Манюня пишет фантастичЫскЫй роман - Абгарян Наринэ Юрьевна - Страница 2

— Никто.

— Ну ведь кто-то долзен говорить «кулдумп», когда ты глотаешь? — Гаянэ смотрела на Ба большими влюбленными глазами. — Я вниматейно слушаю. Когда ты глотаешь, кто-то внутри говорит «кулдумп»! Ба, ты мне скази, кто там зивет, я никому не сказу, а если сказу, пусть мне будет нисс… нисдобрывать.

Мы захихикали. Ба сложила ладони трубочкой и громко зашептала на ухо Гаянэ:

— Так и быть, скажу тебе. В животе у меня живет маленький гномик. Он следит за всеми непослушными детьми и докладывает мне, кто из них набедокурил. Поэтому я все знаю. Даже про тебя.

Гаянэ быстро-быстро слезла с колен Ба и выбежала из кухни.

— Ты куда? — крикнули мы ей вслед.

— Я чичас вернусь!

— Не нравится мне это «чичас вернусь», — сказала мама. — Пойду посмотрю, что она там натворила.

Но тут позвонили в дверь, и мама пошла ее отпирать. Это привезли обещанную пряжу. Ее оказалось неожиданно много, и обрадованная мама полезла за кошельком:

— Я тоже возьму и обязательно что-нибудь свяжу девочкам.

Мы перебирали большие шоколадно-коричневые, синие, черные, зеленые мотки и ахали от восторга.

— Ба, и мне свяжешь чивой? — допытывалась Маня.

— Конечно. Что тебе связать?

— Колготки!

Я хотела попросить маму, чтобы и мне связали колготки, но тут в комнату вошла довольная Гаянэ.

— Ба-а, твой гномик про меня уже ничего не сказет! — расплылась в довольной улыбке она.

— Какой гномик? — рассеянно отозвалась Ба.

— Который у тебя в зивоте сидит!

Все мигом всполошились и побежали смотреть, что такого сделала Гаянэ. Впереди на всех парах летела мама.

— Господи, — причитала она, — как я могла забыть? Что она там учинила?

Ворвавшись в детскую, мама остолбенела и сказала «о боже». Мы напирали сзади, вытягивали шеи, но ничего не могли увидеть.

— Чего там, Надя? — Ба отодвинула нас и, легонько подталкивая окаменевшую на пороге маму, вошла в спальню. Мы просочились следом и ойкнули.

Одна стена детской была там и сям аккуратненько изрисована в каляки-маляки. Красной краской.

— Не волнуйся, Надя, отмоем. — Ба присмотрелась к художествам Гаянэ. — Что это за краска? Жирная какая. Не отмоется. Ничего, обклеим обоями.

И тут мама заплакала. Потому что она сразу догадалась, чем Гаечка изрисовала стену. Такой красной могла быть только новенькая французская помада, которую ей на тридцатипятилетие подарили коллеги. Скинулись всем учительским коллективом и пришли на поклон к фарцовщику Тевосу. И выбрали красивую помаду от «Диор». Сдачи хватило на небольшой подарочный пакет и букет гвоздик. Нищие учителя, что с них взять. Целый коллектив смог наскрести деньги на одну помаду.

Это был очень дорогой маминому сердцу подарок. За полтора месяца она только дважды пользовалась помадой, притом в первый раз — в учительской, по просьбе коллег. Накрасила губы, и все ахали и охали, как ей идет этот цвет.

Ба обняла плачущую маму:

— Не плакай, Надя, я тебе свяжу точно такую же помаду, — засюсюкала она, и мама рассмеялась сквозь слезы. Решительно невозможно долго горевать, когда Ба тебя обнимает. Категорически невозможно!

— Ну зачем, ну зачем ты изрисовала стену?! — отчитывала потом Ба Гаечку. — Всю помаду извела!

— Я сначала поставила на стене точечку, испугалась и убрала помаду в карман, — оправдывалась сестра, — а когда ты про гномика сказала, ну, про того, который у тебя в зивоте сидит и говорит «кулдумп», я побезала исправлять мой набедокурил. И нарисовала много картинок, чтобы вы не увидели точечку!

Ба всплеснула руками:

— Зубодробительная логика!

Гаянэ зарделась:

— Ба, скази, я умная? Скази? Как мой папа.

— Молодец твой отец, на полу спал — не упал, — хмыкнула Ба.

— Нарк, ничего ты в женщинах не понимаешь, — спустя несколько дней отчитывала меня Манька. — Вот смотри, мы с тобой девочки? Девочки, грю? Чего молчишь, как будто воды в рот набрала? Девочки мы или кто?

Мы лежали на ковре в гостиной Маниного дома и листали книгу Памэлы Тревис. За окном лил дождь, и грохотали поздние июньские грозы.

Манюня очень боялась молний и обязательно затыкала себе уши затычками, чтобы приглушить перекаты грозы. Вот и сейчас, лежа пузом на ковре, она остервенело листала книгу, переругивалась со мной, а из ушей у нее воинственно торчали большие куски ваты.

Мы недавно прочли, да что там прочли, проглотили книгу о волшебнице-няне и были по уши в нее влюблены.

— До чего же повезло Майклу и Джейн Бэнкс, — кручинилась я. — Вот бы нам такую прекрасную няню!

— Нам не повезло дважды. Раз — что мы не родились в Англии, — Манька согнула указательным пальцем правой руки мизинец левой, — и два — что мы не Бэнкс. — Она согнула безымянный палец и потрясла у меня перед носом рукой: — Видела?

— Видела, — вздохнула я. — А повезло бы нам родиться в Англии в семье Бэнкс — и была бы у нас молоденькая няня-волшебница… Она летала бы на зонтике и статуи оживляла.

— А с чего ты взяла, что она молоденькая? — удивилась Маня. — Да она совсем взрослая тетечка!

И мы начали спорить о возрасте Мэри Поппинс. Я утверждала, что она молоденькая, а Маня говорила, что чуть ли не пенсионерка.

Ба вполуха прислушивалась к нашей перебранке, но не вмешивалась — считала петли и боялась сбиться со счета.

— Так! Мы с тобой девочки? — повторила Манька свой вопрос.

— Девочки, конечно, — промямлила я.

— Вот! Мы девочки. А твоя двоюродная сестра Алена уже девушка. Потому что ей семнадцать, и она уже совсем взрослая. А преподавательница по игре на фортепиано Инесса Павловна уже почти дряхлая старушка, потому что ей сорок два года! Ты понимаешь это своей дурьей башкой?

Я не успела ответить, потому что Ба наградила Маньку увесистым подзатыльником.

— За что?! — возопила Манька.

— Во-первых, за «дурью башку»! Это еще вопрос, у кого из вас башка дурнее, по мне — так обе балбески. А во-вторых, скажи мне, пожалуйста, если женщина в сорок два уже дряхлая старушка, то я в свои шестьдесят тогда кто?

— Мисс Эндрю, — процедила Манька сквозь зубы.

— Ктооооо? — выпучилась Ба.

Я похолодела. Конечно, моя подруга была отчаянной девочкой и иногда в пылу спора могла обзываться. Но и отчаяние должно иметь какие-то разумные пределы. Согласитесь, одно дело обзывать «дурьей башкой» подругу, и совсем другое — назвать Ба «мисс Эндрю»! Так ведь и до тяжелой контузии недалеко!

Поэтому, когда Ба выпучилась и выдохнула «Чтоо-ооо?», Манюня, смекнув, что перегнула палку, заюлила хвостом:

— Ты моя самая любимая бабушка на свете, Ба, я просто пошутила! Никакая ты не мисс Эндрю, ты настоящая Мэри Поппинс!

— Еще раз такое услышу, немилосердно пошучу в ответ. Откручу уши и повыдергиваю ноги к чертовой матери, понятно? — выдохнула огнем Ба.

Мы молча переглянулись. Не ответить на оскорбление хотя бы фирменным подзатыльником? Неслыханное дело! Ба сегодня была на удивление миролюбива.

Тем временем гроза за окном утихла, кое-где облака рассеялись, и выглянуло июньское жаркое солнце.

— Мань, может, вытащишь из ушей вату? Гроза прошла, — предложила я.

— Не буду вытаскивать, я уже сроднилась с нею, — заупрямилась Манька и затолкала вату глубоко в уши. — Вот так-то лучше.

— Ладно, — мне пришлось смириться с воинственным настроем подруги, — пойдем посмотрим, что во дворе творится.

— Далеко не уходите, — предупредила Ба, — дождь может заново начаться.

— Мы просто прогуляемся вокруг дома, — крикнули мы с порога.

Во дворе вкусно пахло омытым воздухом и мокрой землей. При малейшем дуновении ветра с деревьев градом падали капли воды. Вся земля под тутовым деревом была обсыпана спелыми ягодами.

Мы с Манюней пробрались в сад и сорвали несколько незрелых плодов антоновки. Схрумкали яблочки, обливаясь слюной и отчаянно гримасничая — от кислинки сводило скулы.

Гулять по мокрому саду было скучно.

— Давай лучше пойдем к нам, — предложила я.