Родные и знакомые - Киекбаев Джалиль Гиниятович - Страница 38

Хлебопашество его не увлекало, и жизнь свою он прожил в бедности, уповая на свою единственную лошадь. Впрочем, была у него пашня близ аула. Там он засевал четверть или треть десятины просом, столько же и гречихой — «на кашу». Но земля рожала скудно, и Вагап каждую осень жаловался:

— Когда надо дать бедняку, аллаха одолевает скупость.

Аллах, конечно, не очень-то благоволит к беднякам. Однако Вагапу не мешало бы и самому проявлять чуть больше усердия.

Весной он обычно сговаривается с кем-нибудь пахать землю на пару. Чаще всего его напарником становится Шамсетдин. И у того, и у другого — по лошади. Но Вагап и Шамсетдин сами не пашут, лишь настраивают плуг, прокладывают первую борозду и уступают место сыновьям. Хусаин, сын Вагапа, ведёт лошадей в поводу, а Муртаза, сын Шамсетдина, идёт за плугом. И что же остаётся делать людям, имеющим таких вот, почти взрослых, сыновей? Заложив руки за спины, мирно беседуя, они возвращаются в аул и полёживают себе дома, что твои тарханы [82].

А у сыновей одно на уме: абы как, лишь бы кончить пахоту побыстрей. Едва отцы скроются с глаз — они уменьшают глубину вспашки, чтобы лошади ходили веселей. Теперь лемех сдирает только небольшой верхний слой земли. Но и при этом его опутывают длинные белые корневища пырея: стронутый целинный дёрн битком набит ими. Лемех вдруг вывёртывается из борозды, норовит уйти в сторону, оставляя заметный огрех. Парни очищают плуг, настраивают на чуть большую глубину. А тут, глядишь, уже подоспело время обедать. Отпустив лошадей попастись на луг, юные пахари устремляются к батману с катыком.

Полуденное солнце палит всё нещадней. В такую жару и шевелиться не хочется. Но Хусаин с Муртазой усидеть на месте не могут. Сначала они лениво бродят по лугу, лакомятся щавелем, свербигой, дикой морковью, потом спускаются к речке. Нарезав в тальнике гибких прутьев, вяжут морду. Ставят снасть в протоку, наскоро перегородив её ивовым плетнём. Ход рыбе закрыт, две-три рыбки обязательно окажутся в морде…

Вечером по холодку парни опять терзают землю. Плуг по-прежнему строит им всякие каверзы: лемех то скользит по поверхности, то углубляется настолько, что отощавшие за зиму лошади выбиваются из сил и встают.

Всё же дня через три полоска земли приобретает вид пашни. Дело теперь за отцами. Они проходят по пашне с вёдрами или лукошками, разбрасывают просо. Сыновья идут следом с граблями, заделывают семена, разравнивают почву. Вагап и Шамсетдин считают свою миссию на этом завершённой. Дальнейшее — забота аллаха.

Но аллаха, как было сказано, одолевает скупость. Вместо проса Вагап получает осот, пырей, молочай и прочую сорную траву.

Поэтому-то он и решил нынешней весной отдать свою землю под просо сосновскому знакомцу.

Посеянное Евстафием просо как нарочно вымахало человеку по пояс. Даже прополка не понадобилась, сорняков, можно сказать, и не было.

Правда, когда просо выбросило метёлки, налетели на него воробьи. Пришлось послать на охрану урожая вагаповых сыновей, Хусаина с Ахсаном, и Саньку, сына Евстафия. Ребята построили возле поля под старой берёзой шалаш, сделали трещотки, чтобы пугать воробьёв. Но толку от трещеток оказалось мало. Спугнёшь настырную стаю на одном краю посева, а она шумно опускается на другом краю. Понавтыкали ребята среди проса прутьев с привязанными к ним тряпичными лоскутами. Лоскуты затрепетали на ветру, но воробьёв и это не испугало. Окаянные птицы прямо-таки извели караульщиков.

Узнав о такой напасти, Вагап зарезал козу и велел Хусаину выставить её потроха на шесте посреди посева. Старик рассчитал верно: на мясной запах прилетел коршун. Караульщикам сразу полегчало, воробьи, напуганные хищником, исчезли.

Наведалась в поле Вагапова жена, набрала спелых метёлок, вымолотила просо, слегка поджарила его, натолкла в ступе пшена и сварила кашу. Угощая кашей Вагапа, нахваливала урожай:

— До того хорош — прямо-таки диво дивное. Метёлки аж к самой земле от тяжести клонятся, просинки — как ружейная дробь. Надо ж так уродиться!

— Быть бы живыми-здоровыми да благополучно убрать… — отвечал Вагап.

На жатву позвали в помощницы двух соседок. Вагап отвёз их на рыдване к полю. В одном углу посева просо было сжато — Евстафьевы домочадцы накануне тоже отведали каши из нового урожая.

Пока Вагап суетился, распрягая лошадь, из Сосновки на четырех телегах подъехала семья Евстафия. На поле стало шумно.

Жницы, положив серпы на плечи, перевязывали потуже платки, возбуждённо перекликались:

— Господи, до чего ж богато уродилось!

— Стеной стоит, стеной, да и только!

Вагап предупредил своих:

— Сразу вяжите снопы — на случай дождя начнём возить в овин.

Вскоре он нагрузил рыдван и уехал в аул.

Вечером навестили его в овине соседи Шамсетдин и Гибат. Гибат выдернул из снопа метёлку, потёр её в ладонях, залюбовался вымолоченным зерном.

— Хорошее просо, красное. Ай-ба-а-ай, как много просинок в метёлке!

— Да уж… — подтвердил горделиво Вагап.

— Ну, и поешь ты нынче каши, сосед! — сказал Шамсетдин.

— Коль суждено… С работой ещё не до конца управились.

— Теперь уж, считай, дело сделано.

— А у Ястафыя тоже так уродилось? — полюбопытствовал Гибат.

— Одно у нас поле-то. Ястафый его засеял.

— Ежели всевышний решит кому-то дать, так уж отваливает не жалеючи, — сказал Шамсетдин.

— Думаешь, он это просо для меня растил? Нет, это он Ястафыю отвалил. Но когда урожай созрел, Вагап тут как тут… — пошутил Вагап.

— Выходит, обвёл ты всевышнего вокруг пальца, — сделал вывод Гибат.

— Наверно, сидит сейчас и удивляется: как же, мол, так, я растил для Ястафыя, а жнёт Вагап… Развеселил Вагап соседей, давно они так не смеялись.

На покрытых лесами горах летние краски сменились осенними.

С неба светит жёлтое солнце, под его лучами пожелтевшие листья сияют золотом. И горы издали кажутся золотыми, явившимися из сказок. Лишь сосняки и ельники не изменили своего обличья, они — точно зелёные заплаты на жёлтой рубахе.

Дни стоят ясные, тихие. Но когда едешь по лесу, на тебя непрерывно падают, кружась, листья. При малейшем дуновении ветра в лесу начинается жёлтый буран. Колеи дороги набиты опавшими листьями; смешавшись с грязью, они налипают на колёса огромными ошмётками.

Хлеб давно уже убран с полей, обмолочен. У людей победней, не имеющих закромов, но собравших какой-никакой урожай, зерно ссыпано в лубочные короба, кадки, сделанные из полых древесных стволов, и припрятано в летних кухнях. Нивы щетинятся стерней, на межах чернеет бурьян. По опустевшим полям бродит скот, облепленный репьями; гривы у лошадей — как куски войлока, им словно бы подвесили вместо хвостов тяжёлые торбы.

Население Ташбаткана, освободившись от полевых работ, занялось привычными осенними промыслами. Вся детвора с утра толчётся у Пруда утонувшей кобылы. Шумно стало на берегу пруда. Самая горячая работа теперь — здесь: надо скорей содрать всё мочало с отмоченного лубья.

Мальчишки волоком оттаскивают мокрое мочало на пожухлую траву для просушки и наперегонки бегут назад, к берегу. Рукава у них засучены, штанины подвёрнуты до колен, — якобы берегут одежду, — но и рубашонки, и штаны сплошь измазаны вонючей слизью.

Гурьба подростков увивается возле старика Адгама, тот багром вытаскивает из пруда лубки, и ребята тут же подхватывают их. Им весело: старик балагурит, похваливает самых ловких, а ребята и рады стараться.

Время от времени, притомившись, старик присаживается передохнуть на груду полубков. Ребятня тоже переводит дух. Но отдых недолог — опять закипает работа.

Прискакал к пруду верхом Ахмади-ловушка. Не сходя с седла, подбодрил мальчишек: мол, старайтесь, усердие вам во благо. Мальчишки забегали ещё быстрей. Невдомёк им, что больше пятнадцати-двадцати копеек за день, как бы ни усердствовали, не получат.