Завещание поручика Зайончковского - Чудакова Мариэтта Омаровна - Страница 18

Глава 18

Луораветлане и кое-что про русский язык

Когда Степка решил делать свой музей, друзья его родителей купили ему в Москве детскую книжку про Валленберга – писателя Аландера, перевод со шведского.

Почему-то у них на Алтае таких книг не найти. Говорят, что книготорговцы возят по стране только книги, вышедшие тиражом не меньше пятидесяти тысяч экземпляров. Некоторые говорят даже – ста тысяч. А что выходит таким тиражом? Детективы и все такое, что один раз прочитаешь – и можно книжку вообще выбрасывать.

Получается – вот, пожалуйста, такую бросовую литературу покупайте на здоровье в любом далеком краю.

А то, что прочитаешь и поставишь бережно на полку, потому что понял, что еще захочется в руки взять и, может, не раз, – вот это только для москвичей да еще для ребят из Питера. Почему так, а? Что, в России в других городах и областях умных ребят вообще, что ли, нет?!

В книжке Аландера Степка прочитал, что отец Рауля умер еще до рождения сына. И Рауль в четыре года иногда плакал оттого, что у него нет папы. Но уже тогда у мальчика формировался твердый характер: «Мы все равно не будем грустить, – говорил он через минуту, вытирая слезы. На прогулках он собирал цветы, чтобы поставить их в вазу перед фотографией отца». Зато у него был любящий дедушка, и он часто писал внуку – из Китая и Японии. «Это было чудесно: Рауль сидел у мамы на коленях, и она громко читала ему вслух – каждое письмо по два раза. В такие минуты мальчику казалось, что у него все-таки есть папа».

Рауль был правнуком крупного и очень известного шведского финансиста Андре Оскара Валленберга. Этот человек, во-первых, основал Стокгольмский банк (существующий и сегодня), а во-вторых – у него было двадцать детей.

Правда, банковским делом интересовался только один из них, как раз дедушка Рауля – Густав, заменивший ему отца. Дед хотел, чтобы внук учился в Америке. Хотя в Стокгольме – столице, как вы понимаете, Швеции – было весьма неплохое техническое образование, дед говорил вот что: «…В Америке ты научишься и кое-чему еще: вере в будущее, в то, что все зависит от тебя. Мой отец никогда бы не стал успешным банкиром, если бы не научился в Америке добиваться цели. …В Швеции самое важное – кто у тебя родители. Все идет по проторенной дорожке… А в Америке важно то, что человек сам делает со своей жизнью».

Рауль закончил в Америке университет, вернулся в Стокгольм, стал работать в Голландском банке. Но был крайне недоволен своей службой. «Я не банкир, – писал он дедушке. – Думаю, мне больше подошло бы трудиться ради благой цели, нежели сидеть в конторе и говорить людям: “Нет!”».

Он сам не знал, что в этих словах угадал свое будущее, да еще как. Трудиться ради «благой цели»… Оказалось – не просто благой, а самой благой. То есть самой доброй и прекрасной, какая только может быть на свете.

Дело в том, что как раз в те годы, когда Рауль кончил университет, в Германии пришел к власти Гитлер. Если кто не знает или учил, да забыл – это было в 1933 году. Главными врагами Германии Гитлер сразу объявил евреев. А они, между прочим, жили в Германии почти так же долго, как немцы, и ничем в общем-то давно от них не отличались. Даже по фамилиям их было невозможно отличить. Среди евреев были замечательные музыканты, ученые – например, Эйнштейн, создавший, как любой знает, теорию относительности, – врачи. И, конечно, в Германии полно было семей, где папа еврей, а мама – немка, или наоборот. А Гитлер первое, что сделал, – запретил евреям вступать в брак с немцами.

Степка еще в двенадцать с половиной лет прекрасно знал, что когда люди влюбляются – они не думают, у кого какая национальность. Вот когда он, например, во втором классе влюбился в Маюнну, так только и думал о том, как потрогать ее черные блестящие косички, а вовсе не о том, какая у нее национальность.

Почти все в классе звали ее Майкой, но Степе нравилось ее настоящее имя. Маюнна говорила, что она луораветланка. Это слово Степе тоже нравилось. А Сережка Христофоров, он же Серый, он же Христофор, говорил, что никакая она не луораветланка, а самая обыкновенная чукча. И показывал, растягивая грязными пальцами кожу в уголках своих глаз, какие у Маюнки узкие глаза.

Правда, он не все время это говорил и показывал, а только до того дня, когда Степа позвал его после уроков за амбар.

Это в их поселке было узаконенное место для выяснения отношений. Ну, вроде как в некоторых европейских городах для саммитов. Или – для дипломатических переговоров представителей двух стран по какому-нибудь щекотливому вопросу. Если удается договориться – хорошо. Если нет – приходится иногда применять силу.

Так и тут вышло. Степан, как принято, сначала спросил:

– Будешь дразнить Маюнну?

Раньше перед дуэлью секунданты спрашивали – не благоволят ли господа дуэлянты кончить дело миром, не доводить до стрельбы? Ну, в Эликманаре секундантов на такое дело не приглашают, поэтому Степка сам спросил.

Серый не оценил ситуацию, вошел в штопор и сказал:

– Буду! А тебе что?

После этого Степан так накостылял ему, и еще под конец, как положено, потыкал носом в землю, что Христофор, похоже, совсем забыл слово «чукча». И скоро уже, пожалуй, научится выговаривать трудное слово «луораветланка». Что и требовалось доказать, как говорит на уроках математики Никодимыч.

Тут следует уведомить наших читателей, что Степка драться вообще-то не любил. Но примечательно другое – ведь Христофор точно знал: ничего хорошего нет в том, чтобы дразнить кого угодно его национальностью. Почему же, чтобы вот это свое знание перевести в поведение – то есть не дразнить больше девчонку, – ему надо было обязательно дожидаться, чтоб ему как следует наподдали? Вот этого мы с вами, уважаемые читатели, никогда не узнаем.

Раньше называлось – тайна за семью печатями. А если еще начать думать – почему за семью, а не за шестью и не за четырьмя, то и вовсе с копыт съедешь.

Маюнна по секрету рассказывала Степке, что люди произошли от китов. Первая женщина Нау родила сначала китят. А следующее потомство было уже человеческое. Хотя у Степки была другая концепция происхождения людей, но Маюнну он все равно почему-то слушал с удовольствием. Еще она говорила, что есть очень хороший чукотский писатель Рытхэу. Он писал по-русски, но очень интересно описывал жизнь чукчей. И Маюнна прочитала у него про то, что ей как-то начала рассказывать прабабушка, но мама почему-то не разрешила, – про Лунный Свет.

Там, где жили прабабушка и бабушка Маюнны и где родилась ее мама – на Чукотке, – почти полгода длится светлый полярный день. Зато когда наступает полярная ночь – там самая красота. Когда нет пурги и небо чистое, то от полной луны – вокруг праздничный вид. Лунный свет очень сильный – и он еще увеличивается, когда отражается от слегка обледенелого снега. И детям в это время не рекомендуется долго находиться на улице. Потому что кто подвержен лунному влиянию, может на время, а то и насовсем потерять рассудок. И чукотский писатель Рытхэу написал про чукотского мальчика Умлы, который до восьми лет очень хорошо учился. Но однажды, в яркую лунную ночь, не послушав родителей, долго катался на санках с заснеженного склона Священного холма. И на следующее утро вдруг потерял способность усваивать разные науки и почти утратил речь. Единственное, что у него сохранилось, – это уменье играть в шахматы.

– А потом что с ним было? – спрашивал огорченный Степка.

Этого Маюнна уже не знала.

Еще Степке очень нравилась кухлянка, в которой Маюнна ходила в школу в сильные морозы, сшитая, как она объяснила, из шкур молодых оленей. А на капюшоне вокруг лица – красивый длинный мех россомахи. И этот же мех – по краю рукавов и на подоле. Спереди, на груди – четырехугольный кусок шкуры белого медведя. А на спине – замшевые ленточки с цветными бусинками на конце.

А теперь вернемся в Германию 1933 года, о которой Степка примерно за два месяца упорной работы узнал решительно все. Как? Да очень просто – сидел часами то в школьной, то в сельской библиотеке, а также в Интернете: Степкин дядя, материн младший брат-студент, приехав на каникулы, разрешил ему пользоваться своим ноутбуком. И подключил в их дом Интернет – на вырост, чтобы потом, когда у Степки компьютер появится, он уже был.