Принц полуночи - Кинсейл Лаура - Страница 51

В своей остроугольной шляпе и плаще из толстой шерсти цвета коньяка, С.Т. чувствовал, что привлекает к себе внимание. Похоже, что все те туристы, которые посещали образцовый город преподобного Джеймса Чилтона, одеты были в священнические одежды и носили с собой псалтирь, а не шпагу.

— Видите, — я стараюсь, очень-очень сильно, — говорил мистер Чилтон. После часа пылкой лекции его рыжие волосы торчали во все стороны. Они были сильно напудрены, отчего их естественный цвет превратился в бледно-абрикосовый. — Джентльмены, я с вами честен. Мы не можем ожидать рая на земле. Но теперь я хочу, чтобы вы осмотрели наш маленький дом. Пожалуйста, останьтесь у нас на ночь — и добро пожаловать. Любой укажет вам, где находятся спальни для гостей.

Гости-священники стояли кругом, кивая и улыбаясь. Чилтон с особой приветливостью улыбнулся С.Т., протягивая ему руку. Веснушки заставляли его лицо казаться одновременно и молодым, и увядшим. Несколько мгновений он, не моргая, глядел прямо в глаза С.Т.

— Я так рад, что вы заехали, — сказал он. — Вас интересует филантропия, сэр?

— Я здесь просто из любопытства, — ответил С.Т., не желая дать повода к просьбам о пожертвованиях. — Я могу где-нибудь поставить мою лошадь?

Он единственный прибыл верхом. Остальные приехали в простом фургоне, принадлежащем Прибежищу, который забрал их у церкви в Хексхэме, в четырнадцати милях отсюда.

— Конечно, вы можете отвести ее в ливрейную конюшню, но, боюсь, вы сами должны будете за ней ухаживать. Как я уже объяснял, это наше правило здесь, джентльмены: ответственность. Каждый должен крепко стоять на ногах. Хотя вы увидите, что все очень услужливы и внимательны, когда в этом есть нужда. — Чилтон кивнул в сторону шпаги С.Т. — Я попрошу вас оставить это тоже в конюшне, любезный сэр. Здесь на наших улицах у вас не будет необходимости в этой вещи. А теперь… я должен предоставить вас самим себе и заняться подготовкой к полуденной проповеди. Приходите, пожалуйста, на чашку чая в дом священника через час, а потом, я надеюсь, вы будете с нами присутствовать на богослужении, и мы еще поговорим.

Когда группа разошлась, С.Т. собрал поводья Сирокко и повел послушного вороного по главной улице в том направлении, которое указал ему Чилтон. Он ответил на улыбчивый кивок идущей ему навстречу пастушки. Ее стадо из трех беломордых овец превратило всю сцену в пастораль, как будто сошедшую с сентиментальной гравюры. Две маленькие девчушки в таких же чепцах и платьях, что и старшие женщины, хихикали и шептались, неся вдвоем ведро с молоком.

Судя по тому, что он видел, женское население Небесного Прибежища занимались своими делами в прекрасном расположении духа. Он слышал чью-то песню, доносившуюся через открытую дверь на другой стороне улицы.

В конюшне еще держалась ночная прохлада. Там не было ни людей, ни животных, но царила абсолютная чистота. Он поставил Сирокко в первое стойло, натрусил ему сена, накачал воды. Вороной сунул нос в ясли и только дернул ухом, когда С.Т. повесил на стену его седло. Поразмыслив, С.Т. пришел к выводу, что не обязан следовать пожеланиям Чилтона, и вышел, не сняв портупеи со шпагой.

Он стоял в дверях конюшни, размышляя, как лучше провести разведку. Это надо было сделать, и сделать быстро, но пока все было совсем не так, как он ожидал. Никто в этом городке не казался забитым, вокруг не ощущалось атмосферы зла, а Чилтон… Ну, Чилтон выглядел всего лишь грубовато-добродушным и довольно утомительным проповедником, если судить по его бесконечной речи о морали и правилах пребывания здесь, которой он встретил их всех сегодня утром.

Может оказаться несколько трудным просто прикончить этого типа, хоть С.Т. и сильно подозревал, что будет счастлив это сделать после нудного богослужения в Небесном Прибежище и долгого вечера заунывной философии Чилтона.

Он попытался мысленно увидеть Ли: ее застывшее лицо, тело, когда она рассказывала ему о том, что произошло здесь. Но он ясно помнил лишь звук ее голоса, отчитывающего его за его недостатки.

Он начал сомневаться, в здравом ли она уме. Или он сам. Горе может лишить рассудка. Может, этого никогда и не было: может быть, вообще не было семьи — ни отца, ни матери, ни потерянных сестер.

Он знал, что ему следует забыть о Ли Страхан. Но он уже здесь.

Главная улица расширилась у рыночной площади, открыв по одну сторону мост, а по другую — широкую приветливую аллею, обсаженную раскидистыми деревьями. В конце аллеи, поднимаясь на крутой склон горы, стоял красивый особняк из серебристого камня с медным куполом и изящной балюстрадой.

Он остановился.

Это он уже видел прежде. Фоном акварелей юной девушки, как он помнил, служил этот симметричный фасад с высокими окнами: аристократический, прекрасный, дружелюбно-приветливый.

«Сильверинг, Нортумберленд, 1764…»

Высокая трава оплела великолепные узорчатые чугунные ворота. Там, в конце прекрасной аллеи, вдоль которой вверх по склону взбирались аккуратные домики к венчающей их жемчужине, стоял сам Сильверинг, одинокий и запущенный, как гордый старый придворный, старающийся скрывать от окружающих признаки одряхления.

Он ощутил внезапное горячее влечение к Ли, — притупившаяся было боль вдруг комом встала в горле. С невыразимой печалью смотрел он на здание, где когда-то раздавался ее смех — смех, которого он сам никогда не слышал, — и это заставило его чувствовать себя одиноким, покинутым, униженным.

Здесь жила семья. Чудесная милая веселая семья, — судя по рисункам Ли. Он был свидетелем черного горя, которое таила в себе Ли, — из-за страшной гибели этой семьи.

Было ли так на самом деле? Может быть, страдание исказило ее восприятие прошлого? Но стоя здесь, в уютнейшем городке, разглядывая величественный особняк, он ощущал обаяние жизни, которую вела Ли в родительском доме. Он и сам порою тосковал о таком гнезде, полном родственников, тепла и веселья, — о том, чего у него-то никогда не было.

Но ведь он не может ей этого вернуть! Он понял это внезапно, вглядевшись в мертвые окна особняка. Прошлое невосстановимо. Нежные зарисовки в альбоме и этот заброшенный дом — не имеют уже никакой связи. Чтобы ни случилось с ее семьей — а он столь же мало верил в то, что эти жизнерадостные девушки были убиты, сколь и в то, что они могут воскреснуть, — мир акварелей исчез навсегда.

Дракон оказался выдумкой, и С.Т. никогда не сможет завоевать для нее то, чего ей действительно хочется, — жизнь, которую она потеряла.

Значит, он остался ни с чем. Ему нечем заслужить ее любовь, нечем покорить. Он отточил клинок, достиг прежних успехов в фехтовании, хорошо обучил серого негодяя. И все это за три недели — так он спешил к победе.

И все попусту. Он может убить Чилтона и вернуться в Рай с его головой в чертовой корзине, и не получит взамен ничего, кроме отрывистого «спасибо». И как может быть иначе? Она убедила себя, что хочет отмщения, превратила Чилтона в небывалого преступника, но она обнаружит, как бессмысленно мщение, как только его добьется.

Она отвернется от С.Т. и уйдет, оставив его таким же, как нашла.

Он скрестил руки, оперся спиной на крест, отмечающий место ярмарки, и подумал, каким жалким фатом он сейчас выглядит: как какой-то пылкий рекрут, прибывший на поле брани и обнаруживший, что, кроме него, на нем никого нет.

Дерьмо.

Не придумав ничего лучшего, он направился обратно по улице, бледно улыбнувшись хорошенькой девушке, которая сидела за кружевом в освещенном проеме двери. Он облокотился на калитку.

— Пожалуйста… не скажете ли вы, где я могу найти себе что-нибудь поесть?

— Очень охотно, — ответила она, откладывая работу и вскакивая с крыльца. Она подошла поближе и кивнула ему. — Вы должны пойти по главной улице в ту сторону, — она указала пальцем, наклонив голову к самому его плечу, перегнувшись через калитку, — потом потрудитесь повернуть направо в сторону холма, в первый переулок за ярмарочным крестом. Будьте добры миновать больницу, и в первом доме налево вы найдете обеденный зал для мужчин.