Обезьяна - Кинг Стивен - Страница 8

— Она была старая, — вздохнул дядя. И лицо его сделалось усталым и печальным — и сам он показался старым. — Для собаки двенадцать лет — возраст. Ты не терзайся так — старушке Дейзи это не понравилось бы.

— Возраст, — согласился ветеринар и все равно оставался встревоженным, потому что собаки не погибают от черепного кровотечения даже в двенадцать лет. («Словно кто фейерверк ей в голову вставил», — услышал Хол слова ветеринара, когда дядя копал яму за сараем, недалеко от места, где в 1950-м похоронил мать Дейзи: «Я в жизни, Уилл, подобного не видел».)

А потом, трясущийся как кролик, но не в силах с собой совладать, Хол поднялся на чердак.

«Хэлло, Хол, как жизнь?» Обезъяна ухмыльнулась из своего темного угла. Неизменная стойка. Тарелки разомкнуты сантиметров на сорок. Подушка от софы, которую Хол ставил на торец между ними, валялась теперь совсем в другом конце чердака. Что-то — какая-то сила — так ее швырнуло, что обивка лопнула и все внутренности вывалились наружу. «Не убивайся из-за Дейзи», — зашептала обезъяна у него в голове, нацелив дробинки тусклых глаз в широко раскрытые зрачки Хола Шельберна. «Что убиваться из-за Дейзи, она была старая, Хол, и ветеринар так сказал, а между прочим, видел, как у нее хлестала кровь из глаз, Хол? Заведи меня, Хол. Заведи, давай поиграем, и кто выйдет из игры, Хол. Ты?»

Придя в себя, Хол сообразил, что как загипнотизированный ползет к обезъяне. И тянется к ключу. Тогда он стал пятиться, в панике едва не вывалился с чердака, и если бы лестничный колодец был шире, грохнулся бы неприменно. При этом он негромко подвывал.

А теперь он сел в лодку и посмотрел на сына.

— Ничего это не даст. Я уже пробовал однажды.

Пити с беспокойством посмотрел на сумку.

— И что вышло?

— Сейчас нет охоты рассказывать. А пока толкай лодку.

Мальчик наклонился, корма скользнула по песчаному дну. Хол с силой оттолкнулся, исчезло чувство связи с землей, и вот уже лодка, чуть покачиваясь на волнах, несет легко свое тело после нескольких лет сна в темном эллинге. Хол вложил весло в уключину.

— Пап, ты долго? — позвал Пит.

— Не волнуйся, — подбодрил отец. И поежился, глядя на сумку.

И принялся грести, стараясь сосредоточиться на движении. Скоро привычно заныло в пояснице и между лопаток. Берег удалался. Как бы по волшебству Пити снова был восьми-, шести-, четырехлетним мальчиком, который стоял у кромки воды, приложив крошечную руку козырьком к глазам.

Ветерок усилился, посвежело. Нос лодки задирался и, опускаясь, резал волну пополам. Казалось, ветер за каких-нибудь пару минут усилился. Похоже, что-то кричит Пити. Верно. Из-за ветра Хол не разбирал, что именно. Да и не важно теперь. Избавиться от обезъяны еще лет на двадцать — а может…

(Г о с п о д и, н а в с е г д а.)

…навсегда — вот что важно теперь.

Лодка подпрыгнула на волнах, Хол повернулся и заметил крошечные белые гребешки. Еще раз глянул на берег, он увидел Охотничий мыс, стены полуразрушившегося эллинга, который принадлежал, кажется, Бардонам. Это еще когда они с Биллом были детьми. Значит, уже скоро. Уже скоро то место, где далеким декабрьским утром ушел под лед знаменитый «студэбеккер» Амоса Каллигана. Скоро самое глубокое место на озере.

Пити что-то кричал; кричал и показывал. Хол никак не мог разобрать, что. Лодка плясала, вздымая по обе стороны клюющего носа тучи брызг. В небе появилась и тут же исчезла бескровная радуга. По озеру наперегонки бежали тени, и волны уже кипели; гребешки выросли. Стало холодно, тело покрылось гусинной кожей, и теперь спина была мокрой от брызг. Хол упрямо греб, следя за берегом и сумкой. Лодка снова подпрыгнула, да так сильно, что на этот раз он ударил левым веслом не по воде, а по воздуху.

Пити показывал на небо, а его слабый, неясный крик едва доносился.

Хол повернулся.

Вода бесновалась, и вот уже иссиня-черная поверхность озера покрылась белыми рубцами. По волнам к лодке неслась тень, и что-то знакомое, настолько леденяще-знакомое, казалось, в ней было, что он глянул вверх, и в горле забился сдавленный вопль.

Солнце, скрывшись за тучу, обратило ее в ломающийся, сгорбленный силуэт с двумя разомкнутыми, золотистыми по краю серпами. Сквозь пару открывшихся в верхней части отверстий били жесткие пучки света.

Когда тень прокатила над лодкой, из сумки приглушенно забряцали тарелки. Д и н ь — д и н ь — д и н ь — д и н ь, в о т, Х о л, н а к о н е ц и д о б р а л с я д о с а м о г о г л у б о к о г о м е с т а н а о з е р е, т е п е р ь и т в о й ч е р е д, т в о й ч е р е д, т в о й ч е р е д…

Одним движением Хол поднял весла, наклонился и, очумевший от болтанки, схватил сумку. Тарелки слабо звякнули; сумка раздулась, словно кузнечные мехи, судорожно схватившие воздуха.

— Туда тебя! — надсадно выкрикнул Хол. — ТУДА!

И скинул ее за борт.

Сумка быстро пошла ко дну. Еще мгновение видел Хол, как она тонула, конвульсивно втягивая бока, и все это бесконечное мгновение слышал звон. И на мгновение подводный сумрак вроде бы расступился, и ему удалось заглянуть туда, в эту жуткую пучину, где спят почтенный утопленники: «студэбеккер» Амоса Каллигана, а за его скользким колесом то, что было матерью Хола, — улыбающийся скелет, из пустой глазницы которого пялится окунь. А рядом покоится дядя Уилл и тетя Ида, и тетины седые волосы тянутся навстречу сумке, которая снова и снова кружится, выбрасывая серебристый бисер пузырьков: д и н ь-д и н ь-д и н ь-д и н ь…

Хол стер кровь с разбитых пальцев, вновь опустил весла на воду (о Боже, кузов «студэбеккера» Амоса Каллигана полон мертвых детей! Чарли Сильверман… Джонни Мак-Кейб…) и стал поворачивать лодку.

Раздался сухой, похожий на пистолетный выстрел, хлопок, и под ногами вдруг появилась течь. Лодка старая: наверняка рассохлась; течь, кажется, ерундовая. Да ведь ее вовсе не было. Он мог бы поклясться в этом.

Берег с озером поменялись местами. Теперь Пити стоит за спиной. Над головой разрывается абсурдная обезъяноподобная туча. Хол принялся грести. А уже через двадцать секунд не сомневался, что борется за собственную жизнь. Пловец он не ахти, а в такую погоду и мастеру пришлось бы туго.

Еще два неожиданных сухих выстрела. Послышался характерный металлический скрежет выдираемых из дерева гвоздей. Течь усилилась. Промокли ноги.

Теперь ветер дул в спину, стремясь остановить или даже загнать лодку на середину озера. Хол струхнул, но вместе с тем ощутил горячечное возбуждение. Ее больше нет. Так или иначе. И что бы ни случилось, он знает — теперь она никогда не будет угрожать его детям. А сейчас она, может, зябнет на капоте или на крыше «студэбеккера», на самом дне Хрустального озера. Пожизненно.

Он греб как заведенный. Опять раздался скрежет, хруст. Ржавая жестянка для червей свободно пропутешествовала с носа на корму. В лицо хлестали брызги. Из левого борта вырвало клепку, тут же другую, у ватерлинии справа. Хол греб. Из горла рвался сухой, горячий хрип, и уже чувствовался медный привкус изнеможения. Мокрые волосы спутались.

По дну лодки пробежала трещина, и вода стала быстро прибывать; воды теперь по щиколотку, теперь по икры. Он греб. Но лодка почти стояла на месте.

Вырвало еше одну клепку. Со всех сторон, словно ветви засохшего дерева, пробежали по дну лодки трещины. Вода все прибывала.

Задыхаясь от напряжения, Хол сделал еще несколько лихорадочных ударов веслами. Гребок… еще… на третьем уключины вырвало с мясом. Одно весло потерял, вцепился в другое, вскочил на ноги, стал молотить им по воде. Лодку сильно качнуло, он снова шлепнулся на место.

Банка тут же с треском переломилась, и Хол бултыхнулся в набравшуюся воду, изумившись, какая она холодная. Сразу попытался подняться на колени. В отчаянии мелькнуло: «Пити не должен, не должен видеть, как отец утонет прямо на глазах, ты будешь плыть, пусть даже по-собачьи, как угодно, но будешь…»

Вновь треск, хруст, скрежет, и вот он барахтается, плывет, как никогда в жизни не плавал… а берег так удивительно близко. Через минуту Хол стоял по пояс в воде, метра за полтора от берега.