Руны грома - Рымжанов Тимур - Страница 15

На подмогу десятнику уже спешила дюжина стражников. Они без церемоний: кого за ноги, кого за руки или просто пинками — выкинули задиристых дружинников купца за ворота и бросили там у канавы. Мальчишка Корешок, что служил на конюшне, отвязал запряженных лошадей незваных гостей и стеганул их прутом, спроваживая вслед за седоками звонким свистом. Самого купца, так и не решившегося встать, выволокли за руки и ноги уже сторожа, спустившиеся с высоких стен крепости.

— Даже испариной не изошел, — пробубнил удивленно Веланд, спрыгивая с березовой чурки. — А что будет, если этому десятнику в руки меч дать или копье?

— А ты проверь! — предложил ехидно Рох, теребя во рту кусок вяленного мяса.

— Королю Урге рассказы о таких десятниках очень не понравятся, — негромко произнесла Эгиль, как бы размышляя вслух. — Этот эгоистичный дикарь не способен даже представить, что война — это искусство, а не просто грабеж и кровопролитие.

Возбужденная, гудящая, словно пчелиный рой, приглушенным говором толпа расходилась по двору. Короткое зрелище не предполагало продолжения, и поэтому все постояльцы спешили к теплым местам в своих закутках. Но Эгиль не спешила. Она только ухватила за рукав Сурта, стучащего зубами от холода, и, увлекая его за собой, подошла к Ирмеку.

— Скоро ли нам представится честь увидеть гробницу Квельдульва, воевода? Мы бы не хотели злоупотреблять вашим гостеприимством.

— Не беспокойтесь, боярыня, — ответил Ирмек, явно ожидавший такого вопроса. — Я обо всем доложил наместнику, и он заверил, что поторопится с ответом. Но если вы спросите моего мнения, то я бы советовал вам не торопиться и подумать о том, чтобы перезимовать в нашей крепости. Уверен, скоро вы сами примете такое же решение.

Пока Эгиль, насупившись, терпеливо ждала сбивчивый перевод своего толмача, едва шевелившего посиневшими губами, воевода еле заметно поклонился и удалился к воротам внутренней крепости.

Не очень довольная ответом, ведьма поднялась на крыльцо и с силой дернула дверь, входя в теплую клеть харчевни. Веланд и Кари пошли вслед за ней, стараясь уловить настроение госпожи.

— Вся эта волокита, доклады и шушуканье по углам начинают меня раздражать. Я просто чую, что во всех недомолвках кроется какой-то подвох.

— Не думаю, что мы чем-то смогли заинтересовать наместника и его воевод, — высказал свое мнение Веланд. — Кормят, поят, предложили остаться на зимовку. Что мы еще вправе требовать? Коль уж погиб Квельдульв, то, стало быть, опоздали мы с визитом вежливости.

— Оборотни и колдуны просто так не погибают! — зашипела Эгиль, буравя Веланда яростным взглядом. — Колдуна нельзя убить ни мечом, ни ядом!

— Поэтому нам не хотят показать его склеп? — спросил Веланд спокойно, стойко сдерживая гневный взгляд госпожи.

— Нас проверяют. Поселили в людном месте, ублажают, но тут сотни глаз. Люди, о которых мы ничего не знаем. Наблюдают за нами, как охотник наблюдает за зверем, загнанным в ловчую яму. Колдун сам словно бы взирает из тени. Пытается понять наши намерения. Он хитер и коварен, как о нем говорят, и если я права, то его смерть не больше чем его собственное пожелание.

Сидя за столом, куда подносили обеденные блюда, Эгиль вынула из седельной сумки плотный сверток. Завернутый в овчину тяжелый металлический предмет, очень напоминавший по форме большую печать с торчащей над ней ажурной вилкой в форме загнутой на концах лиры.

— Если это то, о чем я думаю, моя госпожа, то что же тогда хранится в сокровищнице моего короля? — спросил Кари, искоса глядя на иссеченный древними рунами круглый предмет.

— Дикарь Урге, как и его безумный братец Ульвахам, не достойны даже прикасаться к священному символу. В сундуке твоего короля, Кари, лежит грубая подделка, причем позолоченная ему на потеху. Настоящий ключ я выкрала из дворца, когда еще были живы мои братья. С тех пор он всегда при мне. Я считаю себя единственной достойной хранить это сокровище. А потаскуха Хильда и ее муженек пусть довольствуются дикарской побрякушкой.

— Символ королевской власти, достояние великого рода, как много слухов ходило обо всем этом. Ключ от врат Валгаллы должен был принести людям счастье, достаток. Но что-то не помню я благодарных предков, кто хоть бы раз обмолвился о благородстве прежних королей. Уж простите меня, госпожа, — шептал Кари, утирая усы и бороду от бражной пены, — что, может быть, нелестно отзываюсь о ваших предках…

— В первую очередь ты нелестно отзываешься обо мне, — оборвала его Эгиль. — Но я прощу тебе эти слова, потому что ты, сын пастуха, не знаешь, о чем говоришь. Достаток, благоденствие, могущество — все это порождает зависть, злобу. Человек не должен жить в достатке. Рано или поздно ему что-то станет недоставать. Захочется больше. Больше скота, больше хлеба, золота, женщин. Человек ненасытен. А получив все желаемое, не прилагая усилий, он превращается в животное. Он становится глух и слеп, он умирает, становясь живым мертвецом в глазах богов. Кто из воинов пойдет в дальний поход, зная, что может не вернуться в борьбе за скудную добычу, если у него полон дом всего что только пожелаешь? Кто?! Такой воин мертв, его просто не существует. А когда придет жадный сосед, видя достаток и благоденствие? Когда придут проповедники, выносящие последние крохи, затуманив разум простолюдинов словоблудием. Кто защитит истинный дух и наследие предков? Воспротивится чуждому с оружием в руках?

— Люди Квельдульва живут в достатке, моя госпожа. Они могут себе позволить принять гостя и ни в чем ему не отказывать. Но что-то не похоже, что стрелки его ожирели от обжорства и не могут взять в руки оружие, отстаивая такую жизнь. Мы собственными глазами видели, что они без оружия вытворяют, а уж с вооруженным я бы даже препираться не стал.

— Ты прав, Кари. Колдун мудр. Он дает ровно столько, чтобы люди не умирали с голоду, изрыгая проклятие на головы своих королей. Но дает не сам, не из волшебного ларца или бездонной пастушьей сумки, в которой всегда лежит ломоть хлеба и сыра. Нет, он учит людей трудиться над своим благом, над своим благоденствием. Вот поэтому мы отправились в эти земли, Кари. Еще в тот момент, как только старик Олав рассказал королю о Квельдульве, я уже знала, кто он на самом деле. И поверь, кем бы он ни был, он точно не мой брат. Уж своих бесноватых братьев, назовем их так, я хорошо знала.

— Боярыня, боярыня, — хрипел Осип, тормоша Эгиль за плечо, — просыпайтесь. Наместник готов встретиться…

Веланд вскочил с широкой лавки и настороженно замер за спиной у привратника, ожидая указаний госпожи. Обернувшись на здоровяка, Осип только ощерился и прошептал:

— …только вы боярыня и ваш толмач.

Держа в костлявой руке яркий фонарь, привратник бесцеремонно толкнул спящего Сурта, не дожидаясь, пока это сделает сама Эгиль или кто-то из ее людей.

— Ждите меня здесь, — приказала Эгиль, разглаживая пальцами припухшие веки. Ее властный тон не оставлял выбора, хоть каждый из спутников был немедленно готов вступить в спор со стариком и отправиться вслед за своей госпожой.

Вечно мерзший Сурт, прикрывая глаза от яркого света, машинально натянул полушубок, подаренный ему добродушным булгарским купцом, и, зевая, сполз с уютных полатей.

Они прошли через кухню, свернули через узкий проход к банному двору. Эгиль с удивлением обнаружила, что в светлых комнатах, отделенных от спален толстыми каменными стенами, кипит тихая работа. Несколько десятков людей, обслуживающих гостиный двор, готовили еду, топили печи, разливали по кувшинам из бочек квас и брагу. В раскрытые настежь двери с другой стороны кухни кряжистые мужики сгружали мешки с какими-то припасами, зерном и овощами. Деловитая кухарка в заляпанном фартуке отмеряла на рычажных весах белую, хорошо перемолотую соль.

Сурт только сглотнул сухой комок в горле, отвернулся, стараясь отвлечься от аппетитных запахов.

Двигаясь вслед за шаркающим Осипом с фонарем в руках, Эгиль улучила момент, чтобы спрятать в широком рукаве короткий кинжал. Они гуськом спустились по гулкой каменной лестнице, где фонарь старика был единственным источником света. Прошли по узкому тоннелю с низким каменным потолком и подошли к винтовой лестнице, выкованной из чистого железа.