Пылающий лес - Кервуд Джеймс Оливер - Страница 20

Он ускорил шаги, догоняя спешившего гребца. Только его разгоряченная мысль могла в том, что произошло на берегу ручья, увидеть нечто большее, нежели простую случайность. «Это всего только простая случайность», — говорил он себе. Мари-Анна попросила его перенести ее через поток совершенно так же, как она попросила бы об этом кого-нибудь из своих гребцов. Не она, а он был виноват, что поскользнулся на середине потока, и ей пришлось крепче ухватиться за него, задев его волосами по лицу. Он вспомнил, как она рассмеялась, когда показалось на минуту, что они оба упадут сейчас в воду. Вероятно, она обо всем этом даже расскажет Сен-Пьеру. Наверно, ей никогда не придет в голову, что для него это была скорее трагедия, чем комедия.

Еще раз пришлось ему убедиться, что он тряпка и глупец. Но теперь ему придется иметь дело с Сен-Пьером; приближается час, когда вся эта игра перестанет быть женской забавой. Он предвидел этот час, готовился к нему и дал себе слово действовать быстро и решительно. А между тем у него все еще учащенно билось сердце, а на руках и лице все еще чувствовалась нежная теплота от его минутной близости к Мари-Анне. Он не мог вырвать всего этого из своей души. Он ясно сознавал все значение этого случая. Что случилось на берегу потока, останется с ним на всю жизнь. Легко было произносить разные слова. Можно называть себя и тряпкой и трусом, но все это только механические, пустые, лишенные всякого смысла слова. Ими не скроешь той правды, что он во власти страшной, пожирающей силы, которая погубит его, если он не начнет с ней борьбы и не одержит победы. Ему даже не приходила в голову мысль, что Мари-Анне тоже грозит опасность. Трагедия была односторонняя. Он один стал безумцем и один очутился в опасности. Потому что так же, как он любил Мари-Анну, она любила своего мужа, Сен-Пьера.

Он дошел до низких холмов у реки и стал подниматься сквозь чащу берез и тополей. На самом верху стоял обнаженный песчаный бугор, за которым уже скрылся гребец. Дэвид взошел на него и начал глядеть на расстилавшуюся у его ног привольную ширь Атабаски.

Словно на картине, растянувшись на четверть мили, медленно плыли вниз по течению огромные плоты, от которых он некоторое время не мог оторвать своих глаз. Он видел много плотов на Маккензи, Атабаске, Саскачеване и Писе, но никогда не видал таких, как плоты Сен-Пьера Булэна. Они были сто футов в ширину и в два с половиной раза больше в длину; залитые ослепительным солнцем, горевшим на безоблачном небе, они казались маленьким поселком, который снесло в какой-то древней дикой стране и занесло сюда течением. Они были покрыты палатками и парусиновыми шатрами. Одни из них были серые, другие белые, а два или три в широких желтых и красных полосах. Дальше была каюта, а над нею, на стройной мачте развевалось знамя Сен-Пьера, черное с белым. На плотах кипела жизнь; люди бегали среди палаток; длинные багры сверкали на солнце. В четырех Йоркских лодках, казавшихся муравьями рядом с могучей громадой плотов, гребли изо всей силы обнаженные до пояса гребцы. До Дэвида доносились глухой шум человеческих голосов и пение занятых работой людей.

Он быстро обошел невысокий кустарник и увидел открытый берег, где стояло судно. Мари-Анна уже миновала песчаную полосу, и Бэтиз помогал ей взойти на ожидавшую их Йоркскую лодку; когда же метис оттолкнул ее, четверо гребцов ударили веслами. Два челнока уже были на полдороге к плотам, и в одном из них Дэвид разглядел калеку Андрэ. Он увидел потом, как Мари-Анна встала в лодке и замахала как будто белым платком.

Он снова взглянул на плоты. Течение, багры и буксирные лодки упорно влекли их вперед. На самом краю он увидел одиноко стоявшую фигуру, в ярком солнечном свете казавшуюся высеченной из камня статуей. Это был настоящий великан. С непокрытой головой и обнаженными руками, он, не отрываясь, смотрел на судно и приближавшуюся Йоркскую лодку. Потом замахал рукой, и за этим движением раздался могучий крик, сразу же покрывший собой все остальные голоса. Он пронесся над рекой словно ружейный выстрел. И в ответ Мари-Анна сильнее замахала белым платком, и Дэвиду показалось, что она крикнула ему в ответ. Он вновь принялся смотреть на одинокую фигуру человека, ничего не видя и ничего не слыша, кроме новых раскатов могучего баса, разносившегося над рекой. Сердце у него забилось, глаза горели. Он весь был натянутой струной. Ведь он знал, что наконец-то перед ним Сен-Пьер, глава Булэнов и муж той женщины, которую он полюбил.

Вчера он привязал себе к поясу бинокль. Сегодня во время их прогулки Мари-Анна неоднократно с восхищением глядела в него. А вот сейчас, подумал Дэвид, этот бинокль может послужить для него хорошим лекарством. Он увидит все и окончательно со всем этим покончит. Пусть для него не останется никаких сомнений. И как улыбался он там, за скалой, когда над его головой свистели пули, так и теперь он с той же суровой улыбкой направил бинокль на одинокую фигуру, стоявшую на краю плота.

Но улыбка исчезла с его лица, когда он так разглядел Сен-Пьера, словно стоял с ним рядом. Никогда еще не встречал он такого человека. За минуту перед тем ему казалось, что перед ним странное видение аравийской пустыни: множество разноцветных палаток, полуобнаженные люди, огромные плоты, почти неподвижные на спокойной глади реки. Но в этом человеке, которого он так ясно видел в свой бинокль, не было ничего арабского, ничего напоминавшего о пустыне. Он походил скорее на древнего викинга, разбойничавшего на морях несколько веков тому назад. Вот он снова замахал своей огромной обнаженной рукой, и опять понесся по реке его оглушительный голос. Рыжие волосы были у него растрепаны, короткая борода блестела на солнце, и он весело смеялся, крича и махая Мари-Анне; жизнерадостный великолепный великан, казалось, чуть не прыгнул в воду от пламенного нетерпения скорее схватить в свои объятия женщину, которая встречала его.

Дэвид глубоко вздохнул, и сердце его невольно сжалось, когда он навел свой бинокль на Мари-Анну. Она все еще стояла на носу Йоркской лодки, повернувшись спиной к нему; по-прежнему махала платком и всей своей стройной фигурой выражала такое нетерпение, что будь у нее крылья, она так бы и бросилась вперед с лодки.

Снова взглянул он на Сен-Пьера. И этот человек не мог устоять против Бэтиза? Это было невероятно. Наверно, Мари-Анна просто пошутила. Она нарочно приготовила для него этот маленький сюрприз. Она хотела, чтобы он собственными глазами убедился в том, каким великолепным существом был глава Булэнов. И все же, смотря на него, Дэвид с болью убеждался, что они мало подходят друг другу. Чем-то нелепым показался ему их союз, несовместимым с тем прекрасным женским образом, который он носил в своей душе. Он видел в ней прекрасный дикий цветок, который так легко было сломать и раздавить, прекрасное сокровище, которое надо было оберегать от всего грубого и злого, крошечную царицу фиалок, такую хрупкую, хотя смелую и преданную. А стоявший на краю плота Сен-Пьер казался ему первобытным пещерным жителем. Что-то варварское было в нем. Ему не хватало только дубинки и щита, да звериной шкуры вокруг пояса, чтобы совсем превратиться в доисторического человека. Таковы, по крайней мере, были у Дэвида первые впечатления, когда он представил себе, как этот смеющийся великан с могучими легкими сожмет до боли в своих объятиях стройное прекрасное тело Мари-Анны.

А немного погодя он нашел, что преувеличил. Сен-Пьер вовсе не был чудовищем, хотя его расстроенный мозг и старался бессознательно представить его себе таким. В его лице была радость и смех, а в гремевшем над рекой голосе было столько заразительного веселья! И с берега ему тоже отвечали криками и смехом. Гребцы в лодке Мари-Анны грянули удалую ликующую песню и застучали веслами. Затем послышался одинокий крик калеки Андрэ, который был теперь недалеко от плотов. А на самих плотах шум все возрастал, все громче и громче звучали ликующие крики этих полных жизни и силы людей, радовавшихся великолепию этого дня и дикой свободе своего мира. И Дэвиду открылась правда. Сен-Пьер Булэн был любимым Старшим Братом своего народа.