, идущие на смерть, приветствуем тебя! — смеясь продекламировал Пертинакс слова гладиаторов. — Врагу стоит сейчас только облокотиться о Стену, и она закачается».

«Дайте мне только те три года, о которых говорил Алло, — ответил Максим, — ив вашем распоряжении на Стене будет двадцать тысяч солдат. Но сейчас мы идём на риск — мы бросаем вызов богам и в нашей игре на кон поставлены Британия, Галлия и, возможно, Рим. Согласны ли вы играть на моей стороне?»

«Мы будем играть, Цезарь!» — ответил я. Никогда ещё не видел я такого человека!

«Хорошо, — ответил Максим. — Завтра перед войсками я провозглашу вас Капитанами Стены».

И мы вышли в ночь, где при свете луны все приводилось в порядок после игр. На верху Стены возвышалась статуя Великого Рима. Её шлем блистал от инея, а копьё указывало на полярную звезду. По миганию костров можно было определить ряд сторожевых башен, а тёмные громады катапульт выстраивались в линию, исчезавшую где-то вдали. Все эти предметы были до скуки знакомы, но все же в ту ночь они выглядели как-то необычно, — ведь мы знали, что утром должны стать их хозяевами.

Солдаты восприняли известие спокойно. Заботы начались позднее, когда Максим увёл половину всех легионов и нам пришлось раздвигаться и заполнять опустевшие башни, когда жители стали жаловаться, что торговля приходит в упадок, да вдобавок задули осенние ветры — вот когда для нас двоих наступили чёрные дни. Пертинакс был в таких случаях для меня даже больше, чем просто правой рукой. Он ведь родился и вырос в знатной галльской семье и поэтому знал, как обращаться к разным людям — и к центуриону, родившемуся в Риме, и к этим отбросам из Третьего легиона — ливийцам[48]. С каждым он говорил, как с человеком, равным ему по благородству. Я так ясно видел, сколько нам ещё надо сделать, что забыл: не только люди определяют исход событий. Это была ошибка.

Пикты меня не пугали, по крайней мере в тот год, но Алло предупредил меня, что Крылатые Шлемы скоро нападут с моря на нашу Стену, чтобы показать им, пиктам, насколько мы слабы. Я сразу же отдал необходимые распоряжения: на концы Стены передвинуть наши лучшие войска, а вдоль берега установить защищённые щитами катапульты. Подготовка шла быстро, и спешка была не лишней. Крылатые Шлемы обычно нападали до начала снежных бурь — силами от десяти до двадцати кораблей сразу — либо на Сегедунум, либо на Итуна, в зависимости от направления ветра.