Синие тучки - Чарская Лидия Алексеевна - Страница 12

И тотчас же сердце его захлопнулось от горя и тоски.

— Проси же прощения, глупенький, — шепнул ему голос его матери где-то совсем близко от него.

— Не хочу! — буркнул еще глуше Вова и низко, низко опустил голову.

Как раз в этот миг кто-то зацарапался у двери, и неожиданно в комнату ворвалась сама Дамка, вся мокрая от дождя, грязная и лохматая, и со всех ног кинулась прямо к Вове. Горячий, влажный язык собаки коснулся руки Володи… Умные, кроткие глаза ее глядели добрым, ласковым взглядом на своего маленького хозяина. Дамка точно предчувствовала о перемене в ее собачьей доле и без слов молила Вову о снисхождении.

Потерять Дамку, милую, ласковую, преданную Дамку показалось Вове чудовищным. Он вцепился рукою в ее всклокоченную от мокроты шерсть и, прижавшись к своей любимице, смотрел на нее, не отрывая взора. И вдруг резкий голос гувернантки точно разбудил его, вернув к действительности.

— Ну, что же, Вольдемар? Когда же принесете ваше извинение?

Этого было достаточно, чтобы испортить все дело. Вова сразу сделался прежним диким, сердитым Волчонком… Глаза его снова загорелись недобрыми огоньками… Он оттолкнул Дамку так, что она завизжала и, зажмурив глаза и затыкая уши, прокричал на всю залу…

— Берите ее! Отнимайте ее! Мне ее не надо! Никого не надо! Я никого не люблю! Никого!

И со всех ног кинулся вон из комнаты.

Между каретным сараем и ледником был маленький уголок, где стояла кадка с водою для поливки сада, и за этой кадкой приютился Володя.

Он убежал сюда и спрятался здесь сейчас же после той сцены в зале… Его искали, кликали, звали и в саду, и в роще, но он не отзывался. Никому в голову не пришло заглянуть сюда, за старую кадку, где спрятался мальчик, и он сидел здесь тихий, молчаливый, как мышонок, скорчившись в комок.

Прибежав сюда, он в первую минуту ощущал одно злое торжество от того, что мог «натянуть нос Марье», как он несколько раз злорадно произнес про себя. Несмотря ни на что, он все-таки не извинился… Он все-таки не дал торжествовать врагу.

— Молодчина Вовка! — приободрял он себя, — как есть молодчина! — восхищался он сам собою.

Но это настроение не долго оставалось в его душе. Через полчаса, не больше, с минуты своего добровольного заключения в этом уголку он увидел старого лесника, огромного человека, широкими шагами проходившего по двору… Потом тихий жалобный визг Дамки… Сердце Волчонка замерло, когда он, чуточку высунувшись из своего убежища, увидел следующую картину:

У кухонного крыльца собрались люди. Тут был и кучер Игнат, и горничная Мариша, и толстая кухарка Афрося, и няня Аринушка, словом, — все. Петр, выездной лакей, муж Мариши, привязывал веревку к ошейнику Дамки. Дамка не давалась, крутила головою и жалобно визжала, словно предчувствуя беду. Но вот Петру удалось навязать веревку, лесник Иван взялся за конец ее и потащил на ней Дамку. Дамка визжала. Вова зажал уши пальцами и, тяжко дыша, кинулся на землю за кадкой. Его маленькое сердечко рвалось на клочки.

— Дамка! Дамка! Милая моя! Единственный мой друг! Дамочка! Лохматенькая моя! — судорожно всхлипывал он в то время, как глаза его были сухи и ни одна слезинка не повисла на длинных ресницах.

Когда Вова разжал уши и поднялся на ноги, Иван и Дамка были уже далеко.

Вова сразу почувствовал себя несчастным и одиноким.

— Никто, никто не любит меня! Никому я не нужен! Никому! Никому! — произнес мальчик, и острая жалость к самому себе наполнила все его существо. Вова совсем забыл в эти минуты, что он сам и никто другой не был виноват в том, что к нему относились далеко не так, как к Жоржу.

У Вовы был тяжелый характер. Самолюбивый и себялюбивый до крайности, он не переносил противоречий. Ему постоянно хотелось, чтобы все делали все по его желанию. Кроме того, он был дик и непокорен от природы. Это была полная противоположность кроткому и покладистому Жоржу.

Еще была одна исключительная черта в характере Вовы. Он любил проявлять какое-то удальство и молодечество. Вова любил читать и читал без разбору все, что ему ни попадалось под руку. Обрывки сказок, фантастических повестей и приключений, все это перепуталось в голове нервного, впечатлительного мальчика, и он стал смешивать действительность с вымыслом. Он поминутно воображал себя каким-то сказочным героем. Любил похвалиться удалью, умышленно избегал детского общества и точно стыдился ласки матери и брата.

Проявлять хорошие чувства ему казалось позорным малодушием, и он был умышленно груб со всеми. Только с одною Дамкой он вел себя не как сказочный богатырь, не как фантастический вояка, а как добрый хозяин и милый заботливый Вова.

И вот он лишился Дамки, лишился по своей вине, конечно, но не хотел признаться в этом.

Было уже темно, когда Вова, надумавшись и настрадавшись вдоволь, осторожно, крадучись, пробрался в свою комнату.

Там по-прежнему тихо и ласково мерцала лампада перед ликами святых угодников. В коридоре на сундуке укладывалась спать няня. Жорж лежал весь беленький, как голубок в своей постельке.

— Где ты был, Вова? — тихо окликнул он брата, когда тот, все еще крадучись, пробирался к своей кровати.

— Не твое дело… Отвяжись, пожалуйста! — огрызнулся Вова и стал поспешно раздеваться, грубо срывая с себя принадлежности своего костюма и небрежно разбрасывая их во все стороны вокруг своей постели.

Жоржик приподнялся с подушки и произнес еще более кротким голосом:

— Милый Вова! мне очень жаль тебя… Тебе должно быть очень тяжело… что… от тебя отняли Дамку… но… но милый Вова… я завтра же попрошу маму… Она согласится… непременно согласится вернуть тебе ее!

— Разумеется, согласится! — грубо рассмеялся Волчонок, — ведь ты не я… Ведь только меня можно наказывать и бранить… А тебя ласкают, тебя любят… ты не то, что я… ты любимчик! И очень рад… и никого мне не надо… И оставь меня в покое… я знать тебя не хочу.

И далеко отшвырнув от себя сапоги, так что они с грохотом толкнулись о дверь, Вова бросился в постель, с головою укутался в одеяло, зарылся в подушках и весь предался отчаянию и злости, которые наперерыв клокотали в нем.

Он лежал весь потный, задыхаясь от жары и духоты под своим одеялом с час или больше, пока, наконец, не выглянул из своего убежища.

Жорж давно спал, подсунув ручонку под голову… Вова чутко прислушался… До его слуха долетел звук шагов по коридору.

— Это мама идет крестить нас! — мелькнула быстрая мысль в голове мальчика. И вдруг в его сердце зазвучала недобрая нотка по отношению к матери.

— Мама не любит меня! Мама любит Жоржа! — размышлял он. — Мама никогда не любила меня! Я ее нелюбимый сын. Я волчонок. Она позволила этой глупой дуре Марье отнять от меня мою Дамку. Значит, она хотела причинить мне боль… А кого любишь, тому боли не причиняешь. (Вова совершенно позабыл в эту минуту, что сам он хотя и любил мать, но причинял ей поминутно всяческое нравственное горе) — значит, если со мной и случится что-нибудь — мама не огорчится даже. Ведь не огорчилась же она, что я не обедал сегодня… Что меня искали и не могли найти… Значит, если я умру или исчезну навсегда, она не будет страдать и плакать… Она скоро забудет меня! Умер Волчонок и нет Волчонка! Бедный Володя! Бедный Володя! Никому ты не нужен! Никому, никому… А если не нужен, так и уйди отсюда. Или не уйди, а испугай их хорошенько! Возьми спрячься куда-нибудь! Как будто тебя нет здесь. Как будто ты убежал из дому или тебя украли акробаты, как того мальчика из повести… Вот-то испугается мама! И Марья — ведьма! И злющий дядя, у которого давно-давно чешутся руки высечь его — Вову, и любимчик Жорж! Вот-то суматоха поднимется в доме! А интересно. Очень интересно будет взглянуть со стороны на все это представление! Могу себе представить! Всем достанется на орехи! Будут знать, что значит наказывать бедного Володю!

И, недолго думая, мальчик с быстротою молнии соскочил с постели, подобрал принадлежности своего костюма с полу, кое-как нацепил на себя курточку и штанишки, натянул сапоги, и наскоро застлав постель, юркнул под кровать, чуть дыша, притаившись под нею. Минуту спустя Зинаида Вадимовна вошла в комнату.