Принц полуночи - Кинсейл Лаура - Страница 9

Сейчас, в теплом свете горящих поленьев, лицо спящей девушки казалось мягче. Более человечным. Он мог себе представить, как она улыбается. Он подумал о шелковом платье и туфельках, увидел мысленно гостиную в доме обеспеченных людей, серебряный чайный сервиз и ее среди всего этого…

С.Т. знал эти гостиные. И знал их обитательниц. Очень близко знал. Их смелости могло хватить на рандеву в темном саду, на флирт в беседке или под сводами лестницы. Однажды у него было чрезвычайно опасное — и пылкое — свидание прямо под строительными лесами в огромной зале, и запах стружек и штукатурки связывался у него с тех пор со сладковатым ароматом пудры и нежной кожей. Дама была готова оставить ради него своего достойного супруга, она заявляла, что у нее хватит смелости и на это, но С.Т. не мог бы представить ее проделавшую путь в одиночестве от севера Англии до Прованса. Пылкая дама не оставила даже записки, когда вышеназванный супруг вернулся, чтобы положить конец ее бесстрашию и забрать ее домой.

Женщины.

С.Т. сидел, уйдя мыслями в прошлое. В Ли Страхан было что-то такое, что воскрешало в его памяти былое во всей славе и муке. Каким, блистательным безумцем был он тогда — полон жизни и сил, каждый шаг — рискованное предприятие, каждая ставка — состояние; даже память о былом казалась реальнее настоящего…

Харон в безлунную ночь, черная тень с серебряными подковами, крики и золото вспышек пистолетной стрельбы…

Он закрыл глаза. Он чувствовал, как сильнее забилось сердце, вновь ощутил прежнее возбуждение. Он снова чувствовал маску на лице, тяжесть черного плаща, запах конского пота и металла на перчатках. Горло обжигал холодный воздух, оно пересыхало в горячке сабельного боя, когда нужно было то пришпоривать, то осаживать Харона: шаг вперед, шаг назад, пируэты, броски. Блеск серебряных копыт в ночной тьме: лошадь-призрак, летящая по воздуху.

Надменность, расчет при жарком внутреннем возбуждении вели его тогда по жизни. Он двигался в полутьме-полусвете между богатством и ужасающей нищетой, где его ремесло вовсе не казалось преступным — при такой глубокой несправедливости, царящей на свете. Он тщательно выбирал, кого поддерживать, а кого преследовать. Он следил за своими живыми мишенями, тенью скользя за ними по светским гостиным, ухоженным паркам и сверкающим, маскарадам; джентльмен, такой же, как все, вне подозрений, надежно защищенный уважаемым старинным именем Мейтландов, он выбирал себе самых слепых, самодовольных и самовлюбленных.

Но он не был борцом за великую идею. У него никогда не было такой цели. Для него были важны радость игры, риска, презрение к закону. В душе он был истинным анархистом, выступавшим на стороне хаоса. Пока хаос не обернулся против него самого.

Он глубоко вздохнул и растер ладонями лицо… Потом взглянул на кровать и сел прямее.

Глаза девушки были открыты. Когда он встал, она взглянула на него. На мгновение на лице ее мелькнула улыбка, но затем выражение изменилось, словно девушка переживала хороший сон, а окончательно проснувшись, увидела, что все плохо. Помрачнев, она отвернулась от него.

— Я же говорила, чтобы вы не оставались со мной, — сдавленно произнесла она.

Он нахмурился, глядя на нее, на тонкий слой испарины, выступившей на бледной коже. Лихорадочный румянец, казалось, немного уменьшился, но в свете огня камина трудно было разглядеть наверняка. Протянув руку, он дотронулся до ее лба.

— Жар спал, правда? — равнодушно произнесла она. — Я выживу.

Лоб ее был еще теплым, но не горячим. Он внимательно посмотрел на нее.

— С Божьей помощью, — сказал он.

— При чем тут Бог? — ее голос был слаб, но в нем звучала легкая издевка. — Нет никакого Бога. Просто жар спал. К утру все будет… нормально. — Она закрыла глаза и отвернулась. — Видно, меня ничто не может убить.

Он налил ей воды.

— Недавно я в этом не был так уж уверен.

Она смотрела на протянутую чашку. Некоторое время не шевелилась. Затем с усталым возгласом согласия подняла руку. С.Т. увидел, что рука дрожит. Он поставил чашку и взбил ей подушку, а девушка приподнялась и полусела в кровати.

Она пила воду маленькими глотками, держа чашку обеими руками. Глаза ее блуждали по комнате, без большого интереса рассматривая ее. Потом взгляд задержался на нем.

— Вы поступили глупо, когда остались здесь.

Он потер ухо. Она следила за ним, наполовину заслонив лицо чашкой. Он взял у нее воду, пока она не разлила ее трясущимися руками.

— А что мне оставалось? — спросил он. Ресницы ее поднялись. Взгляд ясно говорил, что она не понимает, как люди могут быть такими безмозглыми. Он поставил чашку и сдержанно улыбнулся.

— Я здесь живу, — сказал он. — Больше мне некуда идти.

Она закрыла глаза и опустила голову на подушку.

— В деревню, — слабо сказала она.

— И принести туда лихорадку?

Она покачала головой, не открывая глаз.

— Глупый человек… глупый человек. Если бы вы ушли… как только я сказала. Заразиться можно только… при близком контакте.

Он молча смотрел на нее, пытаясь решить, насколько связно она говорит, и действительно ли ей стало лучше.

— Я надеюсь, — сказала она, — что вы остались не из каких-то нелепых романтических соображений.

Он опустил глаза на сбитые в кучу простыни.

— Каких, например?

— Например, желания спасти мне жизнь.

Он вновь взглянул на нее с кривой усмешкой.

— Ну что вы, конечно, нет. Я обычно сбрасываю своих гостей с утеса.

Ее губы чуть дрогнули в слабой улыбке.

— Тогда жаль, что вы… не оказали мне эту честь. — Губы ее непроизвольно дернулись и, чтобы скрыть это, она плотно сжала рот.

Он присел на край кровати и стал разглаживать ее хмурый лоб.

— Солнышко, — прошептал он, — что она с тобой сделала?

Она резко качнула головой.

— Не надо мне вашей доброты. Не надо.

Он взял ее лицо в ладони.

— Я боялся, что вы умрете.

— Я хочу этого. — Голос ее задрожал. — О, как я этого хочу. Почему вы мне не дали умереть?

Он провел большим пальцем по ее скулам и бровям.

— Вы слишком красивы. Бог мой, вы слишком прекрасны, чтобы умирать.

Она отвернулась. Он гладил ее лицо, чувствуя, что жар у нее хоть и ослабел, но все еще держится.

— Будьте вы прокляты. — Голос ее сорвался. — Я плачу.

Жгучая влага хлынула ему на ладони. Он вытирал ей слезы и чувствовал, как она неровно дышит и вздрагивает, пытаясь взять себя в руки. Она подняла руки, стараясь слабо оттолкнуть его, чтобы избежать его прикосновения.

Он отошел. Может, это начало выздоровления, а может, последние минуты ясного сознания перед концом. Ему случалось видеть такое. Стоя здесь и глядя на это бледное, тонко очерченное лицо, на безжизненное отчаяние в глазах, он мог поверить, что от края пропасти ее отделяет совсем маленькое расстояние.

Однако утром она была жива. Совершенно определенно жива, хотя и не в лучшем настроении. Спустя еще четыре дня она хмуро сидела в постели и не разрешала ему ухаживать за собой; ела и пила без его помощи, хотя руки ее еще дрожали; она настаивала, чтобы он выходил, пока она приводит себя в порядок.

Он так и делал. Он снова ходил искать Немо и снова вернулся один.

Однако этот поход в горы принес свои плоды — он прихватил с собой мушкет и умудрился настрелять немало королевских фазанов. Теперь у них, по крайней мере, будет на время еда. Когда он вернулся, мисс Ли Страхан спала, и ее темные волосы крупными локонами обрамляли ее лицо. Но как только он вошел, она проснулась и постаралась сесть повыше.

— Как вы себя чувствуете? — резко спросила она. Он насмешливо поднял брови.

— Несомненно значительно лучше, чем вы.

— У вас нормальный аппетит?

— Чудовищный, — сказал он. — Из-за вас я сейчас могу пойти позавтракать.

— Никаких признаков лихорадки? Озноба?

Он прислонился к стене.

— Только во время моего ежедневного пребывания в этом чертовом ледяном ручье.

— Вы принимали холодные ванны? — Она смотрела на него, немного хмурясь. — Ну что же, хоть это неплохо…