Северный цветок - Кервуд Джеймс Оливер - Страница 31

Он вышел из палатки, и Жанна тотчас же увидела его. Она сидела возле небольшой лиственной палатки, а Пьер, наклонившись над костром, стоял к нему спиной. С минуту Филипп и Жанна пристально и немо смотрели друг на друга, а затем девушка, подняв руку, стала направляться в его сторону. Он видел, что она делает над собой неимоверные усилия для того, чтобы казаться спокойной и естественной, но было что-то в ее лице, что выдавало ее с головой. Рука, которую она протянула ему, явно дрожала. Губы подергивались. Впервые за все время их знакомства она не приняла его открытого взгляда и опустила глаза.

— Пьер, вероятно, рассказал вам все, что случилось! — начала она. — Свершилось чудо, и я обязана вам своей жизнью. За мою страшную беспечность я заслуживаю самого строгого наказания! — Она пыталась улыбнуться и опустила руку. — Я не ударилась о камни так сильно, как вы, но…

— Это было ужасно! — перебил ее Филипп, припомнив слова Пьера и стараясь успокоить девушку. — В общем, вы вынесли это испытание с честью! Я, по правде сказать, очень боялся за последствия, но, слава богу, все прошло! Вы должны сейчас владеть своими нервами, — это самое главное!

Пьер услышал его последние слова, и улыбка скользнула по его темному лицу, когда он взглянул на Филиппа.

— Вы совершенно правы, мсье! — сказал он. — Я не знаю на свете другой женщины, которая могла бы так легко перенести все то, что выпало на долю Жанны. Mon dieu, когда я нашел остатки разбитой лодки, я не сомневался, что вы оба погибли при самых трагических условиях.

Филипп начал понимать, что он слишком переоценил свои силы. Он чувствовал слабость во всем теле. Еще минуту назад его мучил лихорадочный огонь, а теперь ему стало холодно, и он задрожал. Жанна взяла его под руку и осторожно повела назад в палатку.

— Вы не должны переутомляться! — сказала она, тревожно следя за тем, как постепенно бледнеет его лицо. — Старайтесь хранить спокойствие хотя бы до обеда.

Он покорно подчинился давлению ее руки. Пьер последовал за ними в палатку, где Филипп сразу ослабел так, что вынужден был облокотиться на метиса.

— Это — реакция, мсье! — сказал тот. — Вы сильно ослабели после лихорадки. Если бы вы могли уснуть…

— Постараюсь! — пробормотал Филипп, упав на свое ложе. — Но, Пьер…

— Что, мсье?

— Я хочу кое-что сказать вам… не спросить!

— Только не сейчас, мсье!

Филипп услышал, как хлопнула пола палатки, и Пьер исчез. Лежа, Филипп чувствовал себя гораздо лучше. Головокружение и тошнота исчезли, и он вскоре уснул. Это был глубокий, целительный сон, который всегда проходит после лихорадки. Проснувшись, он почувствовал прилив свежих сил и вышел на воздух. Пьер был один. Поверх лиственного ложа было растянуто одеяло, и метис утвердительно кивнул головой в ответ на немой вопрос Филиппа.

Уайтмор слегка закусил, после чего подсел Поближе к Пьеру и сказал ему:

— Вы предупредили меня, что я не должен задавать вопросы, и я повинуюсь вам. Но из этого, однако, не следует, что вы не должны рассказать мне о вещах, отчасти известных мне. Если хотите, я буду рассказывать вам и в первую очередь начну с лорда Фитцхьюга Ли.

Темные глаза Пьера сверкнули.

— Мсье…

— Выслушайте меня! — крикнул Филипп. — Я не требую от вас никакой откровенности, но я считаю необходимым рассказать об этом лорде то, что я уже знаю. И я расскажу это даже при условии, что после того мы подеремся. Вы поняли, что я сказал вам? Я настаиваю потому, что из ваших слов я вывел определенное заключение, что этот человек — ваш враг и причина горя Жанны. Из этого явствует, что он — также и мой враг! И мне кажется, что после всего сказанного мною вы можете без большого ущерба для себя изменить свое решение и не считать меня совершенно чужим человеком, не имеющим никакого касательства к вашим делам и неприятностям. Если я не убедил вас, то поступайте, как знаете, и можете хоть до скончания века держать язык за зубами. Пожалуйста!

И быстро, не теряя ни минуты, ни лишнего слова, Филипп изложил Пьеру все то, что знал про пресловутого лорда. По мере того, как он рассказывал, странная перемена наблюдалась в лице, полукровки. Когда же Уайтмор коснулся письма, в котором говорилось о заговоре и желании поднять восстание среди местного населения, Пьер не мог совладать со своим волнением, и крик сорвался с его губ. Казалось, его глаза готовы были выскочить на лоб. Крупные капли пота выступили на его лице. Пальцы конвульсивно подергивались и какие-то странные звуки рвались из горла. Когда Филипп кончил, Пьер закрыл лицо руками. В продолжение нескольких секунд он оставался в таком положении, а затем стремительно поднял голову. Яркие пятна загорелись на его скулах, он придвинулся к Уайтмору и почти прошипел:

— Мсье, если только все это неправда… если вы солгали мне.

И он остановился. Что-то в глазах Филиппа подсказало ему, что лучше не продолжать. Он был бесстрашен, но еще больше бесстрашия прочел в глазах человека, рядом с которым стоял.

— Во всем том, что я сейчас рассказал вам, нет ничего, кроме правды! — энергично заявил Филипп.

Пьер коротко и резко засмеялся и в знак полного доверия протянул руку.

— Я вполне верю вам теперь, мсье! — сказал он, делая над собой видимые усилия для того, чтобы говорить. — Но знаете, какая мысль мучает меня! Если вы рассказали обо всем этом Жанне до моего прихода сюда, то…

— То?

— То я думаю, что Жанна сознательно бросилась в водопад, желая разбиться о пороги! Вот в чем я определенно убежден!

— Господи, боже мой! Правда?

— Ничего больше я, не могу прибавить!

Он вдруг воскликнул:

— А вот и Жанна! Мы можем теперь сложить палатку и двинуться дальше. — Жанна стояла на расстоянии нескольких шагов позади, когда Филипп повернулся. Она приветливо улыбнулась ему и поспешила к Пьеру, который уже начал собирать вещи. Филипп сразу же обратил внимание на то, что она избегает его и что она облегченно вздохнула, когда они втроем очутились в лодке Пьера, которая начала подниматься вверх по течению. Они шли до самого вечера, и палатка Жанны была поставлена уже при свете звезд. Отдых продолжался до самой зари, и на следующий день лодка долго ползла вдоль низкой, безлесной местности, которая называлась долиной Белой Лисицы. На далеком горизонте виднелись горы и леса; над ними высилась отдельная, совершенно одинокая скала, за которой медленно Садилось солнце и которая горела, как вулкан.

Лодка остановилась. Жанна и Пьер долго смотрели на пылающую гору. Затем девушка, которая все время сидела на носу, повернула свое ярко-красное от закатных огней лицо к равнине.

— Мсье Филипп! — сказала она. — Мы находимся у самого Божьего Форта.

ГЛАВА XVI

Голос Жанны дрожал, когда она произнесла эти слова.

Лодка снова медленно поплыла вдоль берега,, и Филипп долго не отрывал взора от внезапно изменившегося лица Пьера, который очень устал от продолжительной гребли, но при виде родных гор, объятых малиновым пламенем, опустился на колени, словно хотел молиться.

Его глаза были широко раскрыты, легкая улыбка легла на его губы, и из груди вырывалось учащенное дыхание. Гордость и великая радость читались на липе, которое еще час назад выражало сильнейшее утомление и горе. Он откинул назад плечи, высоко поднял голову, и в глазах его загорелись отблески небесного пожара.

Филипп, наконец, отвернулся от него для того, чтобы взглянуть на Жанну. В ней произошла такая же разительная перемена, и Филиппу показалось, что она и ее брат были в эту минуту точно такими, какими он впервые увидел их ночью на скале. Пьер уже не производил впечатления полукровки, а походил на рыцаря старых времен, никогда не расстававшегося с рапирой и широкими манжетами. Жанна, горделиво улыбаясь Филиппу, слегка приподнялась на носу и отвесила ему поклон, за которым последовал столь же учтивый реверанс. Она сказала:

— Мсье Филипп, будьте желанным гостем в нашем Форте.

— Благодарю вас! — ответил он и повернулся к той же пылающей в закате горе.