Рикша-призрак - Киплинг Редьярд Джозеф - Страница 8

Но его величество король рыдал так безутешно, что сердце матери Патси было растрогано. Она посадила ребёнка к себе на колени. Очевидно, что дело тут было не в одном капризе.

— Что с тобой, Тоби? Скажи мне. Тебе нездоровится?

Слова и рыдания перемешивались между собой и переходили в всхлипывания, вздохи и неясный лепет. Затем наступил перерыв, и его величество король, после нескольких непонятных звуков, произнёс так же маловразумительные слова: «Ступай… вон… грязный… маленький пострелёнок!»

— Тоби! Что это значит?

— Он так скажет. Я знаю это! Он сказал это, когда увидел маленькое пятнышко на моем переднике. И он опять это скажет и будет ещё смеяться, если я приду к нему в этом колпаке.

— Кто скажет это?

— М… мой папа! Я думал, что он позволит мне играть бумагами из большой корзины под его столом, если я надену голубую ленту.

— Какую же голубую ленту, деточка?

— Ту самую, которую носит Патси. Большой голубой бант.

— Что все это значит, Тоби? У тебя что-то неладно в голове. Расскажи мне все по порядку, и, может быть, я помогу тебе.

— Ничего особенного, — просопел его величество, желая сохранить остатки своего мужского достоинства и поднимая голову с материнской груди, на которой она покоилась. — Я только думал, что вы любите Патси за то, что она носит голубую ленту, и хотел надеть ленту, чтобы и мой папа любил меня.

Тайна была открыта, и его величество король снова заливался горькими слезами, невзирая на нежные ласки и слова утешения.

Шумный приход Патси прервал эту сцену.

— Иди скорее, Тоби! Там ящерица в саду, и я велела Чимо караулить её, пока мы придём. Мы ударим её этой палкой, и хвостик будет дёргаться, дёргаться, потом отпадёт. Идём! Я не буду ждать!

— Иду, — сказал его величество король, слезая с колен жены комиссионера после торопливого поцелуя.

Через две минуты хвостик ящерицы вертелся на полу веранды, дети с серьёзными лицами подхлёстывали его прутиками, чтобы сохранить в нем жизнь и чтобы он и ещё повертелся, потому что ведь ящерице от этого не больно.

Жена комиссионера стояла в дверях и наблюдала. «Бедный, маленький птенчик! Голубой кушак… И моя ненаглядная, дорогая Патси! Даже лучшие из нас, с любовью относящиеся к ним, часто не представляют себе, что происходит в их хаотических головках».

И она ушла в комнаты, чтобы приготовить чай для его величества короля.

«Их души развиваются быстро в этом климате, — продолжала она свои размышления. — Хотелось бы мне внушить это м-с Аустель. Бедный мальчуган!»

Не оставляя намерения повлиять на м-с Аустель, жена комиссионера пошла к ней и долго с любовью говорила о детях вообще, и о его величестве короле в особенности.

— Он в руках гувернантки, — сказала м-с Аустель тоном, в котором не чувствовалось никакого интереса к предмету разговора.

Жена комиссионера, неискусный стратег, продолжала свои расспросы.

— Не знаю, — отвечала м-с Аустель. — Это все предоставлено мисс Биддэмс, и, без сомнения, она не обижает ребёнка.

Жена комиссионера скоро собралась домой после этого заявления. Последняя фраза больно ударила её по нервам. «Не обижает ребёнка! И это все, что нужно! Воображаю, что сказал бы Том, если бы я только не обижала Патси!»

С тех пор его величество король стал почётным гостем в доме комиссионера и избранным другом Патси, с которой он проводил время во всевозможных забавах. Патсина мама была всегда готова дать совет, оказать дружеское содействие детям. Если было нужно и если не было у неё посетителей, она могла даже принять участие в детских играх. Увлечённость, которую она при этом проявляла, могла бы шокировать прилизанных субалтернов, мучительно сжавшихся на стульях во время их визитов к той, которую они за глаза называли «мамашей Бонч».

И вот, несмотря на Патси и её маму и на любовь, которую они щедро изливали на него, его величество король пал в бездну преступления — не узнанного, но тем не менее тяжкого — он сделался вором.

Однажды, когда его величество играл один в зале, пришёл человек и принёс свёрток для его мамы. Слуги не было дома, человек положил свёрток на столе в зале, сказал, что ответа не нужно, и ушёл.

Собственные игрушки успели уже к этому времени надоесть его величеству, и белый изящный свёрток был очень интересен. Ни мамы, ни мисс Биддэмс не было дома. Свёрток был перевязан розовой тесёмочкой. Именно такую тесёмочку ему давно уже хотелось иметь. Она могла ему пригодиться в очень многих случаях, он мог привязать её к своему маленькому плетёному стульчику, чтобы возить его по комнатам, мог сделать из неё вожжи для Чимо, который никак не мог научиться ходить в упряжке, и многое, тому подобное. Если он возьмёт тесёмочку, она будет его собственностью, нет ничего проще. Конечно, он никогда не набрался бы храбрости попросить её у мамы. Вскарабкавшись на стул, он осторожно развязал тесёмку. Жёсткая белая бумага тотчас же развернулась и открыла красивый маленький кожаный футляр с золотыми буквами на крышке. Он попробовал завернуть по-прежнему бумагу, но это не удалось ему. Тогда он открыл уж и футляр, чтобы окончательно удовлетворить своё любопытство, и увидел прекрасную звезду, которая блестела и переливалась так, что нельзя было от неё оторваться.

— Вот, — сказал его величество, размышляя, — это именно такая корона, какую я должен надеть, когда полечу на небо. У меня должна быть такая корона на голове — мисс Биддэмс сказала. Мне хотелось бы надеть её сейчас. Хотелось бы поиграть ею. Я возьму её и буду играть ею очень осторожно, пока мама не спросит. А может быть, её для меня и купили, чтобы играть, так же как колясочку.

Его величество король прекрасно знал, что говорит против своей совести, потому подумал тотчас же вслед за этим: «Ничего, я поиграю ею, только пока мама не спросит о ней, а тогда я скажу: „Я взял её, но больше никогда не буду“. Я не испорчу эту красивую алмазную корону. Только мисс Биддэмс велит мне положить её обратно. Лучше я не покажу её мисс Биддэмс».

Если бы мама пришла в эту минуту, все обошлось бы благополучно. Но она не пришла, и его величество король засунул бумагу, футляр и звезду за пазуху своей блузки и ушёл в детскую.

— Когда мама спросит, я скажу, — успокаивал он свою совесть.

Но мама не спрашивала, и целых три дня его величество король наслаждался своим сокровищем. Он не нашёл ей достойного применения, но она была так великолепна и имела, как ему было известно, отношение к самим небесам. Однако мама все ещё не спрашивала, и ему начинало порой казаться, что блеск звезды уже тускнеет. Что было толку в алмазной звезде, если она доставляла, в конце концов, столько мучений? Наряду с другими сокровищами он обладал и розовой тесёмочкой, но часто желал, чтобы только она и была у него. Он в первый раз поступил дурно, и сознание о дурном поступке начало мучить его тотчас же после того, как пропал интерес тайного обладания «алмазной короной».

Каждый день промедления отодвигал возможность признания людям, живущим за дверями детской. Несколько раз собирался он остановить красиво одетую леди, когда она выходила из дома, и объяснить ей, что он, и никто другой, взял прекрасную «алмазную корону», о которой никто не спрашивал. Но она торопливо проходила к экипажу, и случай был уже упущен, прежде чем его величество король успевал перевести дыхание, которое захватывало у него от волнения. Ужасная тайна отдалила его от мисс Биддэмс, Патси и жены комиссионера и причинила ему новое огорчение, когда Патси, не зная, чем объяснить его сосредоточенную молчаливость, сказала, что он на неё дуется.

Длинны были дни для его величества короля и ещё длиннее ночи. Мисс Биддэмс не раз говорила ему раньше о неизбежной участи воров, и, когда они проходили по грязным улицам мимо центральной тюрьмы, у него дрожали ноги.

Облегчение наступило к вечеру одного дня, после пускания лодочек в большом водоёме, находящемся в глубине сада. Его величество король пришёл пить чай, и в первый раз, на его памяти, еда была противна ему. Нос у него был очень холодный, а щеки, наоборот, горели, как в огне. Ноги были так тяжелы, что, казалось, на них висели гири, а голова как будто распухла, и он сжимал её несколько раз обеими руками.