Звезда сыска - Кузьмин Владимир Анатольевич - Страница 32

останки раковины и сам трагик окончательно провалились в люк То есть не совсем окончательно: ноги и голова не пожелали проскользнуть в «разверзшуюся пред ним бездну» и остались торчать над рампой. Чуть позже с помощью дедушки ему таки удалось полностью покинуть сцену.

Это рассказывать долго, а так все случилось за неполную минуту. И вот тут все в театре: актеры за кулисами, зрители в зале, служители в проходах, истопники и буфетчики, подглядывающие через занавеси на дверях зала, все осознали суть происшествия. По театру прокатилось землетрясение, он буквально содрогнулся от хохота, переходящего в истерику. Мне и самой едва не сделалось дурно, а в ложах, говорят, и вовсе дело доходило до обмороков.

Господин Вяткин свою газетную заметку о происшествии в театре так и озаглавил «Искусство истребовало свои жертвы, или Двенадцать обмороков в конце трагедии».

Да, вот еще. Александр Александрович, прочитав эту заметку, вполне благожелательную и правдоподобную, неожиданно позвонил в редакцию и потребовал напечатать опровержение. На том конце провода его не дослушали до конца, но нагоняй за неточность подачи фактов господину рецензенту учинили. Тот примчался в театр и потребовал объяснений. Господин антрепренер очень мило объяснил ему, что с написанным он целиком и полностью согласен, но требует увеличения числа обмороков как минимум вдвое, потому как по поступившим лично ему сообщениям их было никак не меньше двух дюжин. Недоразумение было улажено, противники решили окончательный мир промеж себя закрепить дружеским ужином, за которым вновь едва не поссорились, но уже по совершенно иному поводу.

27

В понедельник с утра я ходила с Пелагеей на рынок. Мороз ударил самый настоящий, сибирский, ветви деревьев покрылись толстым слоем инея и сверкали в неярких лучах съежившегося (может, тоже от мороза?) солнца, словно бриллианты чистой воды. Выходила я из дому с некоторой опаской, хоть и обулась в валенки да укуталась шалью, вдруг у меня сразу щеки и нос белеть станут, застынут от такого холода? Но оказалось все совсем не страшным. Может, это и банально, но в голову сами собой пришли строчки:

— Мороз и солнце! День чудесный!

Наши с Пелагеей пуховые платки мигом опушились от дыхания инеем, лица разрумянились. Стало весело и бодро.

И базар шумел, невзирая на мороз. Мы начали осмотр с рыбных рядов, расположенных возле башенки ресторана «Славянский базар». Рыбой торговали прямо с саней. Полюбовались осетром-богатырем, чья голова упиралась в облучок,[49] а хвост при том свешивался с заднего края саней. Потом пошли делать покупки. Мелкая рыба на морозе смерзалась плотными кучами, так те кучи рубили топорами на куски, кому какой надобен. Экземпляры покрупнее были разложены по отдельности. Мы приобрели двух налимов и двух стерлядей средней величины. Средняя величина по здешним меркам, это в руку длиной! Налимы должны были послужить для варки рыбного супа, особо при этом ценилась налимья печень. Ну а из стерляди можно было готовить, что душа пожелает. Моя душа желала расстегаев с вязигой. Или кулебяку с гречей и рыбой. Или…

Потом мы прошли дальше, прикупили по мерке замороженных ягод клюквы, брусники. Мимо многих товаров проходили не задерживаясь. Грибов во всех видах — сушеных, соленых, в маринадах — и дома было в достатке. Молоко, которое продавалось здесь замороженными в мисках брикетами, нам доставляли на дом в свежем виде. Мед тоже имелся в запасах. Про овощи и говорить нечего — погреб полон!

Зато в рядах, где торговали птицей, мы пробыли долго. И чего здесь только не было! Рябчики, тетерева, глухари, всевозможные утки и чирки и прочая дичь. И домашней птицы тоже немало продавалось. Дичь, само собой, была битая, то есть убитая из ружья или в силки пойманная, а домашняя птица по большей части продавалась в живом виде. Хотя тоже имелась и забитая, и даже ощипанная. Пелагея и та пришла от всего этого в некую озабоченную задумчивость и какое-то время переводила взгляд с гусей и уток на рябчиков. И что-то шептала, а еще правильнее сказать, шевелила губами. Считала, видимо, расходы. Итогом этих подсчетов стал длинный и оживленный торг. Я больше смотрела по сторонам, чем прислушивалась, но разговор, кажется, был веселым:

— Почем за птицу-то грабите? Почем? Сшутил тоже!

— Да вы сами не белены объелись, такие цены смешные заворачивать?

Завершилось дело тем, что к нам в сумки перекочевали полдюжины рябчиков.

Помимо всяких разных других покупок Пелагея приобрела бараний бок, и у меня зародились некоторые подозрения. Не разрешило их даже посещение винного магазина. Там Пелагея купила бутылку церковного вина, нежинскую рябиновую настойку и бутылку смирновской водки. Я не сдержалась и невинным тоном спросила:

— Не иначе, у нас праздник намечается?

— Это с каких таких щей ты удумала? — столь же невинно отвечала она.

— Пелагеюшка, ну будь ласкова, будь добренька, скажи, что за праздник?

— Ох, неугомонная. У Марии Степановны именины! У хозяйки нашей! Именины и день рождения. Она вас сама намеревалась пригласить, вот я и помалкивала. Еще придут ее друзья старинные по мужниной службе. Прокоп Игнатьевич, когда еще жив был — царство ему небесное — так они семьями дружили. Да и сейчас друг дружку не забывают. Вот все тебе знать надобно! На базар со мной увязалась, вызнала обо всем. Тебе теперь и неинтересно станет. Ты, небось, уж и про все блюда, что я готовить собралась, вычислила?

— Ага, вычислишь их, как же. Ты из чего угодно сто разных блюд напридумаешь, одно вкуснее другого, да таких, что раньше и представить невозможным казалось, — сказала я чуть ворчливо, но Пелагея похвалу оценила, заулыбалась, сверкнув белоснежными зубами.

За чаем мы с дедом и впрямь получили официальное приглашение. Приглашение было с благодарностью принято, потому мы и заторопились уходить: надо было по пути в театр с подарком определиться.

Дедушка не стал мелочиться, скорее даже пошиковать решил, потому как выбрал все в том же второвском пассаже красивый чайный сервиз на шесть персон. Фарфор был высокого качества, тонкий, с чистым звоном и белоснежный, а на каждом из предметов была нарисована белка и еловая ветвь с шишками.

— Не разоримся ведь? — подмигнул он мне, принимая от приказчика посуду, упакованную в коробку и обернутую в красивую бумагу. — У нас же теперь два жалованья на семью.

Я от таких слов даже растерялась. О жалованье я как-то не задумывалась до этой минуты, а ведь оно мне должно было быть положено, раз работу я исправно исполняю! Стало очень интересно, какой же будет сумма? Хотя чего гадать, жалованье должны были выплатить не сегодня так завтра, вот все и узнаю.

С вопросов этого самого денежного оклада и начался мой день в театре. Наш новый бухгалтер и кассир, Иннокентий Иванович, поймал меня на самом входе и потребовал, чтобы я прошла за ним для подписания контракта! Вот даже как!

И причитающаяся мне сумма была впечатляющая: одиннадцать рублей ежемесячно! Понятное дело, что высокие чины получают в разы больше, до тысячи рублей за год. А вот тот приказчик, что нас только что в магазине обслуживал, вряд ли зарабатывает заметно больше. Я сразу стала прикидывать, что можно будет себе позволить из первого моего жалованья, но в голову лезли всякая ерунда и мелочи вроде шоколада и прочих сладостей. Надо с дедушкой посоветоваться, он что-нибудь толковое предложит. Эх, жаль, мне бенефиса не положено!

28

Задержавшись в театре, я едва поспевала встретиться с Петей возле магистрата. Пришлось нанимать извозчика, потому что очень не хотелось заставлять его ждать на таком сильном морозе. Я была отчего-то уверена, что он станет дожидаться меня именно на улице. Усевшись в сани, я начала себя корить: вот, жалованья я еще не получила, а тратиться уже начала! Но мчаться по городу, закутавшись в теплый полог, было настолько чудесно, что угрызения совести были мигом забыты. В итоге мы подошли к месту встречи единовременно с Петей.