Боги ждут жертв - Кинжалов Ростислав Васильевич - Страница 29

Когда Хун-Ахау возвратился в хижину, его друзья уже сидели около большой миски с горячим варевом и наслаждались едой. Тоненькая как тростинка молодая рабыня, присланная из дворца, с почтительным удивлением взирала на усердствовавшего Ах-Миса, а когда он, закончив есть, на всякий случай попросил еще, сконфуженно пролепетала, что завтра принесет больше. Это обещание привело добродушного великана в восторг. Доволен был и Шбаламке, два раза сумевший ввернуть девушке, что он не раб, а попавший в плен воин, и получивший от нее почтительный взгляд.

На следующее утро, после завтрака, Хун-Ахау рассказал товарищам, что он попал в услужение к царевне, дочери правителя Тикаля. Она обещала освободить его и его товарищей после того, как они окажут ей некоторые услуги. А для этого всем надо научиться хорошо владеть оружием, которое на днях будет доставлено сюда.

– А она не обманет нас, как уже обманул Экоамак? – спросил Укан, задумчиво грызя веточку.

– Нет, не думаю; я рассказал ей об Экоамаке, и ей это не понравилось. Вот что она подарила в залог своих слов.

Хун-Ахау вытащил из-за пазухи древний топор, с которым он не расставался ни на секунду с той памятной ночи. Несколько минут при восхищенном молчании топор переходил из рук в руки.

Наконец Укан воскликнул:

– Один этот топор стоит трех десятков таких рабов, как мы, кроме Ах-Миса, конечно. Поверь мне, Хун-Ахау, уж я знаю толк в подобных вещах! Если царевна дарит такую ценность, то она наверняка отпустит нас на свободу после того, как мы выполним ее желание. Я, наверное, скоро умру – болезнь мучит меня, но даже умирать легче свободным! Что мы должны будем делать?

– Сражаться! – кратко сказал Хун-Ахау.

– Сражаться? С кем? – спросил встревоженно Ах-Мис. – Я раб и не хочу сражаться с рабами!

– Нет, Ах-Мис, сражаться мы будем с воинами и знатными людьми, – ответил Хун-Ахау. – Неужели ты думаешь, что я уже все забыл? Ведь я тоже раб!

– Тогда надо учиться, – просто сказал Ах-Мис. – Я не был воином и не знаю оружия.

– А что ты скажешь, Шбаламке? – обратился Хун-Ахау к своему названому брату, который сидел все время молча с надутым лицом.

– Что я скажу? – медленно повторил тот. – Сражаться за свободу – великое дело. Будем сражаться и добудем себе свободу! Я воин и научу вас владеть оружием, это нетрудно. Но вот чего я не могу понять… – продолжал Шбаламке недовольно. – Почему царевна выбрала именно тебя? Ведь я значительно красивее тебя? Ну, скажи, пожалуйста, что такого особенного она нашла в тебе? Я и умнее тебя во много раз, и настоящий воин, а не земледелец…

Хун-Ахау молча пожал плечами.

– Не знаю, – сказал он после паузы.

– Наверное, потому, что у тебя в тот день лицо было очень заляпано грязью, – сказал невинным голосом Укан, – и твою красоту нельзя было разглядеть. Иначе царевна Эк-Лоль, конечно, остановила бы выбор на тебе!

– А ты помнишь, что я в этот день был очень грязный? – обрадованно спросил Шбаламке.

– Помню очень хорошо. Да вот и Ах-Мис тебе подтвердит это, – по-прежнему серьезно сказал Укан.

Послушный Ах-Мис подтвердил, что это было сущей правдой, так как рабы на строительстве ходили грязными каждый день.

Выяснив этот мучавший его самолюбие вопрос, Шбаламке успокоился, а через полчаса окончательно утешился мыслью, что он и Хун-Ахау – братья и, следовательно, все почести, доставшиеся одному, в то же время возвышают и другого.

Теперь он горел желанием как можно быстрее получить оружие, показать товарищам свое умение и обучить их.

Укан подошел к Хун-Ахау, закашлялся, выплюнул кровь.

– Царевны обычно не дарят оружия своим рабам, – тихо сказал он, – даже если они умываются каждый день. Это, наверное, дворцовый заговор. Твоя юная владычица жаждет трона?

– Может быть, – неохотно сказал Хун-Ахау.

– Не может быть, а наверное, – возразил ему Укан. – И нас это касается. Если она выиграет, мы получим свободу. В случае неудачи…

– Я хочу получить оружие в руки – это первое, – сказал Хун-Ахау, – во-вторых, привлечь как можно больше рабов…

– Не делай этого, прошу тебя!

– Почему?

– Ты хочешь завоевать свободу себе и своим друзьям – или всем рабам в Тикале?

– Конечно всем!

– А ты знаешь, сколько здесь рабов? И ты думаешь договориться с каждым и объяснить ему все? Не пройдет и трех дней, как тебя схватят, подвергнут пыткам и казнят, и даже царевна не сможет заступиться за тебя! Кто-нибудь из рабов – среди них очень разные люди, не забывай этого – донесет на тебя, и все погибнет. Ах-Кукум рассказывал мне, как ты отговаривал их от преждевременных выступлений, когда вы плыли по Усумасинте. Что же, теперь ты хочешь повторить их ошибку? Чтобы растолковать твои намерения всем рабам Тикаля, нужны годы, да, кроме того, не всякий пойдет за тобой; один – из страха перед наказанием, другой – потому, что он просто не знает иной жизни. Со многими ты договорился во дворце?

– Ни с кем, – огорченно сказал Хун-Ахау, вспоминая наглые лица придворных рабов.

– Вот видишь! – Укан снова закашлялся. – Все не так просто. Лучше довольствуйся пока свободой для себя и нас, а дальше будет видно. Но снова прошу тебя: не гонись за большим числом участников.

– Хорошо, – с усилием сказал Хун-Ахау, – но что будет с остальными?

– Если дела пойдут хорошо, то никому ничего не придется растолковывать; к нам присоединятся все, ожидающие втайне удобного случая освободиться. Если же нас постигнет неудача…

Появившийся управитель прервал их беседу. Двое мускулистых рабов несли за ним большой длинный тюк, плотно закутанный в грубую ткань.

– Этот сверток посылает тебе наша милостивая владычица, – сказал управляющий, подойдя к Хун-Ахау. За последние дни его отношение к юноше совершенно изменилось. Он, видимо, никак не мог понять, почему один из самых младших рабов, пусть и назначенный опахалоносцем царевны, удостоился какого-то важного и, очевидно, секретного поручения. Полуразрушенный храм в Йакна он знал хорошо и не мог представить, что же именно там можно и нужно переделывать или сохранять.

Рабы свалили сверток в углу хижины около дремавшего Ах-Миса. Хун-Ахау учтиво поблагодарил, и управляющий медленно удалился, бросая любопытные взгляды на обитателей хижины. Как только он и его спутники скрылись из виду, Хун-Ахау, Укан и Шбаламке бросились к тюку. Через несколько мгновений его содержимое было аккуратно разложено на развернутой ткани, а трое юношей, затаив дыхание, созерцали находившееся перед ними богатство.

Да, лежавшее перед ними оружие было самой великой ценностью для рабов, потому что оно казалось им залогом будущей свободы. До самого последнего момента каждый из них в душе сомневался, действительно ли Эк-Лоль пришлет им оружие или это останется только обещанием. И каждый, боясь посеять сомнение в других, молчал. Но теперь оружие лежало перед ними.

Первым опомнился, как и подобало воину, Шбаламке.

– Его надо распределить, – сказал он. – У Хун-Ахау есть топор, его надо прикрепить к древку. Ты согласен биться священным топором? – обратился он к Хун-Ахау.

– Да! – И перед глазами Хун-Ахау мелькнуло мимолетное видение утренней битвы в родном селении, и его пальцы почувствовали крепко зажатое в них топорище. – Да, я буду биться топором!

– Прекрасно! Укан, сил у тебя мало, но ты ловок и гибок, как молодой ягуар. Ты будешь метать дротики. – Шбаламке широким жестом показал на две связки дротиков. – Я, чьи дротики никогда не знали промаха, научу, что надо делать!

– А что выберешь себе ты, прославленный воин? – спросил Укан.

– Моими будут вот эти копье и топор, – Шбаламке любовно прикоснулся к ним, – а Ах-Мису очень пойдет палица…

Великан радостно улыбнулся.

– Я уже сам подумал о ней, – признался он. – Она будет летать у меня в воздухе как перышко.

– Прекрасно! – повторил Шбаламке. – Оставшееся оружие пойдет новичкам, о которых позаботится Хун-Ахау. А теперь давайте упражняться!

Несколько дней пролетели, как вспугнутые птицы. Шбаламке заставлял друзей тренироваться с раннего утра до темноты, а они каждый день радовали его новыми успехами. Укан безошибочно метал пруты (настоящие дротики Шбаламке берег для битвы) в намалеванный глиной небольшой круг на стене хижины, а палица Ах-Миса то порхала бабочкой около головы наставника, то, со свистом разрезая воздух, со страшной силой обрушивалась на заранее подготовленную связку прутьев.