Прежде чем я упаду - Оливер Лорен - Страница 35

— Может, накидать на пол подушек? — Я оглядываюсь по сторонам. — Для красоты.

Склонив голову, она сосредоточенно следит за пальцами.

— Есть один художник, он всегда мне нравился… он еще рисует лестницы, которые ведут одновременно вверх и вниз…

— Мауриц Эшер?

Она устремляет на меня взор, явно удивленная тем, что мне известно, о ком речь.

— Он самый. — На ее лице мелькает улыбка. — Ну, может, повесить здесь его репродукцию. Просто, типа, приклеить скотчем, и будет на что смотреть.

— У меня дома с десяток его альбомов, — выпаливаю я от радости, что она успокоилась и не станет вышвыривать меня из туалета. — Мой папа — архитектор. Он любит такие штуки.

Закончив трудиться, Анна лижет шов и немного подкручивает готовый косяк пальцами. Затем кивает на стул.

— Если решила остаться, запри дверь. Пусть здесь будет частная собственность.

Стул скребет по плиткам пола, когда я спешу к двери; мы обе вздрагиваем, ловим себя на этом и смеемся. Анна достает фиолетовую зажигалку с цветочками — вот уж странно выглядит в ее руках — и пытается прикурить. Зажигалка безуспешно искрит; Анна ругается и отшвыривает ее, затем снова роется в сумке и выуживает зажигалку в виде верхней половины обнаженной женщины, нажимает на голову, и из сосков выскакивают синие огоньки. Вот какая зажигалка должна быть у Анны Картулло.

Ее лицо становится серьезным; она медленно затягивается и смотрит на меня сквозь клубы сизого дыма.

— Ну, — наконец подает она голос, — так за что вы ненавидите меня?

Чего угодно я ожидала от нее, но только не этого. Еще более неожиданно, что она протягивает мне косяк, предлагая затянуться.

Медлю я не дольше секунды. Ну да, я умерла, но это не значит, что я стала святой.

— Мы не ненавидим тебя.

Получается не слишком убедительно. Просто я не уверена. На самом деле я не ненавижу Анну. Линдси вечно твердит, что ненавидит ее, но с Линдси никогда не ясно, в чем дело. Я затягиваюсь косяком. До сих пор я курила травку только однажды, но сотни раз наблюдала, как это делается. Я вдыхаю; легкие наполняются дымом. Вкус вязкий, словно жуешь мох. Я пытаюсь задержать дыхание, как положено, но дым щекочет мне горло; я кашляю и возвращаю косяк.

— Тогда в чем причина?..

Она не уточняет: «…ваших козней». Надписей в туалете. Анонимной рассылки в десятом классе: «У Анны Картулло хламидии». Уточнения ни к чему.

Косяк возвращается ко мне, и я снова затягиваюсь. Линии изгибаются, одни предметы размываются, другие становятся резкими, словно кто-то крутит фокусировку на камере. Неудивительно, что люди не чураются Алекса, хоть он и кретин. Он торгует классной дурью.

— Не знаю. Надо же на ком-то срывать злость.

Вот так, оказывается, просто. Слова вылетают изо рта, прежде чем я понимаю их правоту. Затянувшись, я передаю косяк Анне. Все будто приумножилось; я ощущаю тяжесть своих рук и ног, слышу стук сердца и ток крови по жилам. В конце дня наступит тишина, если только колесо времени не повернется вспять и все не повторится.

Раздается звонок. Обед окончен.

— Черт, черт, — торопится Анна. — Мне нужно в одно место.

Пытаясь собрать свое барахло, она случайно опрокидывает жестянку. Пакетик с травой оказывается под раковиной, бумажки вспархивают и разлетаются повсюду.

— Черт.

— Я помогу.

Мы опускаемся на четвереньки. Мои пальцы словно распухли и онемели, я с трудом поднимаю бумажки с пола. Это кажется смешным, и мы с Анной хохочем, опираясь друг на друга и задыхаясь. Время от времени она повторяет: «Черт».

— Лучше поспеши. — Ярость и боль последних нескольких дней исчезли, оставив меня свободной, беспечной и счастливой. — Алекс взбеленится.

Она замирает. Наши лбы так близко, что почти соприкасаются.

— Откуда ты знаешь, что я встречаюсь с Алексом? — спрашивает она отчетливо и тихо.

Слишком поздно я осознаю, что не удержала язык за зубами.

— Пару раз видела, как вы крадетесь через Курительный салон после седьмого урока, — расплывчато объясняю я, и она успокаивается.

— Ты ведь никому не проболтаешься? — Она прикусывает нижнюю губу. — Я не хочу…

И осекается. Возможно, собиралась сказать что-нибудь о Бриджет? Но она только качает головой и продолжает собирать бумажки, на этот раз быстро.

Растрепать, что Анна Картулло спит с Алексом, после того, что я натворила, после мистера Даймлера? Смешно!

Я не вправе никому говорить. Я курю травку в туалете, у меня нет друзей, учитель математики засунул язык мне в горло, мой парень ненавидит меня за то, что я не (обираюсь с ним спать. Я умерла, но еще живу. В этот миг до меня по-настоящему доходит абсурдность происходящего, и я снова начинаю хохотать. Анна мрачнеет. Ее глаза — большие яркие стеклянные шарики.

— Что? — с вызовом произносит она. — Ты смеешься надо мной?

Я мотаю головой, не в силах ответить прямо сейчас. От смеха у меня перехватывает дыхание. Я сижу рядом с Анной на корточках, но содрогаюсь всем телом, опрокидываюсь назад и с громким стуком приземляюсь на задницу. На губах Анны снова мелькает улыбка.

— Ты рехнулась, — хихикает она.

Задыхаясь, я ловлю ртом воздух.

— По крайней мере, я не запираюсь в туалетах.

— По крайней мере, меня не развозит от половины косяка.

— По крайней мере, я не сплю с Алексом Лиментом.

— По крайней мере, я не дружу с сучками.

— По крайней мере, у меня есть друзья.

Мы раскачиваемся туда-сюда, заливаясь все громче и громче. Анна хохочет так сильно, что клонится набок и опирается на локоть. Затем перекатывается на спину и остается лежать на полу туалета, забавно повизгивая, точно пудель. Время от времени она фыркает, от чего меня снова распирает веселье.

— Хочу сделать заявление, — с трудом выдавливаю я.

— Тишина в зале! — кричит Анна, делая вид, что опускает молоток, и фыркает в ладошку.

Мне нравится ощущение сгустившегося воздуха. Я плыву во мраке. Зеленые стены — это вода.

— Я целовалась с мистером Даймлером, — сообщаю я и снова загибаюсь от смеха.

Пожалуй, это пять самых нелепых слов в английском языке. Анна приподнимается на локте.

— Ты что?

— Ш-ш-ш. — Я киваю. — Мы целовались. Он засунул ладонь мне под блузку. Он засунул ладонь…

Жестом я показываю себе между ног. Она мотает головой. Ее волосы развеваются вокруг лица, напоминая торнадо.

— Не может быть. Не может быть.

— Вот те крест!

Она наклоняется так близко, что я чувствую запах ее дыхания; она сосет мятный леденец.

— Гадость какая. Сама знаешь.

— Знаю.

— Фу-фу-фу. Он учился в этой школе лет десять назад.

— Восемь. Мы выясняли.

Анна громко стонет от смеха, на мгновение кладет голову мне на плечо и шепчет прямо в ухо:

— Все они извращенцы. — Потом отстраняется и восклицает: — Черт! Мне конец.

Опираясь рукой о стену, она встает. Мгновение покачивается перед зеркалом, приглаживая волосы. Вынимает небольшой флакончик из заднего кармана и капает по паре капель в оба глаза. Я продолжаю сидеть на полу, глядя на нее снизу вверх. Кажется, она в сотне миль от меня.

— Алекс недостоин тебя, — брякаю я.

Она уже перешагнула через меня по дороге к двери. Ее спина каменеет; наверное, сейчас разозлится. Она замирает, держась за стул.

И оборачивается с улыбкой на губах.

— Мистер Даймлер недостоин тебя, — парирует она, и мы обе хохочем.

Затем она отодвигает стул, тянет дверь на себя и выходит в коридор.

После этого я откидываю голову назад и наслаждаюсь вращением комнаты. «Так вот каково быть солнцем», — думаю я, а после думаю, что совсем обкурилась, а после думаю, как забавно сознавать, что ты совсем обкурилась, но не уметь прогнать обкуренные мысли.

Из-под раковины выглядывает что-то белое: сигарета. Я наклоняюсь и нахожу еще одну. Анна забыла их собрать. В дверь резко стучат; я хватаю обе сигареты и поднимаюсь. Ощущения вращения и подводного мира сразу усиливаются. На то, чтобы убрать стул с дороги, уходит целая вечность. Все такое тяжелое. Я открываю дверь, держа сигареты у лица двумя пальцами, и произношу: