Зеленая миля - Кинг Стивен - Страница 10

– Эй! – позвал Брут из-за двери, где восседал за столом в начале коридора. – Эй вы, скорее сюда!

Дин и я обменялись взглядами с одинаковым выражением тревоги, думая, не случилось ли чего с индейцем из Оклахомы (его звали Арлен Биттербак, но мы его называли Вождь, а Харри Тервиллиджер – Вождь Сырный Козел, потому что ему казалось, будто Вождь так пахнет) или с парнем по прозвищу Президент. Но потом Брут захохотал, и мы бросились смотреть, что произошло. Смех в блоке "Г" столь же неуместен, как и смех в церкви.

Старый Тут-тут, из надежных заключенных, который в те дни заведовал лотком с продуктами, был недалеко со своей тележкой, полной товаров, а Брут основательно запасся на всю долгую ночь: три сендвича, две бутылки шипучки и пара рогаликов. А также половина тарелки картофельного салата, который Тут, несомненно, спер в тюремной кухне, куда у него был, по всей видимости, неограниченный доступ. Перед Брутом лежал открытый журнал дежурств, и, к великому удивлению, он его ничем пока не заляпал. Правда, он еще только начал.

– Что? – спросил Дин. – Что там еще?

– Похоже, в этом году юриспруденция штата раскошелилась на дополнительную охрану, – сказал Брут, все еще смеясь, – посмотрите туда!

Он показал, и мы увидели мышь. Я тоже засмеялся, Дин поддержал меня. Просто нельзя было удержаться, потому что эта мышь вела себя как охранник, контролирующий камеры каждые пятнадцать минут: крошечный пушистый охранник, проверяющий, не пытается ли кто-то сбежать или покончить с собой. Сначала она просеменила немного вдоль по Зеленой Миле, потом повертела головой из стороны в сторону, как бы проверяя камеры. Потом опять просеменила вперед. А то, что несмотря на крики и смех было слышно, как храпят наши постояльцы, выглядело еще смешнее.

Обычная коричневая мышка, вот только странно так проверяющая камеры. Она даже вошла в одну или две из них, легко пролезая между нижними прутьями решетки, да так, что многие обитатели нашей тюрьмы, нынешние и прошлые, могли только завидовать. Правда, тем, естественно, всегда больше хотелось вылезать.

Мышь не зашла ни в одну из занятых камер, только в пустые. И наконец подошла почти совсем близко к нам. Я думал, она повернет обратно, но она не повернула. Похоже, она нас совсем не боялась.

– Это ненормально, обычно мыши не подходят так близко к человеку, – слегка нервно заметил Дин. – Может, она бешеная?

– Господи, Боже мой, – сказал Брут с полным ртом, прожевывая бутерброд с солониной. – То же мне, специалист по мышам. Мышевод. Ты видишь у нее пену изо рта, Мышевод?

– Я у нее и рта-то не вижу, – огрызнулся Дин, и мы снова все рассмеялись. Я тоже не заметил у мыши рта, но видел темные крошечные бусинки глаз, и они мне совсем не казались безумными или бешеными. Они были умными и любопытными. Когда я отправлял на смерть людей, – людей, имевших предположительно бес-смертную душу, – они выглядели более тупыми, чем эта мышь.

Она просеменила вверх по Зеленой Миле до точки, находившейся меньше чем в метре от нашего стола, который не представлял собой ничего особенного – обычный стол, за какими сидят учителя районной школы. И вот тут мышь остановилась и с важным видом обвила хвостиком лапки, словно пожилая леди, расправляющая юбки.

Я сразу перестал смеяться, ощутив холодок, мгновенно пронизавший меня до костей. Я не знаю, почему я это почувствовал, – никто ведь не любит выглядеть смешным, но я собираюсь рассказывать и об этом.

На секунду я вообразил себя не охранником, а вот этой мышью – всего лишь еще одним осужденным преступником на Зеленой Миле, который осужден и приговорен, но все еще в состоянии смело глядеть вверх на стол, возвышающийся на километры (словно трон Господа в Судный день, который, несомненно, предстоит увидеть однажды нам всем), и на сидящих за ним гигантов в синей одежде с низкими тяжелыми голосами. Гиганты эти стреляли в таких из пистолетов ВВ, гоняли их щетками или ставили ловушки, которые ломали им хребет, пока они осторожно пробирались к кусочку сыра на медной пластинке.

Щетки около стола не было, но в ведре стояла вращающаяся швабра, конец которой все еще находился в отжимателе: была моя очередь мыть зеленый линолеум и все шесть камер, и перед тем, как засесть за бумаги с Дином, я это сделал. Я увидел, что Дин хочет взять швабру и замахнуться. Я коснулся его кисти как раз в тот момент, когда его пальцы дотянулись до гладкой деревянной ручки. «Оставь, пусть будет», – сказал я.

Он пожал плечами и убрал руку. Я понял, что он не более, чем я, испытывал желание прихлопнуть мышь.

Брут отломил кусочек от бутерброда с солониной и протянул его через стол вперед, осторожно сжимая двумя пальцами. Мышь посмотрела вверх с живым интересом, словно уже зная, что это такое. Наверное знала, я видел, как зашевелились ее усики и дернулся носик.

– Брут, не надо! – воскликнул Дин, потом взглянул на меня. – Не разрешай ему, Пол! Если он начнет кормить эту зверюшку, то нам придется накрывать стол для всех четвероногих тварей.

– Я просто хочу посмотреть, что она станет делать, – сказал Брут. – Исключительно в интересах науки. – Он посмотрел на меня: я был начальник, даже в таких отклонениях от устава. Я подумал и пожал плечами, словно мне было все равно.

Конечно же, мышь все съела. В конце концов, на дворе стояла Депрессия. Но то, как она ела, привело нас в восторг. Она подошла к кусочку сендвича, обнюхала его, а потом села перед ним, словно собака, схватила и разделила хлеб пополам, чтобы добраться до мяса. Она сделала это так сознательно, словно человек, приступающий к хорошему обеду с ростбифом в своем любимом ресторане. Я никогда не видел, чтобы животное так ело, даже хорошо дрессированная собака. И все время, пока мышь ела, она не сводила с нас глаз.

– Это разумная мышь или голодная, как волк, – прозвучал новый голос. Это был Биттербак. Он проснулся и теперь стоял у решетки камеры в одних обвисших трусах. В правой руке между указательным и средним пальцами он держал самокрутку, его седые, цвета стали волосы, заплетенные в две косы лежали по плечам, когда-то мускулистым, а теперь начинающим становиться дряблыми.

– Ты знаешь индейскую мудрость о мышах, Вождь? – спросил Брут, глядя, как мышь ест. Мы были просто поражены, насколько аккуратно она держала кусочек солонины в передних лапах, иногда поворачивая его и глядя с восхищением и одобрением.

– Не-а, – сказал Биттербак. – Знал я одного смелого, у него была пара перчаток, он уверял, что они из мы-шиной кожи, но я не верил. – Потом он засмеялся, слов-но все это было шуткой, и отошел от решетки. Я ус-лышал, как заскрипела койка, когда он ложился.

Этот звук стал сигналом для мыши, что пора уходить. Она покончила с тем, что держала, фыркнула над тем, что осталось (в основном хлеб, пропитанный горчицей), потом снова посмотрела на нас, будто хотела запомнить лица, если вдруг встретимся снова. Потом повернулась и засеменила туда, откуда пришла, но уже не заглядывая в камеры. Ее поспешность напомнила мне Белого Кролика из «Алисы в стране чудес», и я улыбнулся. Она не задержалась у двери в смирительную комнату, а исчезла под дверью. Стены этой комнаты были обиты мягким, специально для тех, у кого слегка размягчились мозги. Мы держали там инвентарь для уборки, когда не использовали его по прямому назначению, и несколько книг (в основном вестерны Кларенса Милфорда, но в одной, которую выдавали только по особым случаям, была богато иллюстрированная сказка, где Попай, Блуто и даже Вимпи – Пожиратель Котлет по очереди отвоевывали Олив Ойл). Там еще находились всякие принадлежности, в том числе цветные восковые каран-даши, которым Делакруа позднее нашел хорошее применение. А еще в смирительной комнате лежала куртка, которую никто не желал надевать: белая, сшитая из двойного слоя ткани с пуговицами, застежками и пряжками на спине. Мы все знали, как в два счета запаковать в нее «проблемного» ребенка. Они не так часто бушевали, наши потерянные парни, но, если бушевали, Боже, ждать не приходилось, когда все уладится само собой.