Иное царство - Керни Пол - Страница 50

Он проковылял через зал, с треском распахнул дверь и уставился свирепо на вечернюю улицу в свете фонарей.

Ничего и никого.

Сердце у него колотилось, рвалось из груди. Он прижал кулак к ней, стараясь отдышаться, а все вокруг подпрыгивало и танцевало, а фонари рассыпали блестки звезд.

Он, пошатываясь, вернулся за стойку под недоуменными взглядами посетителей.

Грудь ему сжимал железный обруч, затягиваясь все туже, все невыносимее, перекрывая доступ воздуха в легкие. Он качнулся к ряду бутылок, звякнул рюмкой о коньячную, плеснул. И огненная жидкость обожгла ему рот, согрела глотку.

Двое посетителей у стойки спрашивали, не помочь ли ему. Он отмахнулся от них и подумал: «Черт! Я же старею. Я умираю тут».

В окне мелькнул Меркади? Он уже не был так уверен. Столько прошло времени, что одно дьявольское лицо мало чем отличалось от других. И его губы растянулись в жуткой мертвой усмешке. Обруч распался, легкие заработали. Мир вокруг перестал шататься, и у него хватило сил засмеяться тревоге стариков. Остаток коньяка окончательно его исцелил, а один из пенсионеров заплатил еще за одну рюмку для него. Щедрый жест! Он благодарно поднял рюмку.

Что с ним происходит? В любой тени ему мерещатся чудовища. Город, когда темнело, чем-то напоминал Дикий Лес. Слежка. Нет, это не игра воображения. Когда он в сумерках шел с Клэр, то чувствовал, что за ними идут. Мягкие шаги по тротуару. И, конечно, ничего нельзя увидеть.

А как-то ночью его разбудил стук копыт по мостовой под окном его квартиры. Стук, а не лязганье подков. Копыта без подков, ведь в Ином Месте лошадей не подковывали.

Он отпросился с работы пораньше. Посетители подтвердили его ссылку на нездоровье. Хозяйка посмотрела на его лицо и кивнула, ничего не сказав, чем очень, его удивила. И только направившись к двери, он заметил свое отражение в зеркале за стойкой — последнее время он предпочитал не смотреть на себя. Лицо в тяжелых складках, как обычно, светлые волосы отодвинулись ото лба еще больше, но только лицо это было белее снега, а глаза вылезали из орбит. Его губы искривились от страха и отвращения к себе. Он вышел на улицу.

В сумрак фонарного света, к машинам на мостовой, к длинным тротуарам, усеянным людьми. Кто шагал быстро, кто еле волочил ноги.

Слишком уж тихо, черт подери, даже если где-то тут Меркади охраняет его.

Только станет ли Меркади его охранять? Он и ему подобные удалились, бросили его и Котт на произвол судьбы, после того что произошло в Волчьем Краю. Может, он теперь в союзе с человековолками и Всадником. Все они одним миром мазаны.

Еще несколько лет назад такие мысли у него не возникли бы. Воспоминания тогда его не тревожили, не лежали на поверхности. Они были погребены где-то глубоко, и мысль о всякой нечисти, о гоблинах показалась бы нелепостью. А теперь не то. Теперь это не сказки.

Его глаза испуганно рыскали по темным закоулкам, но там как будто ничто не пряталось. И только когда он переходил совсем безлюдную площадь, ему померещился сгусток темноты на одной ее стороне. Он остановился, всмотрелся. Но там ничего не оказалось.

А Клэр ждала его у двери и втащила внутрь к свету и запахам ужина.

Она была вегетарианкой, и, берясь за макароны на озаренном свечами столе, он поймал себя на улыбке: как бы Котт разделалась со всем этим — да и с ним заодно — в те дни. Клэр говорила о работе, о начальстве, о погоде — подумать только! Его молчание действовало на нее угнетающе, это было ясно. Но он улыбнулся, выпил за ее здоровье красного вина — куда более тонкого и легкого, чем то, которое он пил в Диком Лесу, — и ей как будто сразу стало легче. Хотя она продолжала тревожно поглядывать на него, когда, по ее мнению, он этого не мог заметить.

Потом они лежали на диване, а в глазах у них отражался свет телевизионного экрана, будто отблески голубоватого пламени лагерного костра. Она лежала на нем, странно тяжелая, и он подумал, что тело у нее удивительно мягкое, будто под кожей нет мышц.

Он заморгал и скользнул дальше по дороге в сон. Его сознание вновь балансировало между сном и кошмаром. Ему чудилось, что он смотрит широко открытыми глазами в угол комнаты, а в углу этом сидит Котт и глядит на него. Он попытался приподняться, но Клэр давила его своей тяжестью. Она как будто спала.

В сумраке глаза Котт зелено блестели, а уши торчали сквозь волосы. Длинные уши, как у оленя.

Он сбросил Клэр с себя, и она со стуком скатилась на пол. Он кинулся в угол. Ничего. Сон. Воспоминание из давнего времени, когда он якшался с лесными духами. Лесные духи! Черт! Он свихивается. В этом все дело. Он галлюцинирует, воскрешает какие-то детские фантазии.

— Какого черта?

Клэр! Он обернулся. Она потирала бедро и смотрела на него с сердитым недоумением.

— Извини. Я… мне что-то приснилось. Такой неприятный сон…

— Еще один? — теперь она прониклась сочувствием. Погладила его по лицу.

— Я подумала, что что-то не так, едва ты вошел. Ты был таким бледным, Майкл. Будто привидение увидел.

Он чуть не засмеялся, но удовольствовался улыбкой и поцеловал ее в губы. Она притянула его к себе. Огромные темные глаза, спутанные волосы, кожа гладкая, как фарфор. Персики и сливки, подумал он. Английские розы. Навряд ли она хоть раз в жизни ночевала под открытым небом.

Телевизор что-то бормотал, бормотал, когда они сбросили одежду, и на миг его свет лег на ее кожу зелеными отблесками, точно свет вирогня в лесу. Но длилось это одну секунду. Она была на нем: глаза закрыты, нижняя губа закушена, словно она что-то считала в уме. Ее полные груди с темными кружками сосков колыхались в такт ее движениям. Он положил ладони ей на бедра и тоже закрыл глаза, отдаваясь знакомым ощущениям. Но, пока его тело отвечало ей, пока они вместе приближались к чудесному завершению, он какой-то частью своего сознания видел лицо Котт в свете огня. Он смотрел на солнечные лучи в деревьях, высоких, как многоквартирные башни, чувствовал на лице прохладный ветер весны.

Он помнил все с удивительной ясностью. Все, что произошло в Волчьем Краю.

Они отправились на юг, и каждое утро солнце вставало слева от них, но свет не сразу пробирался сквозь кроны гигантских деревьев. Он падал сквозь ветви широкими полосами и снопами, раскалываясь на копья и стрелы, когда достигал молодых веточек и развертывающихся листьев, а потом рассыпался на движущиеся пятна, которые ковром устилали землю.

Сплетение крон становилось все гуще с каждым днем пути, ветки плотнее примыкали друг к другу, вершины деревьев вели бой за свободное пространство и солнце, и теперь они двигались словно в вечных сумерках. Лошадиные копыта ступали по мягкому перегною почти бесшумно в ровном ритме, а ночи были черными хоть глаз выколи, звезды оставались невидимыми где-то там над балдахином древесных ветвей.

В этом нижнем мире было сыро и знобко, будто деревья заключили под своим сплетением конец зимы, холодный воздух и сырость. Их нижние ветки сгнили и отмерли из-за недостатка света, и от мертвой древесины исходил скверный запах, точно от мокрой бумаги. Находить сухое дерево для костра становилось все труднее, и Майкл с Котт нередко крепко обнимали друг друга в бесконечном мраке ночи, а лошади беспокойно переминались с ноги на ногу рядом с ними.

Нелегко было и определять верное направление. Хотя Котт на прямой вопрос и указывала примерно, куда им следует идти, Майкл считал необходимым сверяться с солнцем и звездами в тех редких случаях, когда их удавалось увидеть, так как его угнетал страх, что иначе они начнут кружить и кружить, пока не сложат свои кости на гниющих листьях. Он Ульфбертом метил деревья в отчаянной попытке придерживаться прямой линии, но его не оставляло чувство, что это лишнее, что они следуют маршруту, который был намечен для них давным-давно.

Один раз он решил залезть на дерево, чтобы увидеть солнце, и вскарабкался на сотню футов по стволу старого лесного великана, цепляясь за гнилую кору, так что под ногтями у него набились черные вонючие волокна. Он уловил слабый намек на солнечный свет и понял, что где-то там вверху мир продолжает жить своей жизнью. Заря разгорается каждое утро, и восходит луна. Но верхние ветки были слишком ненадежны. Они не выдержали бы его веса, и ему пришлось спуститься, а разные личинки и клещи с дерева обсыпали его одежду и впивались в кожу под волосами.