Глубина моря - Тор Анника - Страница 15

Внезапно ей стало интересно, что думают о ней мама с папой. Верят ли они тому, что она так довольна, как хочет казаться, или видят ее насквозь. Родители ее прекрасно знают. Но они не встречались уже четыре года. Уезжая, она была двенадцатилетним ребенком, а теперь ей скоро исполнится шестнадцать.

Еще одна мысль посетила Штеффи. Что, если мама с папой поступают точно так же! Вдруг они не рассказывают ей всей правды? Чтобы не расстраивать, или этот безымянный немец запрещает им? Может, все гораздо хуже, чем она думала?

Штеффи запечатала конверт и с тяжестью на сердце бросила его в почтовый ящик по пути в школу.

Спустя две недели письмо вернулось.

— Что было на конверте? — спросила Юдит. — Была ли надпись по-немецки «Адресат переведен»?

— Нет, — ответила Штеффи. — Просто «Возврат».

— Вот что, — сказала Юдит. — Твою маму могли перевести в другой барак. Или на почте произошла какая-то ошибка. Наверняка в следующий раз письмо дойдет.

— «Переведен», — повторила Штеффи. — Мама переехала? Куда же она могла переехать?

— Не знаю, — сказала Юдит. Она поджала губы и не желала больше говорить на эту тему.

Девочки прогулялись вместе, был чудесный летний вечер. Липы вдоль аллеи усыпаны бледно-зелеными цветками, а соцветия каштанов напоминали белые свечи. Штеффи и Юдит спустились ко рву, окружавшему старую часть города, и сели на краю обрыва, свесив ноги.

— Ты забрала из мастерской свои туфли, — сказала Юдит, бросив взгляд на ноги Штеффи.

— Да.

— Я думала, ты врешь, — сказала Юдит. — Ты так странно выглядела, когда сказала, что туфли в ремонте. Какие они на самом деле, твои приемные родители?

Штеффи попыталась описать тетю Марту с дядей Эвертом как можно лучше. Юдит молча слушала.

— Странные эти шведы, — наконец сказала она. — Какие-то толстокожие. Ничего не чувствуют.

— Да нет, чувствуют, — сказала Штеффи. — Просто иначе показывают свои чувства.

— Вот закончится война, — сказала Юдит, — я поеду в Палестину. А ты?

— Домой, наверное, — сказала Штеффи.

— Домой, — повторила Юдит. — У нас больше нет дома. Они отняли наши дома. Отняли само право на жизнь.

— Но после войны, — сказала Штеффи, — немцы уйдут. Ты не думаешь, что все снова станет, как прежде?

— Никогда уже не станет. Никогда!

Штеффи задумалась. Наверное, Юдит права.

— Мы жили в Леопольдштадте, — сказала Юдит. — Я никогда не забуду, как немцы взорвали синагогу. Каменные блоки взлетели на воздух на несколько метров. Совсем как на войне.

Юдит откинулась на спину и легла на траву. Ее ноги висели над темной поверхностью воды. Она подложила ладони под голову и смотрела в небо.

— Я надеюсь, там ничего не осталось, — сказала она. — Ни единого дома, ни церкви, ни улицы. Надеюсь, бомбы все уничтожили. Всю Вену. Чтобы никто никогда там больше не смог жить.

Штеффи посмотрела на красивое лицо Юдит, обрамленное завитками волос. Голубые глаза пылали ненавистью.

Штеффи представила, как Вену сровняли с землей. Ее школа в руинах, дом, где жила ее семья, раскрошен взрывами бомб. Витрины магазинов на прежде красивых улицах зияют черными дырами, трамвайные пути разворочены. Колесо обозрения в парке Пратен возвышается искореженным скелетом.

— Нет, — сказала она. — Я не могу надеяться на такое.

Штеффи увидела, что Юдит плачет.

Слова Юдит не выходили у нее из головы.

«У нас больше нет дома».

До сих пор Штеффи всегда представляла себе, что после окончания войны все станет как прежде. Они возвратятся в свою просторную квартиру неподалеку от парка и всей семьей заживут там снова.

Но в их квартире живут чужие люди, не евреи, поэтому у них есть право на нормальную жизнь. Если дом не разбомбили, как хотела Юдит.

Будет ли у нее снова семья? Можно ли встретиться через четыре, пять или шесть лет и жить, словно ничего не случилось? Если война продлится еще пару лет, она повзрослеет. Малышка Нелли станет упрямым подростком, будет чувствовать себя по-настоящему дома в Швеции, а не в Вене.

Мысль о сестре поразила ее. Раньше они были так близки. Теперь у каждой своя жизнь, словно они и не сестры.

Воспоминание о пощечине жгло ее. Ей не хотелось думать об этом.

«Это пройдет, — внушала себе Штеффи. — Мы — одна семья. Мы любим друг друга. Наверное, нужно время, но у нас все наладится. Только бы закончилась война».

«Мы» означало разные вещи для Штеффи и Юдит. Для Штеффи «мы» — это «моя семья». Для Юдит — «мы, евреи».

До прихода немцев Штеффи никогда не задумывалась, что они — евреи. Она знала об этом. Но это означало лишь то, что они пару раз в год ходили в синагогу, как ее подружки-христианки посещали церковь на Рождество и на Пасху.

Немцы указали ей, Нелли и маме с папой, что они принадлежат к особой группе, немцы вынудили их переехать, а девочек — сменить школу.

Немцы сделали ее еврейкой. Приехав на остров, она стала христианкой. Членом Пятидесятнической церкви, «спасенной» и крещеной. Но ее терзало тайное сомнение. Чувство, что она лишь притворяется.

Юдит была уверена в том, кто она. Иногда Штеффи завидовала ей, хотя знала, что Юдит больше натерпелась от войны и от преследований. Но ее «мы» было шире и не такое хрупкое. Во всяком случае, у Юдит остались братья в Палестине и мечта уехать туда.

«А что есть у меня? — думала Штеффи. — Кто я? Кем стану?»

Глава 18

После церемонии в честь окончания учебного года класс Штеффи собрался в своем кабинете. Настроение было торжественным. Три года они провели вместе. Теперь их разделят. Кто-то проучится еще год и сдаст выпускные экзамены. Другие продолжат учебу в гимназии по классической или естественной линии. Пара девочек собирались сменить школу.

Хедвиг Бьёрк раздавала табели с отметками. Каждой девочке, что выходила и забирала свой табель, она говорила несколько слов от себя лично.

— Май, — сказала она. — Ты так и не подружилась с математикой. Теперь вы навсегда расстаетесь. И ты можешь посвятить себя тому, что тебе близко. Желаю тебе всего хорошего.

Гарриет, одной из красавиц-подружек, которая пользовалась самой большой популярностью в классе, она сказала:

— Мы проведем вместе еще год. И хотя ты не блистала в учебе, но ты освещала наши уроки своим радостным настроением. Продолжай в том же духе, не только в школе, но и всю жизнь.

Штеффи была предпоследней в списке класса.

— Штеффи, — сказала Хедвиг Бьёрк. — Иметь такую ученицу для учителя настоящая радость. У тебя есть все основания гордиться своими отметками, и через два года твои отметки в гимназии будут такими же хорошими. До скорого!

Когда Штеффи возвращалась на свое место, она услышала, как две девочки прошептали что-то о любимице фрекен Бьёрк.

Она вскрыла конверт с табелем и развернула документ. Два «хорошо», остальные — «отлично». Да, она может гордиться своими отметками.

Вечером Штеффи и Вера, как обычно, встретились. Это их последний субботний вечер в кондитерской. Но они скоро увидятся. Хозяева Веры сняли на лето дом торговца с острова. Вера пробудет там со своей хозяйкой все лето.

— Она, конечно же, так слаба-а-а, — сказала Вера, протянув слово «слаба», чтобы показать, какой избалованной и жеманной она считает хозяйку. — Но свежий морской воздух и соленые ванны сделают ее тако-ой здоровой. А хозяин-то и рад, что поживет в городе один, без ее нытья. К тому же он поначалу думал, что я останусь готовить ему, но хозяйка даже слушать ничего не захотела.

Вера отбросила за спину свои рыжие волосы и рассмеялась.

— Я так рада, что они снимают дом на нашем острове, — сказала Штеффи. — Мы сможем видеться по меньшей мере так же, как в городе. Кататься на велосипеде и купаться, когда ты освободишься. Загорать на скалах на нашем месте и прыгать с камня.