Под знаком розы и креста - Кузьмин Владимир Анатольевич - Страница 36

– Но как-то странно, что вы оказались вместе.

– Это вы о том, что шулерство к политике покуда не относят? Да ничего странного, по-всякому бывает. Те, кто проигрался, в запале наговорили про меня всякую чушь. Вот мы и попали в одну камеру, к моему великому удовольствию.

– Да какое же удовольствие в камере находиться?

– Маленькое. Но без Левушки его вовсе не было бы. Заводят его в камеру, староста – товарищи в камерах завсегда старшего избирают – мигом к нему: «Фамилия ваша какая будет, товарищ? К какой партии принадлежите?» А он солидно этак в ответ произносит: «Фамилии не имею, один только литературный псевдоним. Принадлежу к единственной настоящей партии, к декадентской»[60]. Так и прописали на листке… Прошу прощения, едва не забыл.

Тут мой собеседник достал из жилетного кармашка часы в золотом корпусе, глянул на время и принялся расталкивать спящего:

– Господин хороший, вы ж просили вас без четверти разбудить, так сейчас уже без десяти минут!

Спящий, услышав эти слова, мигом вскочил и, не сказав ни слова, вышел из номера.

– Пришел, знаете ли, ни здравствуйте, ни еще чего, лег на кровать и буркнул: «Разбуди меня без четверти!» И уснул.

– Тут всегда такой… сквозняк из посетителей?

– Всегда-с! Двери вовсе не запираются, вот и ходят кому надо и кому не надо. Хорошо, хоть тащить отсюда нечего. Вот! – похлопал он бронзового Данте по макушке. – Единственная ценность, но неподъемная.

– Вы про тюрьму не дорассказали.

– Да, не дорассказал. Левушка там мигом устроил веселую жизнь. Прочел реферат об этом самом Данте. Рабочих посадил играть на гребенках, пляс поднял. Тут аж надзирателю досадно стало, попросился пустить смотреть на пляс.

– Пустили?

– Пустили! Слух пошел о веселье, о том, что сидит в камере такой-то декадент и шутки чешет, из других камер стали проситься перевести. Учебу организовал. Днем все с карандашами да с листочками, вечером – пляски. Я аж уходить не хотел.

– Что, так весело?

– Кабы не смертники[61], а и такие в камере были из числа максималистов-экспроприаторов[62], было б весело. Да-с! Чего-то не туда я разговор завернул. Может, вас чем иным помимо беседы развлечь?

– А вы в самом деле шулер?

– Увы и ах! – весело ответил мне случайный собеседник.

– Может, покажете, как это делается?

– Ну уж нет! Показать можно только в игре, а с хорошими людьми я играть не стану. Не сумею удержаться, начну жульничать.

– Если играть не на ставки, а просто из интереса, так и в этом нет ничего дурного. Особенно если вас о том просят.

– Да тут и карт нету. Точнее, я их где-то видел, но колода такая затертая, что мало чего с ней сделать можно.

– Так у меня с собой!

Последнее время я непременно носила с собой карточную колоду, при всяком удобном случае тренируясь в фокусах. А разговор этот затеяла, потому что никак не вязался у меня образ карточного шулера с этим приятным и разговорчивым молодым человеком. Последний глянул на меня с подозрением.

– Я по случаю только что в магазин заходила, – объяснила я нахождение при мне не совсем обычной для молодой девушки вещи, – колода на глаза попалась нарядная, мне понравилась, я ее и купила.

– Ну что ж, давайте ее сюда. И сами двигайтесь ближе.

Он выхватил из угла мусорное ведро, одним движением смел в него со стола остатки трапезы, протер столешницу попавшимся под руку полотенцем. Я тем временем подсела ближе к столу и положила свою колоду. Молодой человек сноровисто вскрыл обертку ногтем на мизинце, извлек карты и принялся их ловко перетасовывать:

– Игра в покер вам знакома?

– Да, – кивнула я. – Только давайте сыграем простую игру на четыре карты.

– Как прикажете, – сказал шулер и сдал по четыре карты.

Я глянула на свои, скинула две и получила две другие. Мой партнер менять ничего не стал.

Мы открыли карты, и он выиграл.

– Замечательно! – воскликнула я. – А можно мне сдать?

– А это мне без разницы, – самодовольно откликнулся он.

Я аккуратно, без всяких выкрутасов, перетасовала карты и сдала на руки по четыре штуки.

– Одну поменяйте, пожалуйста, – сказали мне.

Я поменяла.

– А вам что же, ничего менять не нужно?

– Нет. У меня и так хорошая карта.

– Вы бы глянули на них для начала, – посоветовал мне шулер, – а то это сейчас мы просто так играем, а в настоящей игре такую самоуверенность непозволительно демонстрировать. Даже если за столом нет шулера.

– Все равно не буду менять. Вскрывайтесь.

– Четыре короля!

– Четыре туза!

– Это как же? Вот ведь и не заметил ничего! Где ж вас такому научили, если не секрет?

– Секрет! Но чтобы вам было приятно, скажу, что и сама я ничего не заметила, пусть в отличие от вас и следила за вами специально. А вы просто от меня ничего подобного не ожидали.

– От кого тут ничего не ожидали? – спросили от дверей.

Я обернулась и увидела невысокого человека приятной наружности, которую сильно портил помятый вид одежды.

– Уже и карточный притон устроили! – проворчал человек. – На минуту уйти нельзя.

– Ты, Левушка, не обижайся, это я просто барышню развлекал. Рад тебя видеть. Как отсидел-то?

– Отдохнул, выспался. Там хоть и тесно, но место для сна всегда можно найти. Не то что здесь. Придешь, бывало, ночью, кровать невесть кем занята, да поди до нее доберись. Раз пять споткнешься о спящих на полу. Хорошо, если кресло оставят, так в кресле и спишь.

– Да ты проходи, чувствуй себя как дома.

– Спасибо тебе, Аркадий, на добром слове, утешил! Здравствуйте, сударыня! Ну и тебе здорову быть, Аркадий! С чем пришел?

– Я же обещал за тобой присматривать. Для начала вот всех разогнал, чтобы не мешались под ногами.

– Разве всех? Вы, сударыня, не обижайтесь на меня. Это у меня шутки такие ворчливые, оттого что озадачен я сильно. Вы ко мне сами по себе или с ним?

– Сама. Есть у меня к вам пара вопросов. Вот только не вовремя я, да и неловко вам такие вопросы задавать.

– Вы не смущайтесь и спрашивайте без экивоков.

– Вы Валентина Пискарева помните?

– А что с ним?

– Убили.

– Вот ведь!

Лев Львович потеребил свою эспаньолку[63] и наконец прошел в комнату, сел устало на кровать:

– Рассказывайте.

Я рассказала про смерть Пискарева и про то, что обвиняют в его убийстве Михаила Пушкина.

– Я правильно понял, что вы желаете Михаилу помочь? Тогда спрашивайте!

– Очень может быть, что Валентин все же стал членом тайного ордена, чем-то провинился и убийство это – наказание ему, – выложила я все без утайки.

Лев Львович сильно огорчился и глубоко задумался.

– Спрашивал он меня о масонах и прочих, – сказал он наконец. – И я не посчитал нужным отказывать и познакомил его с парой человек. Мне они казались людьми безобидными. Но кинжал-то, которым его убили, по вашим словам, был розенкрейцерский, а я его знакомил с масонами.

– И все равно, если возможно, назовите мне их имена.

– Назову, не вижу причин не назвать. Барон фон Остен Дмитрий Александрович. Второго зовут Градов Алексей Павлович.

– Пискарев не говорил вам, чем завершилось его с ними знакомство?

– Нет. Мы вообще с ним больше прочего о символах разных беседовали. Ну и о Бодлере он любил поговорить. Я посчитал, что его интерес к масонам вызван умозрительным интересом к символам и их значениям. И сам я с этими господами, что вам назвал, именно на этой почве общался.

– А нет ли среди ваших знакомых людей, что одновременно связаны и с одним из орденов, и с тайными политическими организациями? Или такого человека, кто связан с политической деятельностью, но интересовался тайными орденами?

– Не припомню. Нет, точно скажу, не припомню.