Дудочка крысолова - Михалкова Елена Ивановна - Страница 50

«Сосчитаю до двадцати, чтобы он ушел наверняка, – и посмотрю». Она сжала руку женщины рядом, давая понять, чтобы та не двигалась, и вдруг, как будто этим движением она включила звук, отчаянно громко, весело, с переливами, заиграла самба.

Алька вздрогнула и в ту же секунду поняла – телефон! Ее собственный телефон, который она сунула за пояс, теперь разрывался от громкого звонка, и она готова была проклясть того, кто решил дозвониться так не вовремя. Справа с ужасом втянула в себя воздух перепугавшаяся Микаэлла, и тут штору отдернули. Обе женщины уставились на человека, стоявшего перед ними, а он уставился на них.

Несколько секунд прошло в молчании под громкий проигрыш телефона. Все трое стояли, не двигаясь. Вызов оборвался на неоконченной музыкальной фразе, и наступила тишина.

Продолжалась она недолго. Человечек прикинул что-то, глядя на женщин, и сказал бесстрастным голосом, странно не соответствующим его несерьезной наружности и впечатлению суетливости, которое он производил на Альку прежде:

– Обе будете молчать. Скажете слово, останетесь без языков и ушей.

Светлые глазки остановились на Мике.

– Тебя сутенер прирежет, – по-прежнему без выражения сказал он, – а тебя…

Взгляд холодных, как у крокодила, глаз переместился на Альку, и она не выдержала: не дожидаясь угрозы, оттолкнула человечка, смотревшего на нее своими жутковатыми глазами, и бросилась бежать. Долей секунды позже за ней рванула Микаэлла. Мужчина не бросился за ними вслед, не стал ничего кричать – лишь стоял у двери, смотрел, как они бегут по длинному коридору, а затем вернулся, аккуратно задернул портьеру, поправил угол покрывала на кровати и вышел из комнаты, тщательно прикрыв за собой дверь.

Алька бросилась в свою комнату и остаток ночи провела там. Утром из окна увидела отъезжающие машины, в одной из которых сидела и ее ночная знакомая, и облегченно выдохнула. Значит, воровка благополучно переночевала в доме и больше сюда не вернется.

Сама Алька, как только гости уехали, отправилась собирать свои вещи. Ею руководило не крысиное желание сбежать с тонущего корабля, а стыд перед человеком, предоставившим ей кров: Алька отдавала себе отчет в том, что ничего не расскажет ему о событиях прошедшей ночи, а жить с ним, обманывая, казалось ей неправильным. По вечному легкомыслию ей и в голову не пришло, как будет расценен ее поступок: светлая Алькина голова начинала работать только тогда, когда Алька давала себе труд задуматься над чем-либо. Сейчас она не задумывалась, потому что ситуация казалась ей довольно ясной.

Человека с крокодильими глазами она испугалась так, как не пугалась никого прежде. Он казался таким безобидным, таким жалким… Альке подумалось, что все это время они имели дело с чудовищем, притворившимся маленьким лысеющим человечком, а сражаться с чудовищами она не могла – боялась.

Итак, она собрала вещи и ушла, испытывая стыд перед Виктором и ругая себя за трусость. Тот, бедняга, решил, что причина ее ухода в его ночной вакханалии, и пытался убедить любовницу остаться – правда, без особенного энтузиазма. Но когда грянул скандал и в желтой прессе были опубликованы фотографии, на которых Виктор представал развратником и наркоманом, он вспомнил поведение бывшей любовницы и сопоставил его со временем, когда была сделана запись.

После этого Альке пришлось уехать от знакомой и искать новую квартиру, потому что Виктор был уверен в том, что запись сделала сама Алька – из ревности, из желания заработать на нем денег или же по каким-то другим причинам – не важно! А таких вещей он не прощал. Сколько ни настаивала Алька на своей невиновности, он видел, что она что-то скрывает, и все бесповоротнее убеждался в том, что именно она сдала его. Несколько раз Алька едва не выложила ему правду, но в последний момент ее останавливало воспоминание о безразличном голосе и маленьких холодных глазках. «Тебя сутенер прирежет. А тебя…»

В результате этой истории Альку вышвырнули из того круга, в котором она вращалась последние месяцы. Не просто вышвырнули – стерли, словно не было такой девушки, не жила она с состоятельным любовником, не шутила с его друзьями и не ездила играть с ними в теннис. Иногда она задумывалась над тем, что случилось с той наглой и жадной воровкой, но узнать об этом теперь было не у кого – с ней не общался никто из прежней компании, а сама Алька не знала о женщине ничего, кроме имени.

И потому, когда ее привели в грот и навстречу Альке поднялась рослая белокурая женщина, красивая злой, хищной красотой, произнесенное имя «Микаэлла» отозвалось в ней лишь намеком на воспоминание. Но позже она заметила знакомый взгляд и поняла, с кем имеет дело. А заодно осознала, что ей придется в «Артемиде» нелегко.

В этом Алька не ошиблась. Микаэлла сделала все, чтобы осложнить ей жизнь. С энтузиазмом униженного когда-то человека, вдруг получившего возможность отомстить обидчику, она цеплялась к ней, придиралась по пустякам, стараясь вывести из себя. Оскорбления ее, поначалу бывшие завуалированными, становились все откровеннее и откровеннее. Костина открыто торжествовала и не скрывала, что падение Альки греет ей душу. Теперь все стало так, как должно было быть: глупая девица, незаслуженно получавшая материальные и прочие блага, в один момент лишилась всего и оказалась в ее власти.

При этом в задачи бывшей стриптизерши поначалу вовсе не входило добиться увольнения Альки, ибо в таком случае она теряла «девочку для битья». В присутствии начальства Микаэлла была с Алькой сдержанна и любезна – так могла быть любезна королева с посудомойкой. Но по некоторым признакам Алька видела, что надолго терпения той не хватит и, наигравшись с ней, Микаэлла все же постарается от нее избавиться.

В памяти ее всплыл разговор, состоявшийся у них незадолго до убийства Костиной. Вымотанная Алька, отважно делавшая хорошую мину при плохой игре, ни разу не позволившая себе сорваться или огрызнуться на Микаэллу, как-то под конец особенно тяжелого дня не выдержала и спросила:

– Слушай, чего ты добиваешься, а? Ну уйду я отсюда, найду другую работу… И что? Ты этого хочешь?

Мика пристально посмотрела на Альку, губы сложились в жестокую усмешку.

– Нет, моя дорогая, – елейно проговорила она, – вовсе не этого. Я хочу, чтобы ты сдохла под забором. Под настоящим забором, под штакетником. Лежала бы в грязи и вспоминала меня. Надеюсь, что когда-нибудь так и случится.

«А ведь ее прорицание почти сбывается, – подумала Алька, чувствуя, что впадает от холода в подобие анабиоза. – Правда, сдохну я не под штакетником, как ей мечталось, а под полом, но сути это не меняет. Эй, Микаэлла, ты меня видишь?! Можешь порадоваться!»

В ответ раздался треск, и тусклая лампочка погасла, напоследок недолго посветив желтой угасающей искрой.

– Выражайся яснее, Мика, – сказала вслух Алька, с трудом шевеля губами.

Человек, заглянувший в подвал спустя час, обнаружил бы в нем съежившуюся женщину, лежащую на полу и безучастно глядящую перед собой в темноту. Женщина не делала ни одной попытки пошевелиться и только время от времени дергалась, словно по ней пробегала судорога.

Когда со стуком открылся люк, она даже не повернула головы.

Гитарист, собиравшийся спуститься вниз, остановился на верхней ступеньке: лампочка в подвале не горела, хотя он хорошо помнил, что, уходя, не выключал за собой свет. У него мелькнула мысль, что пленница каким-то образом снова ухитрилась освободиться и сейчас прыгнет на него из темноты. Но затем, вглядевшись, он заметил силуэт на полу и успокоился. Значит, просто-напросто перегорела лампочка.

Он поменял ее и наклонился к своей добыче. Нос у нее был ледяной, руки тоже, и она даже не пошевелилась, когда он дотронулся до нее. «Отлично. Прошел первый этап».

– Замерзла? – заботливо спросил он. – И есть хочешь, наверное?

«Крыса» лежала неподвижно.

– Ты хорошо себя вела, – подумав, признал он. – Так что получишь вкусненького и тепленького.