Родишься только раз - Юрца Бранка - Страница 4

— Пойдем к врачу! — сказала мама.

— А зачем? — спросила я.

— Затем. Ты нездорова. А врач тебя вылечит.

Мама надела на меня новое красное платьице в красный горох. Я рада была обновке и не упрямилась.

Всю дорогу мама несла меня на руках. Очень довольная, я прижималась к ней все крепче и крепче.

Наконец пришли к врачу. Мужчина в белом халате открыл дверь приемной со словами:

— Заходите, пожалуйста!

Мама вошла.

Я прильнула к ней всем телом.

— Добрый день! — приветствовал нас доктор. — Стало быть, болен ребенок. Так что же с ним?

Мама, уже выучившая наизусть все, что надо было сказать врачу, заговорила:

— Жар у нее. Отчего, не знаю. Словно в паутине запуталась, никак не вырвется. Мы очень беспокоимся.

— Хорошо сделали, что пришли, — заметил доктор и показал на стол. — Поставьте ее сюда и разденьте! Сейчас я ее осмотрю…

Мама поставила меня на стол, и я тут же начала кривляться и дрыгать ногами. Она легонько шлепнула меня и выпрямила, но я никак не желала стоять на чужом столе и то и дело подгибала свои еще нетвердые ноги.

— Стой, не вертись! — уговаривала меня мама.

— Не хочу! Не хочу! — кричала я.

— Доктору надо осмотреть тебя! Сейчас я тебя раздену. Будь умницей, веди себя как следует!

Белый халат врача внушал мне непреодолимый страх. Я ни за что не хотела раздеваться! Я хотела только к маме на руки!

Мама сердито приподняла меня, посадила на стол и начала расстегивать красное платьице.

Испугавшись за платье и туфельки, я подняла дикий рев. Я кричала, всхлипывала и изо всех сил колотила маму.

— Поскорее, пожалуйста, — с заметным нетерпением сказал доктор. — У меня нет времени, я не могу ждать, когда ребенок утихомирится!

Мама в сильнейшем замешательстве взмолилась:

— Успокойся, очень тебя прошу!

— Нет! Нет! Нет!

Потеряв терпение, мама стала срывать с меня одежду. Я брыкалась, дрыгала ногами, молотила ее кулачками и тянула за белую кружевную кофту.

Но исход боя был уже предрешен. Еще мгновение — и мое новое платье до пят лежало на белом столе. А пока я пыталась примириться с поражением, мама сняла с меня рубашку и трусы.

Теперь я орала во все горло, бросая косые, враждебные взгляды то на врача, то на маму, которая не защитила меня от чужого человека. По моим щекам ручьем текли слезы гнева и ярости.

Мама со стыда готова была провалиться сквозь землю.

— Ох, — сказала она, заливаясь краской, — ребенок такой нервный.

Доктор вскинул на нее удивленные глаза, изогнул правую бровь и спросил:

— Нервный?

Желая спасти его от колотушек, мама взяла мои руки и крепко прижала их к бокам.

— Вы это утверждаете? — слова его резали, как ножом. — Вы, милая, не знаете, что такое нервы. Ребенок просто невоспитан! В этом все дело!

Мама побледнела и потупилась.

Доктор осмотрел меня и сказал:

— Оденьте ребенка!

Мама стала надевать на меня рубашку, штанишки и красное платье до пят.

Доктор выписал рецепт. Мама заплатила за прием, взяла меня на руки и ушла.

Я опять прижалась к ее груди, но она все еще была расстроена и сердита. Подумать только, как я ее осрамила!

Дома она швырнула меня на кровать и сказала:

— Теперь хоть умри, к врачу с тобой больше не пойду!

Вскоре я выздоровела. Мама долго держала свое слово.

Я часто болела ангиной. Бывало, заболит горло, откроется жар, щеки так и горят.

Градусника у нас не было. Мама сама измеряла мне температуру своей широкой натруженной ладонью. Приложит ее к подбородку, ко лбу и сразу определяет, что у меня жар.

Придет со службы отец, взглянет на меня и говорит:

— Не нравятся мне твои глаза, мутные какие-то. Уж не захворала ли?

Все диагнозы, которые ставили мои родители, считались верными и безусловными. Меня укладывали в постель и лечили домашними средствами.

Брат слетал по лестнице во двор, а потом бежал в раскинувшийся позади дома сад за листьями бузины. Для меня бы он пошел на край света.

Листья бузины мама прикладывала к моим запястьям, к лодыжкам и к шее. Если жар не спадал, она делала мне компресс из тонких кружочков картофеля, а коли и это не помогало, завертывала меня в холодную мокрую простыню и покрывала теплым одеялом. Через несколько часов жара как не бывало.

Я лежала в комнате, а мама, брат и папа почти не оставляли меня одну. Отец, вообще-то угрюмый и молчаливый, приходя на обед, первым делом заглядывал ко мне в комнату и еще с порога говорил с улыбкой:

— Ну, дочка, теперь вижу — не умрешь!

Его карие глаза улыбались мне, а короткие подстриженные усы весело топорщились.

Поездом к отцу

Во время войны Антанта заключила союз с Италией, заплатив ей за это Приморьем, Горицей и Триестом вместе с Крапивой. Наша судьба была решена.

Папа не мог дождаться, когда мы приедем к нему в Марибор. Трудно ему было без жены, без дочурки и без сына Кирилла.

Он долго искал квартиру для своей молодой семьи. Будь у него побольше денег, он бы ее давно нашел, но вот дешевую квартиру найти было не так-то просто. А пока он написал маме, чтоб сходила к фотографу и снялась вместе с детьми — пусть у него будет хоть наша фотография. Мама тут же поехала с нами в Триест к фотографу. Так у нас появилась первая семейная фотография, фотография без отца, фотография, которую мы до сих пор храним как семейную реликвию.

Фотограф посадил маму в кресло. Она и сейчас сидит в нем, молодая и красивая. На ней отделанная кружевами кофта с широкими рукавами, собранными у запястья, и широкая юбка до пят. Талия тонкая, совсем осиная. Правая рука покоится на спинке плетеного кресла, левая — на коленях. Она горда собой и детьми — единственным своим достоянием.

Так маму посадил фотограф. По одну сторону стоит Кирилл, этакий сорванец в штанишках чуть ниже колен и с обручем, которого у него никогда не было. По другую руку стою я в длинном просторном платье с пышными рукавами. Сзади кулиса с изображенными на ней кустами и птицами.

Фотографию мама сразу же послала отцу в далекий Марибор.

Вскоре отец написал, что снял для нас квартиру. Правда, она недорогая, небольшая и скромная, но все же она ждет нас, и мы должны приехать. Ехать надо поездом. В такой-то день и час он встретит нас на вокзале.

Мама без конца повторяла: „Уезжаем к отцу!“

Мы покидали Крас с таким чувством, будто отправлялись в очень далекое путешествие.

От Краса до Марибора двести пятьдесят километров. Чтобы добраться до него на машине, нужно три часа, на вертолете — пятнадцать минут, на самолете — всего-навсего пять. Это теперь, а тогда…

Тогда мы ехали по знаменитой Южной железной дороге на старом, добром, скором, самом скором поезде, какие мы только видели.

Впереди шел паровоз, который приводила в движение паровая машина, с шипением пускавшая вверх белый пар.

Мы взобрались в вагон и сразу побежали к окну. Мама спустила стекло, помогла нам влезть на скамьи, и мы дружно замахали бабушке и тете Франце, провожавшим нас в дальнюю дорогу.

Поезд тронулся. Бабушка и тетя Франца становились все меньше и меньше и наконец совсем скрылись из виду.

Мы сели на скамейку. Мама — посередке, мы с братом — по бокам. Долгожданное путешествие к отцу, которому было очень трудно без нас, началось.

— Мама, куда мы едем? — спросил Кирилл.

— К отцу.

— Куда к отцу?

— Далеко-далеко.

— Куда далеко?

— К отцу.

Мы с братом были в восхищении и без устали повторяли свои вопросы.

Потом нам это надоело.

Колеса, бежавшие по светлым рельсам, пели свою песню. Услышала ее первой мама.

— Тише, тише, — сказала она. — Послушайте!

— Что послушать? — спросил брат.

— Послушайте! Услышите, как колеса поют. О чем говорят колеса?

Мы притихли и стали прислушиваться. Поезд спешил, и торопливые колеса все вертелись и вертелись. Только зачем они вертелись? Чтоб поскорей привезти нас к отцу!