В августе 41-го. Когда горела броня - Кошкин Иван Всеволодович - Страница 26

— Безуглый, — передай Нечитайло и Турсунходжиеву — следовать за мной через лес на ту сторону для атаки немецкой артиллерии! Будем выручать Иванова! — приказал Петров.

— Есть, — ответил радист и принялся вызывать «тридцатьчетверку» украинца.

Петров на всякий случай флажком подал сигнал: «Делай, как я!» — и, усевшись обратно, закрыл люк.

— Вася, пошли в лес — приказ комбата. Все, что увидишь, — дави, не жди моего приказа! — скомандовал старший лейтенант.

— Так я это и делал, — ответил Осокин, разворачивая танк.

Водитель, похоже, уже справился с собой, и его голос звучал почти спокойно.

— Командир! — раздался в наушниках голос радиста. — Турсунходжиев подтвердил получение, а лейтенант Нечитайло требует, чтобы вы повторили приказ лично.

— Соедини меня с ним! — крикнул Петров.

— Есть! Готово! Ёж-один вызывает Ежа-два!

Петров, который в бою помимо основных своих обязанностей должен был командовать еще и своим танком и кидать снаряды в пушку, обычно не дожидался, пока радист соединит его с подчиненными, а просто передавал приказы через него. Как правило, это не вызывало вопросов, и чего ради Нечитайло сейчас потребовал личного подтверждения — старший лейтенант не понимал. У Петрова шевельнулась одна гаденькая мыслишка, и он немедленно ее озвучил:

— Что за балаган, Петро? Обосрался уже? Вперед идти не хочешь?

Секунду наушники молчали, потом донесся голос комвзвода-1, из которого даже помехи не смогли вытравить глубокую обиду:

— Есть! Есть вперед! Конец связи.

Петров подумал, что, наверное, зря обидел гиганта-украинца, но тут танк тряхнуло и что-то упало сверху, затем последовал еще один удар, и еще.

— Держитесь, буду просеку делать! — крикнул водитель.

Старший лейтенант прильнул к панораме, но ничего, кроме мелькания стволов и листьев, не увидел, прибор наблюдения в борту башни давал ту же картину. К счастью, на этой стороне болота лес рос то ли на месте старой вырубки, то ли гари, во всяком случае, деревья были мелкие, хотя росли часто. Теперь только бы танк не налетел гусеницей на какой-нибудь валун, способный повредить трак, и не свалился в канаву. Высовываться из люка в таких условиях означало получить по голове веткой, если не целым деревом, поэтому оставалось надеяться на то, что кривая вывезет, причем, по возможности, куда надо. Поляна открылась внезапно. На площадке длиной примерно сто метров и такой же ширины люди в серой форме торопливо собирали артиллерийскую батарею, ставя в упряжь непривычного вида гаубицы с маленькими щитками. При виде танка крупные, с кургузо обрезанными хвостами кони забились, пытаясь разорвать упряжь, солдаты бросились врассыпную.

— Васька! — срываясь от восторга на тонкий вой, закричал старший лейтенант. — Гуляем! Дави гадов!

Осокин повел машину прямо на ближнюю упряжку, но в последний момент отвернул и ударил орудие. Гаубица опрокинулась набок, кони, наконец разорвав постромки, с визгом унеслись куда-то в лес.

— Ты что делаешь, дубина, хочешь застрять на этом дерьме? — рявкнул Петров.

— Так кони-то чем виноваты! — закричал в ответ механик, давая задний ход.

Старший лейтенант развернул панораму влево. Крайний расчет, судя по всему, должен был вот-вот закончить запрягать.

— Осокин, короткая остановка. Симаков, орудие влево, уйдет! — заревел командир.

— Есть!

Башня разворачивалась нестерпимо медленно, артиллеристы уже попрыгали на орудие и передок, ездовые хлестнули коней.

— Есть, вижу цель!

— Огонь!

На такой дистанции промахнуться было невозможно. Осколочно-фугасный снаряд ударил гаубицу в трубу противооткатного механизма. Даже сквозь рев двигателя комроты услышал дикий, выворачивающий визг убиваемого коня; уцелевшие битюги бились, пытаясь тянуть потерявшее колесо орудие, но им мешали лежащие на земле убитые и раненые лошади. Петров развернул панораму — расчеты оставшихся двух орудий решили не испытывать судьбу и бежали в лес, сопровождаемые огнем спаренного пулемета. По поляне носились десятки обезумевших лошадей, стояли брошенные снарядные повозки и передки. Петров откинул люк и, держа наган в правой руке, с опаской высунул голову из башни. Больше всего старший лейтенант опасался, что какой-нибудь до дури бесстрашный немец затаился рядом с гранатой. Комроты быстро осмотрелся. Последние артиллеристы бегом неслись к лесу, кони тоже разбежались, за исключением тех, что были впряжены в одно из уцелевших орудий и трех уцелевших после попадания снаряда. На поляне лежали с десяток убитых и раненых немцев и столько же лошадей, стояли неясного назначения повозки, валялись снаряды. Но больше всего Петрова поразило то, что у уцелевшей запряжки суетились два солдата в серой форме, судя по всему, ездовых, и пытались успокоить бьющихся битюгов. При появлении русского танкиста один продолжил шептать что-то на ухо коню, а второй поднял руки и закричал:

— Herr Ofizier, bitte nicht schiessen! Hier sind nur die Pferde. (Господин офицер, пожалуйста, не стреляйте. Это просто лошади.) — Он указал рукой на лошадей и похлопал ближайшего битюга по шее.

— Что там такое, командир? — крикнул наводчик.

— Да коноводы с лошадьми остались, просят не стрелять, — ответил старший лейтенант.

— Сдаются, что ли?

— Похоже на то.

— Ну да, сдаются, — раздался в наушниках полный злобы голос Безуглого. — Командир, давай я их срежу на всякий случай. Танк только доверните, а то они у меня в мертвой зоне.

— Я тебе срежу. Ты что, озверел? — Петров снова повернулся к ездовым.

Немецкий он знал хорошо, мог не только читать, но и свободно объясняться, но сейчас горячка боя вышибла из головы все. С трудом подобрав слова, стараясь, чтобы голос звучал уверенней, он крикнул немцам:

— Хенде хох! Бляйбен… э-э-э… зи хир. Венн ди руссише золдатен коммен дас… черт, коммен данн гебен зиль… зиль гефанген. (Поднимите руки! Оставайтесь на месте. Когда придут русские солдаты, просто сдавайтесь в плен.)

— А ты им что сказал? — спросил Симаков.

— Велел стоять и ждать, пока наши придут, а там сдаваться. Безуглый, передай комбату: атаковали немецкую батарею, два орудия уничтожили, еще два захватили, пусть подберут трофеи. Осокин, давай за немцами.

Он в последний раз посмотрел на стоявших с поднятыми руками немцев и, опустив крышку люка, уселся обратно на свое сиденье. «Тридцатьчетверка» тронулась с места и, набирая ход, пересекла поляну. Раздавив попутно какую-то повозку, водитель повел танк через лес, в том направлении, откуда доносился непрерывный грохот артиллерийского боя. Пройдя сто метров, машина пересекла полосу поломанных и согнутых деревьев, и Осокин, не дожидаясь приказа, остановил машину.

— Командир, наши следы, «тридцатьчетверочные»! — крикнул мехвод.

— Это Пахомов, — ответил Петров. — Он наших немцев и спугнул, что они засобирались, а сам не заметил, мимо прошел. Василий, давай вдоль следа, поищем ребят.

Пахомов нашелся на опушке. Машина младшего лейтенанта, который очень не хотел, чтобы его сочли вредителем, застыла посреди разгромленной немецкой противотанковой батареи. Взгромоздившись на расплющенный трехосный крупповский грузовичок, «тридцатьчетверка» замерла, грозно задрав в небо мертвую пушку. Люки танка были закрыты, броня не несла видимых повреждений. Экипаж Пахомова уничтожил пять немецких орудий и три грузовика, прежде чем неведомая сила нанесла удар, навсегда погасивший ярость советских танкистов. Похоже, «тридцатьчетверка» случайно вылетела на батарею и носилась кругами, давя все, что попадало под гусеницы, пока ее не подбили. Земля вокруг была перепахана, кое-где валялись изуродованные трупы. Пахомов ушел вперед один, дрался один и погиб один. Петров почувствовал, что покрывается холодным потом. Он вдруг понял, что, рванувшись вперед, рискует повторить судьбу лейтенанта. Хуже всего было то, что он утратил управление своей ротой и теперь другие машины точно так же прорываются через лес, натыкаются на противника и принимают бой в одиночку. Старший лейтенант торопливо расстегнул кобуру, висевшую на стенке башни рядом с флажками, и вытащил ракетницу.