Волшебный дневник - Ахерн Сесилия - Страница 6

Мне не пришло в голову, насколько тот момент мог быть тяжел для Артура и Розалин. Я была поглощена собой и тем, как мне не хотелось оставаться у них, поэтому ни разу не подумала, каково им было открыть двери двум людям, с которыми они практически не поддерживали никаких отношений. Наверное, им это было невероятно тягостно, а я даже ни разу не поблагодарила их.

Барбара и я вылезли из машины. Она направилась к багажнику, чтобы достать наши вещи и, полагаю, чтобы дать нам время поздороваться. Этого не произошло. Продолжая неподвижно стоять, я не сводила глаз с Артура и Розалин, которые тоже не двигались с места, и мне пришло в голову, что напрасно я не посыпала крошками дорогу от Киллини, ведь иначе мне не найти ее снова.

Розалин переводила взгляд с меня на Барбару и обратно, напоминая мангусту, которая пытается осмыслить все и всех сразу: спортивную машину, маму, меня, Барбару. Она крепко сцепила руки на животе, но время от времени давала им волю, позволяя себе оправить юбку, словно принимала участие в деревенском конкурсе красоты. Наконец мама открыла дверцу, вылезла наружу и, встав на гравий, оглядела дом. Неожиданно от ее ярости не осталось и следа, и она улыбнулась, показывая испачканные красной помадой зубы:

– Артур!

Она протянула ему руку, как будто открыла дверь своего дома и пригласила его на обед.

Втягивая в себя воздух вместе с соплями, Артур фыркнул – я услышала это в первый раз и скривила губы от отвращения. Потом он сделал шаг навстречу маме, и она, взяв его за руки, поглядела на него, склонив набок голову и все еще странно улыбаясь, словно ей неудачно сделали подтяжку. Потом мама подалась вперед и прижалась к нему лбом. Постояв на пару секунд дольше, чем я предполагала, он потрепал ее по затылку и отошел. Меня он тоже довольно больно потрепал по затылку, словно я была его любимой колли, отчего волосы у меня еще больше спутались, а потом отправился помогать Барбаре. Нам с мамой ничего не оставалось, как глядеть на Розалин, вот только мама не глядела на нее. Закрыв глаза, она глубоко вдыхала свежий воздух и улыбалась. Несмотря на малоприятную встречу, у меня сложилось впечатление, что переезд пойдет маме на пользу.

Тогда я меньше беспокоилась о ней, чем теперь. Прошел всего месяц после похорон папы, и мы еще не были в состоянии говорить о нем друг с другом или с кем-нибудь из знакомых. Зато с нами все время пытались заговорить о нем, сказать что-нибудь милое и бестактное, что первым приходило в голову, словно люди хотели утешиться сами, а не утешить нас, и никто не обращал внимания на мамины странности. Кто бы ни подходил к ней, она одинаково тяжело вздыхала и время от времени произносила пару междометий. Похороны, как это ни ужасно, похожи на некую игру. Надо помнить правила, говорить банальности и, не дай Бог, не сорваться до конца церемонии. Надо быть учтивой, не слишком часто улыбаться; делать печальный вид, но желательно не перестараться, чтобы родственникам не стало еще хуже. Надо всем своим видом демонстрировать оптимизм, однако не настолько, чтобы тебя обвинили в недостатке сочувствия или неумении совладать с реальностью. Если же вести себя по-настоящему искренне, то на тебя будут указывать пальцем и не оберешься пересудов, не говоря уж о слезах, всхлипываниях и криках.

Похоже, пора придумать «Оскаров» за поведение в реальной жизни. Лучшей Актрисой непременно была бы Элисон Фланаган! Чтобы пройтись по «красной дорожке» супермаркета в прошлый понедельник, она сделала полный макияж, заново уложила волосы, хотя больше всего на свете ей хотелось умереть, и широко улыбнулась Саре и Деирдре из Ассоциации родите лей – словом, вела себя так, словно это не ее накануне бросил муж, оставив одну с тремя детьми. Поднимайся на сцену, Элисон, и получай свою награду! А Лучшей Актрисой Второго Плана стала бы женщина, которая заняла ее место и в тот злосчастный понедельник оказалась в соседнем проходе в супермаркете. Она сочла за благо побыстрее удалиться и даже не успела купить все нужные ингредиенты для любимой лазаньи своего новоиспеченного друга. Лучшего Актера присудили бы Грегори Томасу за представление, которое он устроил на похоронах своего отца, с которым за два года не перемолвился ни словом. А Лучшим Актером Второго Плана непременно назвали бы Лео Малкахи за роль шафера на свадьбе своего лучшего друга Симона, взявшего в жены единственную женщину, которую Лео любил и всегда будет любить всем сердцем. Давай, Лео, принимай аплодисменты!

Примерно в таком роде я думала и о маме, мол, она всего лишь играет роль правильной вдовы, но потом, когда ее поведение не изменилось и она как будто не совсем осознавала, что происходит, раздавая направо и налево одни и те же междометия и вздохи, моя уверенность поколебалась. Я и теперь не знаю, насколько она действительно с нами, а насколько притворяется, чтобы реальность ее не коснулась. Что-то надломилось в моей маме, теперь я не сомневаюсь, сразу после смерти отца, и когда на нее перестали смотреть, когда люди вернулись к своей обыденной жизни, этот надлом стал шириться, хотя мне казалось, что я единственная, кто это замечает.

Дело не в банке, который повел себя на редкость нерационально и самым оскорбительным образом выставил нас на улицу. Его служащие успели вручить отцу уведомление о дате изымания собственности, однако, не попрощавшись с нами, он также не поставил нас в известность, что это было второе уведомление. И хотя нам позволили остаться в доме дольше, чем мы предполагали, всетаки уехать пришлось. Примерно с неделю мы прожили у Барбары, на территории ее филиппинской няньки. Но потом нам пришлось оставить дом маминой подруги, так как все семейство собралось ехать на лето в Сен-Тропе, где у Барбары с мужем был свой дом, и она побоялась, как бы мы не стащили ее столовое серебро.

Несмотря на то что я сказала, мол, не беспокоилась за маму, когда мы подъехали к дому у ворот, это вовсе не значит, будто я в самом деле совсем ничего не замечала. Я и прежде предполагала, что маме надо показаться врачу, а теперь я совершенно уверена, что ей надо пройти обследование в одном из тех мест, где люди весь день носят белые халаты с завязками сзади и раскачиваются взад-вперед, взад-вперед в коридорах. Это Барбаре я сказала о том, что маме нужно посетить врача, и она, усадив меня в кухне, снисходительно объяснила, мол, мама «горюет». Сами представляете, до чего восхитительно услышать нечто подобное в шестнадцать лет? И я приготовилась к серьезному разговору о том, как надо вести себя с мамой. Но Барбаре было не до этого. Она попросила меня сесть на чемодан, чтобы удобнее было застегнуть его, так как Лулу, без которой она вряд ли справилась бы со своей жизнью, повезла детей на урок верховой езды. Что ж, я уселась на ее раздутый чемодан марки «Луи Вюиттон», и Барбара упаковала бикини под зебру, сандалии и умопомрачительные шляпы, а я пожелала ей, чтобы молния не выдержала и сломалась в аэропорту Сен-Тропе и из чемодана с громким жужжанием выпал бы вибратор, привлекая всеобщее внимание.

Довольно долго мы простояли неподвижно перед моим новым домом в первый день моей новой жизни. Мама опустила веки, Розалин с любопытством смотрела на меня своими зелеными глазами и время от времени облизывала губы розовым язычком, Артур фыркал в сторону Барбары, не желая, чтобы она бралась за чемоданы, ну а Барбара со своим нежно-оранжевым лицом умпы-лумпы[7], одетая в теплый спортивный костюм и кожаные «вьетнамки», с изумлением наблюдала за Артуром, вероятно, с трудом удерживаясь, чтобы не заткнуть ему чем-нибудь нос. С собой у нее в то утро был лишь баллончик со спреем для искусственного загара.

– Дженнифер, – наконец нарушила молчание Розалин.

Мама открыла глаза и лучезарно улыбнулась, отчего мне показалось, будто она узнала Розалин и поняла, где и зачем находится. Если бы вы, как я, не провели с ней чуть ли не каждую секунду всего последнего месяца, то могли бы счесть ее совершенно нормальной. Ей неплохо удавалось блефовать.