Завещание поручика Зайончковского - Чудакова Мариэтта Омаровна - Страница 17

– Чего ты паришься с этими бумажками? Пойдем лучше мяч покидаем!

А близкий Степин друг Гарик Кесоян, у которого тоже был компьютер и Интернет, на улицу почти не выходил, а часами играл в «Баланс» или в «Second Life». Конечно, обе игры интересные, а вторая – очень серьезная, требует ума и всяких творческих способностей. Но Степа на Гариковы уговоры включиться в эту игру ни разу не поддался. Почему, спросите вы? А потому, что Степа считал – это получается вроде как подсесть на иглу: создается зависимость.

Книжку, например, даже самую интересную можно отложить и пойти поделать что-нибудь во дворе. Или даже на речку сбегать. А компьютерная игра – это концы. Сел – и уже до ночи тебя от экрана никто не оторвет.

И еще – ведь каких персонажей там ни придумывай и как их ни оснащай, и в какие приключения ни вовлекай, а выключил компьютер – и выключилась вся эта виртуальная жизнь. Ничего от нее не осталось – ни в руках, ни на столе, ни на стене… Не то что работа по устройству музея. Тут каждый добытый экспонат – вот он. А потом к нему добавляется другой, третий…

Степа, если честно, очень даже надеялся на помощь Гарика, головастого парня, в своих делах. Но ничего из этого не вышло. Так и не выбрал он времени помочь – только один раз заходил посмотреть Степин музей. А так – придет из школы, поел, все уроки за полчаса сделал – все годы отличник, между прочим, – и тут же за свои игры.

Вот почему Степе было так интересно показать свой музей московской девчонке. Тем более оказалось, что и она про его любимого Рауля совершенно ничего не знала.

Глава 17

На сцене появляются наши старые знакомцы

Сидя в Степкином музее, Женя и представления не имела о том, какие звонки шли в предыдущие сутки, когда она еще болела, из Мексики в Москву, а затем – из Москвы в Омск. Звонки, которые до Алтая пока еще не долетали.

Ее отец, Александр Осинкин, подошел к делу по-научному, поскольку иначе просто не умел.

До конца конференции и отлета оставалось три дня. Он размышлял: если сорваться тут же – это мало что даст. На завтра билетов не было, а в бессмысленной толчее в аэропорту в течение суток или долее он меньше принесет пользы своей девочке, чем взявшись за действия тут же, на месте, путем телефонной связи. Вот, действуя в течение этих суток, одновременно пытаться поменять билет на послезавтра – это дело другое.

Кроме телефона дочери и жены, он знал только телефон Жениного друга – Димы Шуста. Был он знаком и с его отцом, генерал-лейтенантом Георгием Ивановичем Шустом. Как понял Александр Осинкин из сбивчивого рассказа своей матери и сдержанных пояснений полностью обескураженного всем происходящим отца, Шуст-то и обеспечил поездку Жени в Сибирь… Выяснение обстоятельств этого решения, принятого генералом в отсутствие родителей девочки, Осинкин разумно отложил до Москвы. К тому же он запомнил слова Флауэрса, посвятившего его во всю эту зловещую историю: «Я прямо скажу – вам повезло, что она уехала». И еще – что именно два «афганца», с которыми Шуст отправил Женю, и стали главной ее защитой в отсутствие отца…

Кстати сказать, одно важное решение пришло само собой, по ходу размышлений. Осинкину было ясно, что мексиканские новости он не будет сообщать ни родителям, чей отдых в Евпатории и так был в значительной степени сорван действиями их любимой и единственной внучки, ни жене. Разговор с ней – пожалуй, излишне суровый, за что Александр Осинкин, человек мягкий (хотя и твердый) корил себя, – и без того прервался каким-то странным, до сих пор не объясненным образом. Справиться с опасностью, грозившей дочке, – это было целиком его, мужское, отцовское дело.

Но в последние минуты перед самым первым шагом Александр Осинкин чувствовал себя в щекотливом положении. Получалось, что он должен был связаться с генералом Шустом и сказать ему примерно следующее:

– Уважаемый господин генерал-лейтенант, вы отправили мою дочь в Сибирь на своей машине. Я узнал, что ей грозит смертельная опасность. Сам я сижу в Мексике, занимаюсь, знаете ли, наукой… Выручайте ее!

Может так сказать один мужчина другому. И поймут ли его?

Конечно, для генерала, потерявшего старшего сына во время первой чеченской войны, слова «смертельная опасность» были, в отличие от людей штатских, словами будничными. Это Осинкин понимал. А потом – можно ли вообще чем-то стесняться, когда речь идет о жизни дочери?..

И все же. Не так просто было Александру Осинкину выбрать форму разговора и способ действий. Да и нельзя сказать, что он сумел привести себя в то хладнокровное состояние, в каком только и могут приниматься правильные решения. Если во время неторопливого рассказа Флауэрса Осинкин вообще перестал чувствовать, жарко на улице или холодно, то теперь его несколько раз бросало – совершенно непривычное ощущение! – то в жар, то в холод.

Так или иначе, начать он решил со звонка сыну генерал-лейтенанта Диме Шусту. Поскольку знал его как юношу разумного, вдумчивого и к тому же с девяти лет и до сего времени, по наблюдениям Марии и Александра Осинкиных, влюбленного в их дочь. И, что сейчас было особенно важно, преданного ей. Эти два качества – влюбленность и преданность – совсем не всегда, как любому известно, даются в одном наборе.

После звонка Жениного отца Дима некоторое время – не больше, впрочем, минуты, – сидел в своей московской квартире совершенно неподвижно. Что называется, застыл. После услышанного он испытывал странное ощущение. Как будто вдруг все-все, что он видел из своего окна, покрылось легоньким слоем серого пепла. И вещи в квартире тоже одномоментно слегка выцвели.

Никогда он ничего такого раньше не испытывал и даже не поверил бы, что такое бывает.

Встряхнулся, сбросил с себя оцепенение и стал обдумывать план действий.

В первую очередь – еще не по плану, а скорее по наитию – Дима позвонил Фурсику. Все-таки именно его Женя оставила Главным Координатором, и хотя бы поэтому надо было ввести его в курс – так, кажется, говорят в суде – новых вскрывшихся обстоятельств.

И позвонил не зря.

Степенный, обстоятельный Фурсик тут же рассказал ему во всех необходимых деталях, как совсем недавно один бездомный нашел на помойке красивую папку – шоколадного цвета, под кожу, с золотыми уголками. И отдал ее ему, Фурсику. А почему именно ему – потому что Фурсикова прабаба подкармливала этого бездомного. А называть его бомжом она Фурсику запретила, потому что – «Нечего милицейские клички в дом тащить!».

Действительно, «бомж» – это же сокращенное «без определенного места жительства». И в этом смысле – прабаба была права – такое слово годится скорее для милицейского протокола, чем для обычного разговора одних людей про других.

А в папке этой обнаружился оборванный листок бумаги с компьютерным текстом по-английски. И в нем был указан адрес Жени Осинкиной – это даже Фурсик разобрал, хотя по английскому у него в школе был твердый трояк. А когда он оттащил эту бумагу Ване Бессонову, тот вместе со своей мачехой быстро установил, что документ представляет собой ответ на чей-то запрос о месте жительства Евгении Осинкиной… То есть копию ответа, который, несомненно, был послан тому, кто так пристально интересовался Женей.

В своей тетрадке, озаглавленной «Операция “Потьма”», Фурсик нашел и пересказал Диме краткую запись Жениного рассказа про найденную ею нечаянно в подземном переходе свою фотографию – скадрированную из общей фотографии их 4 «Б» класса. И еще – краткое упоминание в коротких деловых разговорах с Женей по мобильнику о том, что, кажется, кто-то ее преследует по дорогам Урала и Сибири.

– А «Тойоту-Лексус» она не упоминала? – спросил Дима.

– Вот именно упоминала! Такой вроде как черный джип…